Вениамин Каверин - Ночной сторож, или Семь занимательных историй, рассказанных в городе Немухине в тысяча девятьсот неизвестном году
– Что?
– Птиц, говорю! Воробьев там, канареек, сорок?
– Птиц? Нет. То есть, смотря каких. Полезных – да. Которые поют. А воробьев – нет. Они не поют.
– Понятно. Кстати, тут на днях к тебе не залетала Сорока?
– Нет. А что?
– Да тут, понимаешь… просыпаюсь, а на полу Сорочье перо. Уронила. Ну, ты меня знаешь! Захотелось вернуть. Ищет, думаю, огорчается птица. Значит, не залетала?
– Нет.
– Хм… тем лучше. До свидания. Ах, да! Надеюсь, ты еще не забыл, что чудесами распоряжаюсь лично я впредь до распоряжения?
– Что вы!
– Ну то-то. Прощай.
Они одновременно положили трубки и зашагали из угла в угол: Великий Завистник, зловеще бодаясь маленькой черной головкой, а Лекарь-Аптекарь, в отчаянии хватаясь за свой длинный, сразу похудевший нос. Они шагали, думая друг о друге. Мысли Великого Завистника летели в аптеку, а мысли Лекаря-Аптекаря – прямехонько на Козихинскую, три, – и нет ничего удивительного в том, что они столкнулись по дороге. Раздался треск, не очень сильный, но все же испугавший Лошадь, тащившую бочку с водой вдоль Соколиной Горы. Это была та самая Старая Лошадь, которую когда-то звали Ниночкой, а теперь – Аппетит. Ей давно хотелось узнать, заказала ли Таня лекарство, и заодно, если удастся, купить у Лекаря-Аптекаря очки. Купить, правда, было не на что.
"Но, может быть, – думала она, – я сумею оказать ему какую-нибудь услугу? Например, для микстур и настоев нужна вода. А у меня она как раз очень вкусная и сколько угодно".
"…Да, без очков трудно жить, – думала она грустно. – Особенно когда даже подруги норовят стащить твое сено из-под самого носа. Впрочем, какие они мне подруги? Разве они носили когданибудь ленточки в косах? Разве их награждали когда-нибудь почетной грамотой, как меня, когда я перешла в третий класс? Кто танцевал в школе лучше, чем я? Кто пел, как соловей: "И-го-го, и-гого!"?"
Ей показалось, что она встала на цыпочки и запела, а на самом деле она подняла хвост и заржала. Лекарь-Аптекарь, все еще шагавший из угла в угол, прислушался с беспокойством.
Трах! – Аптечная посуда зазвенела в ответ, а фарфоровые белочки привстали, насторожив уши.
Трах! – Это, конечно, была Старая Лошадь. Ей казалось, что она стучит деликатно, чуть слышно.
Живая вода превращается в сиреневый куст
Живая вода плескалась в пузырьке. Таня крепко сжимала его в своем черном изогнутом клюве. Еще несколько взмахов – и дома! Вот и знакомая крыша показалась вдали. На трубах сидели воробьи и вдруг все разом шумно вспорхнули, должно быть, испугались большой черно-белой птицы, которая несла что-то непонятное в клюве. А ну взорвется или еще что-нибудь? Мальчишки запускали воздушного змея на Медвежьей Горе. Они тоже, конечно, заметили Таню, тем более что подул ветер и воздушный змей поплыл к ней навстречу. Он был страшный, рогатый, с высунувшимся красным языком. Любая сорока закричала бы караул. Но Таня не закричала, – ведь она могла выронить пузырек! Зажмурив глаза, она приближалась к змею. Поздороваться с ним и обогнуть – это был бы лучший выход из положения. Но и для этого нужно было открыть клюв, а она сжимала его все крепче.
– Сорока-воровка!
– Гляди, ребята! Что-то стащила!
Один камень больно ударил Таню в плечо, другой оцарапал ногу, а третий… третий разбил пузырек! Тонкая, засверкавшая на солнце нить протянулась между землей и небом. Это пролилась живая вода, и там, где она упала, вырос такой красивый сиреневый куст, что Ученый Садовод немедленно написал о нем книгу под названием "Чудо на Медвежьей Горе".
Расстроенная, измученная, с подбитым крылом, Таня полетела обратно в аптеку. Она помнила, что Лекарь-Аптекарь приготовил два пузырька живой воды. Какая удача! Но на куске картона, висевшем между голубыми шарами, было написано: "Хотите верьте, хотите нет – аптека закрыта". Почерк был Петькин, и никто другой не нарисовал бы в уголке чертика с хвостом, изогнутым, как вопросительный знак.
Да, аптека была закрыта, и Таня, взлетев на антенну, с которой были видны все двенадцать улиц Медвежьей Горы, принялась ждать – что еще могла она сделать?
Прошел час, другой, третий. Начался дождь. Таня промокла до последнего перышка – и это было прекрасно, потому что она боялась уснуть, а под дождем не уснешь, тем более без зонтика, правда? Но дождь перестал, и она уснула. Солнце поднялось; когда она открыла глаза, подъезды сверкали после дождя, точно нарисованные мелом на белой глянцевитой бумаге, а кусок картона с надписью попрежнему висел между голубыми шарами. ЛекарьАптекарь не вернулся. Но куда же в таком случае делся Петька? Таня полетела на Бега к Старой Лошади, но в ее стойле спал, расставив ноги, грубый Битюг с рыжим хвостом.
– Простите, вы не знаете?.. Прежде в этом стойле часто останавливалась одна девочка… Я хотела сказать, одна лошадь.
– Кобыла Аппетит снята с рациона, – проржал, просыпаясь, Битюг, который прежде возил заведующего продовольственной базой и привык выражаться так же кратко, как он.
– Снята? Почему?
– Как сбежавшая в неизвестном направлении, утащив казенную упряжь, тележку и бочку с водой.
Ничего не оставалось, как вежливо извиниться и улететь. Но куда?
…В отвратительном настроении Таня спряталась в самой густой листве Березового Сада. Все казалось ей в черном свете, даже солнце, на которое, как все сороки, она могла смотреть не мигая. Голубое небо казалось ей серым, зеленые листья – рыжевато-грязными, а птица, сидевшая на соседнем дереве, самой обыкновенной скучной вороной.
– Шакикракишакерак, – вдруг сказала птица.
Очень странно! На чистейшем сорочьем языке это значило: "Добрый вечер".
– Каршишкарирашкераш, – быстро ответила Таня.
Это значило: "Какая приятная неожиданность! Представьте себе, я приняла вас за ворону".
– Нет, я Сорока. Ворона, если вы имеете в виду Белую Ворону, приходится мне тетей. Вы живете в городе?
– Да. А вы?
– Я предпочитаю деревню. Здесь слишком шумно. Вы знаете, совершенно невозможно сосредоточиться. Какое хорошенькое это у вас перо с хохолком!
– Ну что вы, ничего особенного. Вот сегодня ночью я потеряла перо. До сих пор не могу прийти в себя. Знаете, такое белое-белое с черной отделкой.
– Что вы говорите! И не нашли?
– Нет, конечно. Ужасно жалко. Что это у вас на ноге? Неужели колечко? Какая прелесть! Бирюза?
– Да. И у меня еще есть бирюзовые сережки. А вот брошку никак не подберу. Вы не поверите, на днях обшарила все магазины. Нет и нет! Хоть плачь.
– А это колечко вы тоже купили в комиссионном?
– Купила? Зачем? Стащила.
Они потрещали еще немного, а потом Сорока пригласила Таню к себе в Лихоборы.
– Я живу у тети, – объяснила она. – Она будет очень рада. Лететь недалеко, всего сто километров.
"Осторожно, Таня. Помни, что девочки быстро привыкают к тому, что они сороки, тем более что они вообще любят потрещать. Ты девочка, ты не сорока". Можно было подумать, что Старая Добрая Лошадь была тут как тут – так ясно услышала Таня ее грустный предостерегающий голос. Но она устала и была голодна. В конце концов, что за беда, если она проведет денек с этой веселой Сорокой?
– К сожалению, мне необходимо найти Лекаря-Аптекаря, – сказала она. – Он ушел и не вернулся. Я прождала его целую ночь.
– Ну и что же! Тетя скажет вам, куда он ушел. Вы знаете, какие они умные, эти вороны.
Таня задумалась.
– Кракешак, – сказала она наконец.
На чистейшем сорочьем языке это значило: "Я согласна".
Пришлось сделать порядочный крюк, но, улетая из города, не могла же она не заглянуть домой хоть на минутку!
Окно папиной комнаты было распахнуто настежь, он рисовал, лежа в постели, а мама сидела подле с книгой в руках. У нее было грустное лицо. Она, без сомнения, волновалась за Таню. Но почему-то ей стало легче, когда Сорока, приветливо кивая, пролетела мимо окна.
Лекарь-Аптекарь прощается со своей аптекой, а Старая Добрая Лошадь надевает очки
Что же значила странная надпись на картоне, висевшем между голубыми шарами: «Хотите верьте, хотите нет – аптека закрыта»? Не стоит ломать себе голову над этой загадкой, тем более что нет ничего проще, как разгадать ее. Лекарь-Аптекарь испугался. А когда человек пугается, он бежит.
"Нужно сделать вид, что меня нет, – подумал он, поговорив с Великим Завистником по телефону. – А когда человека нет, его нельзя уволить, потому что нельзя уволить того, кого нет. Прекрасная мысль! Но ведь очень трудно сделать вид, что меня нет, когда я тут как тут, в своей ермолке, в зеленом пиджаке, со своими порошками и микстурами, в которых никто не может разобраться, кроме меня. Значит, нужно удрать. Куда?"
И он решил удрать к Ученому Садоводу, симпатичнейшему человеку, который, как об этом неоднократно сообщали газеты, прекрасно относился к цветам, вообще растениям и некоторым насекомым. Можно было рассчитывать, что столь же хорошо он относится к некоторым людям, таким, например, как Лекарь-Аптекарь. Итак, решено!
