Пол Гэллико - Дженни. Томасина. Ослиное чудо
Часть пятая
27
Я — Баст, богиня и владычица!
Слава Амону-Ра, творцу всего сущего!
Я — грозная богиня, дочь Солнца, повелительница звезд; молния — сверканье моих глаз, гром — мой голос; когда я шевелю усами, трясётся земля, а хвост мой — лестница в небо.
Я — госпожа и богиня.
Человек снова поклонился мне, призвал меня, вознёс ко мне молитву.
Было это на утро после той ночи, когда Лори так изменилась и я сама усомнилась в себе.
Я ушла на полянку, где любила размышлять о том о сём.
Сук огромного бука нависает прямо над могилой какой-то Томасины. Я лежу на нём и думаю.
Но думать мне не пришлось, ибо, громко бранясь, явился мой враг — Рыжебородый, встал и уставился куда-то, словно сошёл с ума.
Потом он подошёл к могиле этой Томасины, и с ним что-то случилось. Он заплакал. Он просто голосил и рвал свои рыжие волосы. Он даже упал на колени, а слёзы у него так и лились.
И тут он поднял голову и взмолился ко мне. Он покаялся и попросил простить его. Он попросил ему помочь. Что ж, я помогу.
Теперь я не помню, что он был мне врагом, и я его ненавидела.
Ненависть прошла, мстить я не буду. Я милостива к тем, кто поклоняется мне.
28
Когда Эндрью Макдьюи добрался до дому, он увидел у двери толпу любопытных. Среди них был констебль Макквори и все три мальчика. Он приготовился к худшему. Но констебль козырнул и сказал:
— Я насчет вчерашнего, сэр…
— Да?
— Вы больше не беспокойтесь. Цыгане уехали. — Он помолчал и прибавил: — Спасибо вам. Плохо мы за ними смотрели.
Макдьюи кивнул.
— А девочка ваша…
— Да?
Макдьюи сам удивился, как покорно и обречённо прозвучал его голос.
— Я буду молиться, чтобы она поправилась.
— Спасибо, констебль.
Мальчики стояли перед ним и хотели что-то сказать. Ветеринар взглянул в лицо своим судьям. Хьюги Стерлинг спросил:
— Можно к ней зайти?
— Лучше бы не сейчас…
— Она умирает? — спросил Джорди.
Хьюги толкнул его и громким шёпотом сказал: «Заткнись!»
Макдьюи схватил руку Хьюги.
— Не трогай его! — сказал он и прибавил: — Да. Наверное, умирает.
— Нам очень жалко, — сообщил Джеми. — Я сам буду играть на волынке…
Макдьюи думал: неужели такие мальчишки, словно мудрые судьи, разобрали его дело и не осудили его?
— Что с медведем? — спросил неумолимый Джорди.
Макдьюи понял, что смерть медведя важней для этого мальчика, чем смерть Мэри Руа, но не обиделся и не рассердился, а почувствовал, что правды сказать нельзя.
— Он ушёл, Джорди, и больше страдать не будет, — ответил он.
Наградой ему были облегчение и благодарность, засветившиеся в глазах Хьюги Стирлинга.
— Мы знаем, что вы вчера сделали, — сказал Хьюги. — Вы… — Он долго не мог найти слова. — Большой молодец. Спасибо вам, сэр.
— Да, да… — рассеянно отвечал Макдьюи, а потом обратился к толпе: — Идите, пожалуйста. Когда это случится, вам скажут.
И вошёл в дом.
Доктор Стрэтси, Энгус Педди, миссис Маккензи и Вилли Бэннок сидели у больной в комнате.
— Где вас носило? — резко спросил Стрэтси.
— За помощью ездил, — отвечал отец.
Энгус Педди понял и спросил:
— Нашёл ты ее?
— Нет, — сказал Макдьюи, подошёл к постели, взял дочку на руки и почувствовал, что она почти ничего не весит. Прижимая её к груди, он взглянул на друзей с прежней воинственностью и крикнул: — Не дам ей умереть!
— Эндрью, — почти сердито окликнул доктор Стрэтси, — вы молились?
— Да, — отвечал Макдьюи.
Педди облегчённо вздохнул. Друг поглядел ему в глаза и прибавил:
— Я взяток не предлагал.
Доктор ушёл. Он уже не сердился и сказал на прощанье:
— Если вам покажется, что я нужен… зовите меня в любое время.
Макдьюи сам удивился, что ему хочется утешить и ободрить старого врача. Он не знал за собой такой сострадательности.
Ещё он был благодарен, что Стрэтси не говорил ему прямо жестоких, отнимающих надежду слов.
Проводив его, Макдьюи вернулся в комнату.
— Ещё не сейчас, — сказал он миссис Маккензи. — Я вас позову.
Они с Вилли ушли. Энгус Педди замешкался, и Эндрью попросил его остаться.
— Ты ходил к ней? — спросил священник.
— Да, — отвечал ветеринар. — Я звонил, она не вышла. Она не придёт. Всё кончено.
Педди решительно покачал головой.
— Нет, — сказал он. — Нет. Ещё не всё. Ты сказал, что ты молился, Эндрью?
— Да.
— Помогло тебе?
— Не знаю.
— Помолимся вместе, а? — Он увидел, как побагровело лицо его друга, и сказал раньше, чем тот возразил ему: — На колени становиться не будем. Тебя услышат и так. Ты и рук не складывай. Любовь и милость не зависят от жестов и поз.
— Мне трудно молиться, Энгус, — сказал Макдьюи. — Я ведь не умею. Что надо говорить?
И удивился, как вырос вдруг кругленький, маленький священник, прямо всю комнату заполнил.
— Говорить? — переспросил он. — Ты молчи. Просто направь к Богу то, что в твоём сердце. И я так сделаю.
Педди отошёл к окну и стал глядеть на пустую, тёмную улицу и на тяжёлые тучи, нависшие над западной её частью.
Макдьюи подошёл к постели и стал глядеть на прозрачное лицо и поблекшие волосы. «Господи, — думал он, — спаси её. Накажи меня, а её спаси».
Наконец друзья обернулись друг к другу.
— А если всё уже решено? — спросил Макдьюи. — Стрэтси сказал…
— Значит, ты примешь и это. Но невозвратимых решений нет, всё можно повернуть вспять…
— Энгус, ты правда веришь в чудеса?
— Да, — отвечал священник.
— Буду надеяться, — сказал Макдьюи.
— Вот этого Стрэтси и хотел, когда спросил, молился ли ты. Раньше у тебя надежды не было.
Священник ушёл домой, ветеринар присел к столу у себя в кабинете, откуда было видно через холл, что делается в комнате у Мэри, и стал думать о том, какой разный Бог у констебля, миссис Маккензи, доктора и священника. Тот, Который без предупреждения вошёл сейчас в его сердце, был похож чем-то на Лори, чем-то на Энгуса. От мысли о добром, маленьком священнике с приветливым лицом и заботливым взором ему стало легче, но мысль о Лори так больно ударила его, что выдержать он не смог.
Собиралась буря, где-то гремел гром. Темнота и тишина становились всё тяжелее. Макдьюи пошёл к дочери, взял её за руки и сказал: «Не уходи от меня». Что-то засветилось в её глазах и сразу угасло. Он долго стоял в тяжкой тишине, держа холодные ручки Мэри. И вдруг зазвонил звонок. Макдьюи вышел в холл и крикнул: «Я сам открою, миссис Маккензи!» Он был уверен, что это Энгус пришёл провести с ним ночь. Но это была Лори.
Сперва он подумал, что ему мерещится, просто соседка зашла, но в странном свете дальних молний он увидел вчерашний плащ, откинутый капюшон, рыжие волосы, светящийся взор и нежную улыбку.
— Лори! — крикнул он.
Её бледное лицо горело — наверное, потому, что она быстро прошла такой долгий путь.
— Я очень спешила, — сказала она. — Сперва мне пришлось их покормить и запереть.
— Лори! — хрипло повторил он. — Иди сюда. Иди сюда, Лори, иди скорей, только не исчезни!..
Она не удивилась его словам, вошла в дом, и он закрыл за ней дверь.
— Эндрью, — спросила она, — что ж ты не сказал, что у тебя больна дочка?
Он смотрел на неё и всё не верил.
— Лори, — выговорил он, — тебя Бог ко мне послал?
— Нет, — честно отвечала Лори. — Его слуга, отец Энгус.
— Идём, — сказал он и повёл ее за руку к больной.
Плащ она сбросила. Платье на ней было зелёное, как мох. Она опустилась у кроватки на колени и долго мочала. Девочка глядела на неё. Макдьюи казалось, что уже много часов они что-то говорят друг другу.
— Как её зовут? — спросила, наконец, Лори.
— Мэри, Мэри Руа.
Лори позвала своим нежным голосом:
— Мэри Руа! Бедная рыжая Мэри! Ты меня слышишь?
— Она не ответит, — сказал Макдьюи. — У неё голос пропал. Это я виноват.
— Ой, Эндрью! — воскликнула Лори и с бесконечной жалостью поглядела на него.
— Можно, я возьму её на руки?
— Можно, — отвечал он. — Возьми её на руки, Лори. Держи её. Не пускай.
Лори взяла девочку на руки и села с ней на пол. Голова её так нежно и печально склонилась к больной, что у Макдьюи чуть не разорвалось сердце. Она припала щекой к потускневшим волосам, что-то приговаривала, шептала, легко прикасаясь тубами к голове, и пела так:
Хобхан, хобхан, горри ог о, горри ог о, горри ог о. Хобхан, хобхан, горри ог о, [2]моя душенька лежит. Моя душенька больна…
Тут голос её прервался, она прижала Мэри к груди и закричала:
