Японские народные сказки - Коллектив авторов
Обогащение японского фольклорного материала происходило и за счет взаимного влияния японской традиции и устного творчества других народов Японии. Речь идет о сказаниях народа айну, ныне живущего на северном острове Хоккайдо, и о фольклоре рюкюсцев — исконных жителей южной части страны — архипелага Рюкю.
Так, известный исследователь и собиратель айнского и рюкюского фольклора Н. А. Невский писал о цикле айнских сказок, известных под названием «Рассказы о Пенамбе („Некто с верховьев реки“) и Панамбе („Некто с нижнего течения“)». «Это сказки типа русских „о правде и кривде“, — писал Н. А. Невский. — В них добрый и честный Панамбе всегда вознаграждается за свои хорошие качества, а злой и завистливый Пенамбе, старающийся делать то же, что и его сосед, только в корыстных целях, получает возмездие за свое зло»[1].
Совершенно очевидно, что в основе этой айнской сказки лежит главная заповедь, присущая сказочному фольклору многих народов мира: добрый и честный по законам сказочного бытия всегда оказывается счастливее злого и жестокого. Среди японских сказок можно найти такие (например, «Пепел, лети, лети!»), в которых эту айнскую сказку будут напоминать и мысль: делай добро, и тебе отплатят добром, — и сама структура сказки, и последовательность происшествий, и сказочные атрибуты и даже имена главных героев. Вместе с тем, хотя японская сказка оказывается теснейшим образом связана с древним айнским сказанием, колорит в ней чисто японский. Именно так воспринимается чудо сказки — буйное цветение деревьев в зимнюю пору!
Однако, каково бы ни было происхождение отдельных сюжетов и мотивов, сказки каждого народа — это единственный и неповторимый мир, в котором уживается рядом и то, что свойственно сказкам всех народов, и то национально-специфическое, что отличает их от всех других. Японский фольклор не исключение. Как и всему народному искусству Японии, сказке присущи причудливая игра воображения и острота эмоций, теплота сердечного чувства и тонкая нюансировка душевных состояний.
Японская сказка глубоко поэтична. Не только потому, что стихи нередко умело вплетаются в ткань повествования, но и потому, что и поэзия и сказка всегда почитались в Японии как орудие добра и справедливости, способное укрощать сердца людей и ярость стихий. Ведь недаром, как гласит легенда, поэт Соги (XV в.) усмирил свирепого разбойника силой своего искусства («Разбойник — любитель поэзии»).
Те герои сказок, которые наделены великим даром стихотворца, всегда вызывают уважение, любовь и сострадание. Тот, кто творит, не может быть источником зла — таков поэтический закон японской сказки. И потому невеста, умеющая к месту сложить красивое стихотворение, берет верх над своими завистливыми соперницами. Барсук украдкой таскает из чужого дома свитки со стихами и самозабвенно декламирует их на поляне, освещенной лунным блеском («Барсук — любитель стихов»). А разбойник по кличке Красный Осьминог всходит на эшафот, отдавая людям свой последний дар — простой и величавый — поэзию («Предсмертное стихотворение Красного Осьминога»).
Японская сказка реализует метафору: искусство живет. Статуя богини становится женой бедняка. Черный ворон, гордо взмахнув крыльями, навсегда покидает кусок холста. И в этом тоже заключена глубина поэтичности сказочного фольклора.
Всеобъемлющая лиричность японских сказок достигается еще и благодаря тому подчас неуловимому музыкальному ритму, который так свойствен японскому фольклору. Часто вплетаются в повествования широко распространенные в японском языке ономатопоэтические наречия, имитирующие раскаты грома и шуршание осенней листвы, шум весеннего дождя и потрескивание стебельков бамбука в новогоднем огне, а также многочисленные звукоподражания — отрывистый собачий лай, ворчание старого краба или уютное мурлыканье кошки. Каждая сказка имеет свой мелодический рисунок. В ней как бы звучит то трудовая песня, то плясовой наигрыш, то тихая, грустная мелодия.
«Что же из всего живого на земле не поет своей собственной песни?!» — восклицал великий поэт Японии Кино Цураюки (IX в.). В японской сказке поет все. Поют даже барсуки, опьяненные лунным светом и «осознанием» красоты жизни («Барсуки-музыканты»). В японской сказке поет природа — вечный источник мудрости и вдохновения.
Чувство единства с природой, свойственное японцам и нашедшее свое отражение в разных формах и направлениях японского искусства, стало основой и всего повествовательного фольклора. Звери и птицы, цветы и деревья — все в японской сказке наделено душой, все живет. И, наверное, поэтому в ранг сказочного канона возводит фольклор буддийское учение о нравственном запрете убивать. В повествованиях звучит жалость к зверю и птице и сознание того, что они имеют равное право с человеком на жизнь и счастье («Жалобы уточки»). Японская сказка проверяет человека на доброту, в качестве основного критерия ставя его чуткое отношение к природе.
Замечательной чертой японских сказок можно считать также и то, что значительная их часть непосредственно связана с различными праздниками и обрядами, приуроченными к определенным временам года. И сегодня праздников в Японии великое множество. Большая их часть восходит к древним магическим ритуалам, связанным с хозяйственной деятельностью японского крестьянства.
В сказочные сюжеты вплетались и целые описания праздника, и упоминание его реалий. Календарные атрибуты выполняли в сказках ту же функцию, что и в обряде, — были носителями символики счастья и благополучия, предвестниками света и добра. Ведь недаром в одной из сказок («Портрет красавицы») именно новогоднее украшение — «кадомацу» — спасает крестьянина и его жену от козней жестокого князя.
Если собрать воедино все японские сказки, то взору откроется чудесная картина праздников года — каждый из них по-своему нашел отражение в японском повествовательном фольклоре. Пусть иногда лишь намеком, деталью, но всегда ярко и колоритно. Будет здесь и описание новогодней игры в мяч, и любование распустившимися цветами сакуры; в синем небе поплывут пестрые матерчатые карпы; под звуки долго звенящей над рисовым полем песни заколышутся зеленые ростки; снова в седьмой день седьмого месяца соединятся две звезды — Ткачиха и Пастух, вечно влюбленные и вечно тоскующие на разных берегах Небесной реки (Млечного Пути); и опять взойдет над землей большая осенняя луна и горы вспыхнут алым заревом кленовой листвы…
На протяжении истории в японской культуре сформировалось целое направление — календарная поэзия. Блестящие образцы ее находим мы и в народной традиции, и в литературной. Веками воспевалась в Японии красота родной природы, ее новизна в любое время года. Сказки по праву стали одним из важных элементов этой календарной культуры. Некоторые из них можно назвать даже календарной песней в прозе — настолько ярко и самобытно отразился в них дух японского календарного обряда.
Японская сказка любит остроумную игру слов, загадки как пробу ума, смешную игру созвучий, к месту приведенную поговорку. Сказка изобретательна по части шарад: решил попросить крестьянин Дзинсиро у волшебной колотушки кладовые, полные риса (комэ-кура), да запнулся, вот и посыпались из мешка слепые карлики (ко-мэкура) («Волшебная колотушка»).
Сказка в Японии — это своего рода синкретика разных жанров фольклора, вместилище души всего устного творчества японцев.
В древние времена сказка вычленилась из сложного мифологического наследия, и потому до сих пор она так тесно связана с мифом. Грандиозные мифологические образы, хтонические божества и древние мистерии трансформировались, подчиняясь законам сказочной поэтики.
В древних мифах повествуется о войне богов. Борьбой титанов предстает в мифе извечное сражение горных духов. Стоят на двух соседних горах храмы. Каждый год в один и тот же день из храма, построенного на вулкане Никкосан, мечут стрелы в сторону горы Акагияма. В тот же день в храме Акагияма совершают магический ритуал и обезвреживают вражеские стрелы.
