Дина Сабитова - Цирк в шкатулке
Золотые искры поднялись над открытой шкатулкой и смешались со светом керосиновой лампы. Серебряные колокольчики вызванивали нежную мелодию. В шкатулке Ида увидела чудесную картину.
Это была комната принцессы. Но теперь она оказалась совсем другой. На окнах висели занавески с рыбками и морскими коньками, на полу — яркий пушистый ковер, на письменном столе ни тетрадей, ни учебников — только акварельные краски и альбом и ваза с сиренью… А прислонившись к вазе, сидит плюшевый мишка.
Там, где была черная стена, висит зеркало и географическая карта. В книжном шкафу видны яркие корешки книг — такие корешки бывают только у сборников сказок. А на маленьком комоде вытянули ноги с десяток нарядных кукол.
У изголовья кровати горит настольная лампа под уютным абажуром, на полу, обхватив колени руками, сидит король, а на краешке кровати сидит королева. Под розовым шелковым одеялом спит принцесса Карамелька, спит и улыбается во сне.
— Она вернется, — прошептала Ида, — моя маленькая девочка — вернется. Спасибо вам, Эва. Теперь я знаю, что надо делать. Надо спеть ей эту колыбельную — и она вернется.
— Колыбельную? — переспросила Эва.
— Да-да, разве вы не слышите? Колокольчики играют мелодию той колыбельной, которую я сочинила для Карамельки много лет назад.
— То-то я слышу, что мелодия мне незнакома.
— Я вам сейчас спою, первый куплет там такой… — начала было королева и вдруг замолчала.
— Что же вы не поете? — обеспокоено спросила Эва.
Королева молчала еще минуту, губы ее дрожали, а из глаз снова полились слезы.
— Я — не могу! — в отчаянии прошептала она. — Я не могу. Мне кажется, что мои губы так привыкли называть цифры, отдавать распоряжения и командовать, что я не могу петь. Что же мне делать?
— Вот незадача, — покачала головой Эва. — Но мне всегда казалось, что если человек умеет плакать и смеяться, то и петь он сможет.
— Да я только и делаю, что плачу весь день!
— А когда вы последний раз смеялись, Ида?
— Не помню, — горестно развела руками королева. — Моя жизнь была полна серьезной работы, поводов смеяться не было уже давно. В молодости я хотела сочинять и петь песни, но все последние годы занималась финансами, и это тоже было не смешно. А теперь — моя дочь пропала, я ушла из дома, оттолкнув мужа. Как я могу смеяться?
В этот самый миг с улицы раздался какой-то грохот, взволнованные голоса и лай собак.
— Боже мой, что там случилось? — вылетела на крыльцо Эва. Ида поспешила за ней.
У крыльца посреди лужи сидел, раскинув длинные ноги, король. Скамейка, на которую он встал, чтоб заглянуть в окно, подломилась под его весом, и он полетел на землю, зацепив по дороге стоящее на крыльце пустое ведро. Вокруг него с лаем носились собаки, а подоспевший Иогансон пытался предложить упавшему помощь.
— Эд! — кинулась к королю Ида. — Эд, дорогой мой, ты не ушибся? Что ты здесь делаешь, Эд?
Король, сидя посреди лужи и потирая ушибленный локоть, огляделся вокруг, обнял жену грязными и мокрыми руками и вдруг расхохотался.
— Я пришел за тобой, Ида! Если твое величество согласно предложить руку такому мокрому и грязному оборванцу, то давай уже вылезать из этой лужи?
Ида посмотрела на перемазанного глиной мокрого короля с надетым на ногу ведром и тоже засмеялась:
— Вставай, Эд! Я ужасно рада, что ты меня нашел. Я больше никогда не буду пропадать. Пойдем, нам надо многое успеть до наступления ночи!
Она повернула улыбающееся лицо к Эве:
— Спасибо вам, Эва! Кажется, теперь у нас все получится.
— Эва, как ты думаешь, — спросил Марик, — принцесса уже вернулась домой?
— Ее родителям надо еще зайти в магазин игрушек, купить мишку. Потом какое-то время уйдет на переделку комнаты.
— У Карамельки ужасная комната, в такую и возвращаться не хочется.
— А будет очень уютно, вот увидишь.
— Увижу, если Карамелька пригласит меня в гости. Только как можно переделать комнату с помощью одного мишки?
— Ну, я думаю, что все остальное — занавески, ковер, книги, карту и прочее — они организуют, все же Карамелькин папа король. А вот мишку, наверное, пойдут и выберут сами.
— Может быть, как раз в этот момент королева поет Карамельке колыбельную, — задумчиво сказал Марик. — Засыпать под колыбельную так приятно. А здорово, что ты придумала, как помочь их беде.
— Это не я придумала. Королева все придумала сама. Лишь бы получилось. Да и вообще, когда королева сказала, что разучилась смеяться, то я сразу поняла, что надо делать. По логике вещей, мы должны были устроить для нее представление, все как полагается — жонглеров, акробатов и клоуна! Да, и клоуна — и тогда королева начала бы смеяться. Но все получилось неожиданно: король свалился в лужу, и они ушли смеющиеся и полные надежды.
Я должна была рассмешить Иду. Но я оказалась не нужна. Какой же я после этого клоун?
— Самый настоящий, — убежденно ответил Марик.
А во дворце в комнате принцессы у изголовья кровати горела настольная лампа. Окно было открыто, ветер, разгоняя туман за окном, чуть колыхал синие занавески, и тогда казалось, что нарисованные на них рыбки плывут куда-то. Смотрел блестящими удивленными глазами на преобразившуюся комнату плюшевый мишка.
Король опустился прямо на пол у кровати. А королева присела на краешек.
Она протянула королю руку, и он сжал ее дрожащие пальцы.
— Как ты думаешь, может быть, закрыть глаза?
— Давай, — откликнулся король.
И они закрыли глаза.
— Петь? — спросила королева шепотом.
— Пой! — ответил король.
И королева запела:
Маленькая девочка, бусинка моя,На небе качается синяя ладья,Поспевают яблоки, распевают зяблики,Ты увидишь чудные сонные края.
Светит месяц в небесах,Время тикает в часах,Спят в серебряной водеМаленькие сомики.Я про синюю ладьюКолыбельную пою.Засыпает доченькаВ нашем тихом домике.
Веет ветер в облаках,Сеет дождик в ивняках,Спят в соломе золотойРыжие лошадки.Я про яблоки поюКолыбельную мою.Чтоб приснился дочке сонСамый-самый сладкий.
Золотая девочка, звездочка моя,Ждет тебя небесная легкая ладья.Поспевают яблоки, распевают зяблики,Ты увидишь чудные сонные края.
Она допела последнюю строку, и в этот миг до нее донесся вздох.
Король и королева открыли глаза и увидели, что в кровати лежит и сонно жмурится принцесса. Щека ее была измазана цветочной пыльцой, подол белого платья позеленел от травы.
— Папочка… Мамочка… — сказала принцесса сонным голосом. — Как хорошо!
Она улыбнулась им, сомкнула веки, повернулась на бок. И уснула.
Глава тридцать первая
Про то, как господин директор получил таинственную посылку и увидел свою мечту
Некоторые люди боятся лягушек. Или темноты. А когда в небе начинает перекатываться гром, кто-то радуется грозе, а кто-то, наоборот, закрывает поплотнее все окна и прячется в самый дальний уголок дома.
Казимира боялась грозы.
Если над головой Казимиры грохотало и сверкало, ей казалось, что все молнии вот-вот ударят ей прямо в макушку. И вообще, небо сейчас расколется на куски и свалится ей на голову.
Конечно, Казимира понимала, что небо не может расколоться, но страх был сильнее, чем доводы рассудка.
В цирке «Каруселли» все знали про этот Казимирин страх. И если гроза собиралась как раз перед началом представления, то на кассу садился кто-либо другой, а ее выступление снимали с программы. Казимира же пряталась в своем фургончике, затыкала уши ватой и, забравшись под толстое одеяло с головой, включала там фонарик и читала старинные журналы по домоводству. Про вышитые гладью кисеты, про бисерные чехлы для монокля, про рецепты пудингов и запеканок, про то, как уберечь запасы крупы и макарон от мышей, и про всякое прочее тихое, уютное житье. Это чтение очень успокаивало и отвлекало, когда от громовых раскатов вздрагивали стены фургончика.
Сегодня уже с утра в воздухе парило, было особенно тихо, как перед грозой, потом начали стягиваться тучи, а после обеда чуткий нос Казимиры уловил легкий запах озона.
По ее расчетам, часов в пять-шесть вечера должна была разразиться ужасная гроза.
Но до ее начала оставалось еще время — а у Казимиры как раз сломался фонарик. Перспектива остаться в грозу под одеялом в темноте совсем не радовала. И она решила, что сбегать в лавочку на углу двух ближайших улиц — дело получаса, до грозы как раз можно успеть.
Конечно, был риск попасть в грозу, и можно было бы кого-нибудь попросить купить фонарик. Но, откровенно говоря, хотя все в цирке с пониманием относились к Казимириным страхам, та немного стеснялась, что она такая трусиха, и не хотела лишний раз напоминать о своей слабости.
