Эрвин Лазар - Бержиан и Дидеки
— Так это за ним побежали Флейтик и Клопедия? — спросил Бержиан.
— Да, за ним, — ответил мастер Шурупчик.
— Что ж! Думаю, этот тип с черной, как ночь, головой поможет мне…
Но тут мастер Шурупчик оборвал его:
— Тише! Они уже идут.
— Добрый день, добрый день, — поздоровался, входя в комнату, черно-мрачный Редаз. — Если не возражаете, я не буду снимать шляпу.
— Конечно, разумеется, пожалуйста! — хором ответили ему слегка испуганные друзья — Флейтик, Клопедия и Шурупчик.
Бержиан молчал.
Ему не понравился голос Редаза. И это не удивительно: черно-мрачный Редаз — нос крючком, уши торчком, а губы змейкой — обладал к тому же неприятным голосом: сиплым, скрипучим и надтреснутым.
— Тогда… э-э… словом, у нашего друга… — заикаясь, проговорил мастер Шурупчик. — Мы подумали, что вы, наверное, разбираетесь в темноте.
— Кое в чем я действительно разбираюсь, — высокомерно ответил Редаз и повернулся к Бержиану. — Так это вы знаменитый поэт Бержиан? Поздравляю. Я читал несколько ваших симпатичных лад-баллад. Но должен сказать, тот переполох, который вы наделали в последние месяцы, я ставлю выше всякой поэзии.
— Какой переполох? — растерянно спросил Бержиан.
— А как же! Удары молний, грозовые шквалы, поломанные ноги, спаленные огнем бороды!
Бесцветный скрипучий голос черно-мрачного Редаза вдруг зазвучал одухотворенно — пусть имеющие уши да слышат, что он и вправду восхищается Бержианом.
Бержиан засмущался.
— Поговорим лучше о темноте, — быстро сказал он. — Меня заполнил мрак. Вы не смогли бы меня излечить?
Черно-мрачный Редаз заволновался и застрекотал скороговоркой:
— Что значит — излечить?! Лечить следует тех, в ком нет ни капли темноты и мрака!
— Ну зачем же так? — попытался возразить Бержиан.
— Именно так! — продолжал настаивать на своем Редаз, не обращая никакого внимания на стоящих тут же Шурупчика и его друзей. — Это только начало процесса, сейчас ты пребываешь в переходном состоянии. Тебе осталось накликать одну-две грозы, схлопотать нескольким людям переломы ног, и темнота и мрак полностью овладеют тобой. Вот тогда, едва ты снимешь с головы шляпу, как твоя голова начнет излучать черные лучи ночи и все вокруг тебя станет мгновенно черным-черно. И вот тогда ты снова обретешь зрение! Ты даже в темноте будешь видеть. Понял?
— Нет-нет! — простонал Бержиан, и тут ему пришла на ум спасительная мысль: — Я же никогда не ношу шляпу.
— Ну вот еще! Я дам тебе одну шляпу. У меня их целых пять.
— Ты слышишь, как этот противный Редаз с ним разговаривает? Запросто, на «ты», — испуганно шепнул. Клопедия Флейтику.
— Это плохой знак, — тоже шепотом ответил ей Флейтик.
Но тут мастер Шурупчик прокашлялся и заявил:
— Но я хотел бы сказать, что Бержиан вообще не желает, чтобы его голова излучала темноту и мрак.
— А ты чего суешься не в свое дело? — вдруг обрушился на него черно-мрачный Редаз. — Что значит «не желает»?! Представь себе только, Бержиан: мы снимаем шляпы, и мгновенно весь мир покрывается темнотой и мраком. Это же великолепно!
— Нет уж, лучше я на всю жизнь останусь слепым, — пробормотал Бержиан.
Мастер Шурупчик облегченно вздохнул, а черно-мрачный Редаз рявкнул на Бержиана:
— Что ты сказал?!
— Не хочу я, чтобы моя голова излучала мрак и темноту.
— Тогда оставайся слепым! — свирепо прошипел Редаз и направился к двери. Но у самого порога он вдруг остановился, задумавшись. — Есть еще одна возможность снова прозреть, — сказал он медоточивым голосом.
— Какая? — с сомнением в голосе спросил Бержиан.
Черно-мрачный Редаз повернулся на каблуках и сделал несколько шагов в сторону Бержиана.
— Здесь, на окраине города, живет одна девочка.
— Как ее зовут? — спросила Энци Клопедия.
— Дúдеки, — проскрипел Редаз. — У нее вместо дома — старый железнодорожный вагон. А сад огражден заборчиком из стеблей подсолнухов.
— Мы никогда не слышали о ней, — проговорил Шурупчик.
— Слышали ли вы о ней или не слышали, — продолжал Редаз своим скрипучим голосом, — но она там живет! Впрочем, дело даже не в ней. У нее есть черная мохнатая собака.
— Овчарка? — поинтересовался Флейтик.
— Овчарка не овчарка — не знаю. Знаю только, что эта собака — самая злая в мире.
— Она кусается? — спросила Клопедия.
Черно-мрачный Редаз бросил на нее презрительный взгляд, отчего и нос крючком, и уши торчком, и губы змейкой изобразили вдруг какую-то отвратительную гримасу.
— Кусается?! Куда хуже! Если этой собаке становится известно, что где-нибудь в доме остается без присмотра маленький ребенок, она прокрадывается туда и насмерть пугает это отродье… Э-э, я хотел сказать — малыша. Если же не удается насмерть испугать, то подсовывает ребенку в руки спички — мол, поиграй с ними. Когда же возникает пожар и дитятко сгорает в огне, она с радостью глазеет на это. Такова Смородинка.
— Смородинка?
— Да. Так зовут эту собаку… А если кто угостит ребенка куском свежего хлеба или стаканом молока, то Смородинка тут как тут. Налетает, хоп! И хлеб или молоко уже у нее.
— То есть как это «налетает»? — вскинул голову мастер Шурупчик. — Вы же сказали, что это собака, а не орел или коршун.
— Разумеется, собака. Я так и сказал: собака. Но она умеет летать.
Все четверо, не скрывая удивления, слушали рассказ черно-мрачного Редаза.
— Ужасно, — проговорила маленькая Энци Клопедия. — Раз она такая злющая, то хоть бы уж не летала.
Тут и Бержиан заговорил:
— А эта Дидеки, ее хозяйка — так вы, кажется, ее назвали, не может разве обуздать свою злую собаку?
— Если бы и могла, не захотела бы. Потому что сама такая же злюка, как и ее собака. Эта Дидеки — маленькая ведьма, вот кто!
— Нужно уничтожить эту собаку! — воскликнул Флейтик.
— Я бы давным-давно это сделал, — сказал, злобно тараща глаза, черно-мрачный Редаз, — но меня там хорошо знают, и мне даже близко к ним не подобраться. Стоит собаке увидеть меня, и все: взмахнет крыльями — только ее и видели! А вот вы наверняка не вызовете у них никакого подозрения. Добудьте мне собаку, и я немедленно изгоню из Бержиана темноту и мрак.
— Но как мы сумеем ее добыть?
— О, нет ничего проще! Вы пойдете к Дидеки в гости…
— А пустит ли она нас?
— Конечно, пустит. Еще будет с вами сладка как сахар. Вот увидите. Только не верьте ей — за сладкими речами она прячет свою злобную сущность. О собаке не говорите ей ни слова. А когда будете уходить и собака увяжется за вами, чтобы проводить вас до угла, без лишних слов хватайте ее. Хватайте и крепко держите, чтобы она не смогла распустить крылья. И морду ей сразу же перетяните веревкой, чтобы она не начала выть и лаять, а то еще перепугает всех в округе. Тащите собаку сюда, в дом к Бержиану, и спрячьте ее, связанную, в кладовке. К тому времени и я приду. И в ту же минуту, как в моих руках будет собака, Бержиан вновь обретет зрение.
— Вся темнота и чернота до капли выйдут из меня?
— Разумеется, — ответил черно-мрачный Редаз. — Ну, мне пора. Ухожу, а вы не сомневайтесь, действуйте!
И он ушел. А ослепший Бержиан и его добрые друзья остались в комнате. Они были подавлены рассказом о злой собаке и вовсю ругали ее. Говорили, что если бы этот Редаз (вообще-то весьма препротивный тип) далее не пообещал помочь Бержиану, то и тогда следовало бы уничтожить такую злую собаку.
Только Бержиан немного сомневался и не высказывал такого воодушевления, как остальные.
— Мне кажется, я что-то вижу, — проговорил он тихо.
— Видишь?! — радостно воскликнул Флейтик, но Бержиан только озабоченно покачал головой и больше уже не говорил о том, что он видит своими слепыми глазами.
Друзья быстро собрались и двинулись к окраине города. Снег устилал улицы плотным покровом. Задрав кверху головы, друзья подставляли лица мягким белым снежинкам. Даже Бержиан повеселел, хотя он, разумеется, ничего не видел — Клопедия и Шурупчик вели его под руки, а Флейтик то опережал их, то шел позади, весело подпрыгивая, как ребенок. Но внезапно все остановились как вкопанные.
— Что случилось? — спросил Бержиан.
— Разве ты не видишь… — начал было Флейтик, но тут же спохватился. — Ой, ну, конечно, ты не видишь! Бержиан, мы подошли к самому саду, а там лето! Кругом зима, а там лето!
В разговор тотчас же вступили и мастер Шурупчик и маленькая Энци. Все трое наперебой принялись рассказывать Бержиану, что они видят. В конце концов Бержиан понял из их слов, что они стоят перед старым железнодорожным вагоном: вагончик на колесах, а колеса — на рельсах; рельсы же — ровно такой длины, чтобы на них мог уместиться вагон, и, разумеется, они никуда не ведут. На крыше вагончика — печная труба, из которой клубами валит дым; впрочем, в этом не было еще ничего особенного. Зато совсем особое зрелище являл собой сад, окружавший вагон.
