Коллектив авторов - 100 сказок народов мира
– Только, – усмехается про себя колченогий Даудка, – я-то уж шестидесяти тилли Даудке не дам, ежели два просит! Пусть за два и везет, если он такой дурак!
Остановились на третий ночлег. Стреножили верблюдов, развели костер, поели и легли спать. Притворяется Даудка, будто спит. Не спит Даудка. Третья ночь его лихорадка бьет.
Когда купеческий сын и приказчик заснули, поднялся Даудка колченогий и вынул из-за пояса острый, отточенный, кривой нож.
Как кошка, неслышно шагая, подкрался Даудка к купеческому сыну. Купеческий сын спал, храпел разметавшись, откинув голову, раскинув руки. Наклонился Даудка. Горло перед ним. Дрожит Даудка, зубы стучат. А купеческий сын ему прямо в лицо дышит, храпит, носом свистит. Резнул Даудка по обнаженному горлу. Только кровь булькнула, и горячие капли обожгли Даудке лицо. Только глаза открыл купеческий сын и руками и ногами дернул.
И тихо все.
Подкрался Даудка, сгорбившись, к приказчику. Тот спал на боку. Высмотрел Даудка в горле местечко, где жила бьется, словно мышонок там. Наставил против этого места нож острием и изо всей силы ударил.
Замычал приказчик, ногами, руками быстро, быстро перебирать стал, задрожал всем телом и на песке длинный, длинный вытянулся. Стреноженные верблюды жевали, спокойно смотрели на то, что происходило, и только, когда в воздухе запахло свежею кровью, фыркнули и запрыгали прочь. Поднялся весь в крови Даудка. Горячая кровь жжет похолодевшее тело. Тихо все.
Даудка упал на колени и коснулся лбом земли:
– Слава аллаху!
Пришел Даудка со своим караваном в Гуль на базар, – на славный базар, который бывает раз в год. Все покупатели побежали к новому купцу. Ни у кого нет таких товаров. Новый купец, должно быть, для того, чтобы покупателей приворожить, берет дешевле всех. Опомниться не успел, – как расторговался Даудка. Мешок с золотом насилу поднимешь, тяжело таскать. Бросился гулять Даудка. Во всех местах, мимо которых раньше только проезжал, побывал. В чайхане певцов слушал и сказочников, над прибаутками хохотал. Смотрел, как бахчи танцуют, изгибаясь так, что затылком пола касаются. С одним большеглазым, румяным, красиво накрашенным бахчи рядом сидел, всех угощал, бахчи обнимал. Гашиш курил, на ковре валялся, сны такие видел, что вспомнить сладко.
– Ах, хорошо нам, богатым людям! Смерть ждать не надо: покурим на земле рай можем видеть!
Сном, угаром шли дни Даудки. Проспался Даудка, очнулся:
– Хорошо-то все это хорошо! Но надо отсюда бежать! Хватятся, узнают, откроют!
Пошел Даудка на базар, купил себе самого лучшего коня, зашил золото в пояс. Шарахнулся даже конь, когда Даудку подсадили и Даудка в седле с такою тяжестью сел. Сел и поскакал, а верблюдов на базаре бросил:
– Пусть теперь меня ищут!
Мчится Даудка по степи из Гуля. Весело ему, играет у него душа. От радости выпрыгнуть хочет. Свищет ветер в ушах. Впереди гладь и даль. Богат и свободен. Лети куда хочешь. Живи, где захочешь. Мчится Даудка, любуясь скоком лихого коня. Вдруг слышит сзади по степи топот.
Тронул Даудка поводом коня. К узорной луке наклонился. А топот все ближе и ближе. Захолонуло у Даудки сердце:
– Погоня?
Оглянулся Даудка: гуськом бегут, гонятся за ним по степи его восемь жирных, здоровых верблюдов. Летят. Распластались по земле, шагают огромными шагами, едва касаются копытами песку. Вытянули шеи. Языки высунули.
– А! Будьте вы прокляты! Очень вы мне нужны! – выругался Даудка и хлестнул плетью коня.
Словно с ума сошел конь. Ринулся. Не скачет – летит, а топот сзади не смолкает, не смолкает. Оглянулся Даудка. Что это за верблюды?
Поджарые, ребра на боках выдались, горбы как пустые мешки на спинах болтаются. Шерсть вылезла, клочьями по ветру летит. Тонкие, костлявые шеи вытянуты. Глаза вылезли, на губах пена, из раздутых ноздрей кровь капает.
– Скоро, скоро сдохнете, проклятые! – со злобой думает Даудка.
И принялся стегать коня плетью.
Бока ходят у коня. Дыханье со свистом вырывается из ноздрей. Кожа вся дрожит на коне.
А Даудка, пригнувшись к луке, хлещет, хлещет его плетью. А топот позади все не умолкает, не умолкает. Чувствует Даудка, как худеет, словно тает, под ним конь. Плеть уж хлещет не по крутым бокам, а по выдавшимся ребрам.
Шея стала тонкой, как у тех верблюдов. Озверел Даудка.
Правою рукой бьет плетью. Левой вцепился в гриву, дернул, чтоб сделать больнее:
– Скорее, скорее!
Клок гривы остался в руке у Даудки. В другом месте схватил за гриву Даудка. Снова клок гривы без труда отделился, остался в руке. Обезумел Даудка.
Наклонился, приник к шее, зубами схватился. Кусок кожи остался в зубах. А топот за спиной все ближе и ближе.
– Не сдохли, проклятые!
Оглянулся Даудка и зашатался на седле. Верблюдов уже нет. Ни кожи, ни шерсти. Одни кости. Бегут вереницей, распластавшись по земле, скелеты верблюдов.
Бегут, летят, нагоняют. Завыл Даудка.
Бьет коня ногами, кулаками.
Чувствует, как сам худеет. Видит, какими костлявыми становятся его кулаки. Кости, обтянутые кожей. Вьет он коня, бьет.
– Тяжело тебе? Тяжело?
Даудка резанул по поясу ножом. Посыпалось со звоном золото.
Легче коню. Быстрее мчится конь. А топот все не умолкает, не умолкает. Оглянулся Даудка. Ниточкой тянется по песку сыплющееся золото, и по этой дорожке мчатся, летят, распластавшись над землею, скелеты верблюдов. В ужасе отвернулся Даудка от страшного зрелища, в ужасе наклонился над шеей коня.
Перед ним белые позвонки. Ноги его сжимают белые круглые ребра. Хлещет Даудка плетью по костям, – взглянул на руку: кости. Он схватился за грудь, – кости. Схватился за голову, – кости. Летит по степи скелет коня. Скелет человека бьет его плетью.
Скелет обвязан только поясом, из пояса золотой дорожкой сыплется золото.
И по этой дорожке, распластавшись над землей, мчатся скелеты верблюдов. И хруст костер слышится в испуганном свисте ветра.
Путник! В тот час, когда ты томишься от жажды, и воздух дрожит от зноя, – если ты услышишь в степи стук костей и в мареве увидишь бегущие скелеты верблюдов, – знай: – Смерть! Смерть! Смерть мчится на тебя!
Спрыгивай с твоего коня, падай на горячую землю, вспоминай свои грехи.
Это Даудка колченогий и его верблюды мчатся по сожженной степи.
Это смерть! Смерть! Смерть мчится на тебя.
ПАРИИ[39]
Индийская легендаТихо в эфире звеня, мчались миры за мирами. Слушая гармонию вселенной, Брама воскликнул:
– Как прекрасен мой мир. Как прекрасен! И с любовью остановился его взгляд на земле. – Моя земля!
Цветы благоухали, птицы пели, звенели ручьи и шумели леса.
Аромат цветов, блеск звезд, сияние молодых зарниц и щебет птиц, все сливалось в гимн небу и неслось к Браме. И, внимая этому гимну, Брама воскликнул:
– Хочу гостей на пир! На мой пир!
И сорвал Брама цветы, и кинул их в зеркальную гладь океана, и наклонился он над океаном и воскликнул:
– Из вод, освещенных блеском глаз моих! Из вод, отразивших лицо мое, лицо бога! Из прекрасных благоухающих цветов! Явитесь созданья, подобные мне! На счастье, на наслажденья явитесь. На счастье, о котором может грезить только моя бессмертная мысль! Явитесь! Я вас зову!
И из цветов расцвели люди. Существа прекрасные и совершенные. Все люди были парсами, все благородны.
– Наслаждайтесь! – воскликнул Брама. – Весь мир отдаю вам! Все вам принадлежит! Все для вас!
И Брама одарил людей.
Он дал им зрение, дал обоняние, дал вкус, дал осязание, дал слух, – чтоб и кудрявые рощи, и цветы, и плоды, и пение птиц, и сами люди доставляли наслаждение друг другу.
Бананы, пальмы, хлебные деревья несли им свои плоды. Гремучие ручьи приносили кристальную воду.
– Пируйте!
Когда же люди уставали от пира, солнце закатывалось, чтобы не мешать их покою. И чтобы человек мог любоваться своею прекрасною подругой, на небе загорались звезды и нежно освещали землю.
Люди были счастливы, и Брама был счастлив в небесах их счастьем.
Он лежал на розовых облаках, слушал гармонию вселенной и предавался покою.
Как вдруг чудную гармонию прервали странные, неприятные звуки. Грозные, зловещие. Как шум приближающегося прилива, который шелестит морскими камешками. Звуки неслись с земли.
– Что это? – поднялся Брама. – Звуки раздражения? Гнева?
– Хуже! – ответил черный Шиву.
– Негодованье? Возмущенье?
– Хуже! – ответил черный Шиву.
– Непокорство? – загремел Брама.
– Хуже! – ответил черный Шиву. – Твой мир зевает! Твой мир скучает! Из звуков мира это худший, гнуснейший, – звук скуки! От скуки зевает твой мир!
И с розовых облаков спустился к земле великий Брама. Спрятанные от палящих лучей солнца благоухающею тенью розовых кустов, прохладною тенью рощ, освежаемые шепотом ручьев, – сонные, жирные, откормленные, как свиньи, лежали люди. Без мысли в глазах, с заплывшими лицами. И зевали от скуки:
– Мы превращаемся в скотов! Стоило давать нам божественную душу! Мы обречены на гнуснейшую из мук – на скуку. Этой пытки, кроме нас, не знает ни одно из существ, живущих на земле!
