Ханс Андерсен - Сказки. Истории
— Господи, только бы просунуть голову, — промолвил он.
И в тот же миг голова его, хотя и очень большая, благополучно проскочила между прутьями, — не без помощи калош, разумеется.
Теперь дело было за туловищем, но ему никак не удавалось пролезть.
— Ух, какой я толстый! — сказал студент. — А я-то думал, что голову просунуть всего труднее будет. Нет, не пролезть мне!
Он хотел было сразу же втянуть голову обратно, но не тут-то было: она застряла безнадежно, он мог лишь крутить ею сколько угодно и без всякого толка. Сначала медик просто рассердился, но вскоре настроение его испортилось вконец; калоши поставили его прямо-таки в жуткое положение.
К несчастью, он никак не догадывался, что надо пожелать освободиться, и сколько ни вертел головой, она не пролезала обратно. Дождь все лил и лил, и на улице не было ни души. До звонка к дворнику все равно никак было не дотянуться, а сам освободиться он не мог. Он боялся, что, чего доброго, придется простоять так до утра: ведь только утром можно будет послать за кузнецом, чтобы он перепилил решетку. И вряд ли удастся перепилить ее быстро, а на шум сбегутся школьники, все окрестные жители, — да, да, сбегутся и будут глазеть на медика, который скорчился, как преступник у позорного столба; глазеть, как в прошлом году на огромную агаву, когда она расцвела.
— Ой, кровь так и приливает к голове. Нет, я так с ума сойду! Да, да, сойду с ума! Ох, только бы мне освободиться!
Давно уже нужно было медику сказать это: в ту же минуту голова его свободно прошла между прутьями, и он стремглав кинулся назад, совершенно обезумев от страха, в который повергли его калоши счастья.
Но если вы думаете, что этим дело и кончилось, то глубоко ошибаетесь. Нет, самое худшее еще впереди.
Прошла ночь, наступил следующий день, а за калошами все никто не являлся.
Вечером в маленьком театре, расположенном на улице Каннике, давали представление. Зрительный зал был полон. В числе других артистов один чтец продекламировал стихотворение под названием «Бабушкины очки»:
У бабушки моей был дар такой,Что раньше бы сожгли ее живой.Ведь ей известно все и даже боле:Грядущее узнать — в ее то было воле,В сороковые проникала взором,Но просьба рассказать всегда кончалась спором.«Скажи мне, говорю, грядущий годКакие нам событья принесет?И что произойдет в искусстве, в государстве?»Но бабушка, искусная в коварстве,Молчит упрямо, и в ответ ни слова.И разбранить меня подчас готова.Но как ей устоять, где взять ей сил?Ведь я ее любимцем был.
«По-твоему пусть будет в этот раз, —Сказала бабушка и мне тотчасОчки свои дала. — Иди-ка ты туда,Где собирается народ всегда,Надень очки, поближе подойдиИ на толпу людскую погляди.В колоду карт вдруг обратятся люди.По картам ты поймешь, что было и что будет».Сказав спасибо, я ушел проворно.Но где найти толпу? На площади, бесспорно.На площади? Но не люблю я стужи.На улице? Там всюду грязь да лужи.А не в театре ли? Что ж, мысль на славу!Вот где я встречу целую ораву.И наконец я здесь! Мне стоит лишь очки достать,И стану я оракулу под стать.А вы сидите тихо по местам:Ведь картами казаться надо вам,Чтоб будущее было видно ясно.Молчанье ваше — знак, что вы согласны.Сейчас судьбу я расспрошу, и не напрасно,Для пользы собственной и для народа.Итак, что скажет карт живых колода.
(Надевает очки.)
Что вижу я! Ну и потеха!Вы, право, лопнули б от смеха,Когда увидели бы всех тузов бубновых,И нежных дам, и королей суровых!Все пики, трефы здесь чернее снов дурных.Посмотрим же как следует на них.Та дама пик известна знаньем света —И вот влюбилась вдруг в бубнового валета.А эти карты что нам предвещают?Для дома много денег обещаютИ гостя из далекой стороны,А впрочем, гости вряд ли нам нужны.Беседу вы хотели бы начатьС сословий? Лучше помолчать!
А вам я дам один благой совет:Вы хлеб не отбивайте у газет.Иль о театрах? Закулисных треньях?Ну нет! С дирекцией не порчу отношенья.О будущем моем? Но ведь известно:Плохое знать совсем не интересно.Я знаю все — какой в том прок:Узнаете и вы, когда наступит срок!Что, что? Кто всех счастливей среди вас?Ага! Счастливца я найду сейчас…Его свободно можно б отличить,Да остальных пришлось бы огорчить!Кто дольше проживет? Ах, он? Прекрасно!Но говорить на сей сюжет опасно.Сказать? Сказать? Сказать иль нет?Нет, не скажу — вот мой ответ!Боюсь, что оскорбить могу я вас,Уж лучше мысли ваши я прочту сейчас,Всю силу волшебства призвав тотчас.Угодно вам узнать? Скажу себе в укор:Вам кажется, что я, с каких уж пор,Болтаю перед вами вздор.Тогда молчу, вы правы, без сомненья,Теперь я сам хочу услышать ваше мненье.
Декламировал чтец превосходно, в зале загремели аплодисменты.
Среди публики находился и наш злосчастный медик. Он, казалось, уже забыл свои злоключения, пережитые прошлой ночью. Отправляясь в театр, он опять надел калоши, — их пока еще никто не востребовал, а на улице была слякоть, так что они могли сослужить ему хорошую службу. И сослужили!
Стихи произвели большое впечатление на нашего медика. Ему очень понравилась их идея, и он подумал, что хорошо бы раздобыть такие очки. Немного навострившись, можно было бы научиться читать в сердцах людей, а это гораздо интереснее, чем заглядывать в будущий год, — ведь он все равно наступит рано или поздно, а вот в душу к человеку иначе не заглянешь.
«Взять бы, скажем, зрителей первого ряда, — думал медик, — и посмотреть, что делается у них в сердце, — должен же быть туда вход, вроде как в магазин. Чего бы я там не насмотрелся, надо полагать! У этой вот дамы в сердце, наверное, помещается целый галантерейный магазин. А у этой он уже опустел, только надо бы его как следует помыть да почистить. Но можно набрести и на солидные магазины. Ах, — вздохнул медик, — знаю я один такой магазин, но, увы, приказчик для него уже нашелся, и это единственный его недостаток. А во многие другие, наверное, зазывали бы: „Заходите, пожалуйста, к нам, милости просим!“ Да, вот зайти бы туда в виде крошечной мысли, прогуляться бы по сердцам!»
Сказано — сделано! Только пожелай — вот все, что надо калошам счастья. Медик вдруг весь как-то съежился, стал совсем крохотным и начал свое необыкновенное путешествие по сердцам зрителей первого ряда.
Первое сердце, в которое он попал, принадлежало одной даме, но бедняга медик сначала подумал, что очутился в ортопедическом институте, где врачи лечат больных, удаляя различные опухоли и выправляя уродства. В комнате, куда вошел наш медик, были развешаны многочисленные гипсовые слепки с этих уродливых частей тела. Вся разница только в том, что в настоящем институте слепки снимаются, как только больной туда поступает, а в этом сердце они изготовлялись тогда, когда из него выписывался здоровый человек.
Среди прочих в сердце этой дамы хранились слепки, снятые с физических и нравственных уродств всех ее подруг.
Медик быстро перекочевал в другое женское сердце, — и на этот раз ему показалось, что он вступил в светлый обширный храм. Над алтарем парил белый голубь — олицетворение невинности. Медик хотел было преклонить колена, но ему нужно было спешить дальше, в следующее сердце, и только в ушах его еще долго звучала музыка органа. Он даже почувствовал, что стал еще лучше и чище, чем был раньше, и достоин теперь войти в следующее святилище, оказавшееся жалкой каморкой, где лежала больная мать. Но в открытые настежь окна лились теплые солнечные лучи, чудесные розы, расцветшие в ящичке под окном, качали головками, кивая больной, две небесно-голубые птички пели песенку о детских радостях, а больная мать просила счастья для своей дочери.
Потом наш медик на четвереньках переполз в мясную лавку; она была завалена мясом, — и куда бы он ни сунулся, всюду натыкался на туши. Это было сердце одного богатого, всеми уважаемого человека, — его имя, наверно, можно найти в городском справочнике.
Оттуда медик перекочевал в сердце его супруги. Оно представляло собой старую, полуразвалившуюся голубятню. Портрет мужа был водружен на ней вместо флюгера; к ней была также приделана входная дверь, которая то открывалась, то закрывалась — в зависимости от того, куда поворачивался супруг.
