Альберт Иванов - Всемирные следопыты Хома и Суслик
2 + 1 = 3
А дождь не прекращается…
Съел Хома горох. Снова пришел к Суслику.
— Дай еще три горсти, — гордо попросил он. — Отдам за них пять!
3 + 2 = 5
— А те три, вчерашние? — хорошая память у Суслика.
— И те отдам, — небрежно заметил Хома. — Будет — восемь!
5 + 3 = 8
— Но ведь ты сегодня три обещанных не вернул! Значит, за них — тоже пять. Выходит, за тобой — десять.
5 + 5 = 10
Вот когда Хома пожалел о своей щедрости. Дернуло его за язык!
Дал ему Суслик еще три горсти гороха. Так и быть.
— Завтра десять вернешь, — предупредил. — А не вернешь, за тобой двадцать будет.
10 + 10 = 20
И где он счету научился? Все время прикидывался — плохо считать умеет.
— Двадцать так двадцать, — пробормотал Хома, чувствуя, что его гордость слишком уж расточительна.
И главное, Суслика ни в чем обвинить ев нельзя. Сам такое затеял. На свое разорение.
А дождь все идет… Опять пришел Хома.
— Не могу я сейчас двадцать горстей отдать, — проворчал он. — Дай еще три, станет за мной двадцать три.
20 + 3 = 23
— Ошибаешься! — возразил Суслик. — Двадцать ты не скоро вернешь. Прибавим двадцать, и будет сорок.
20 + 20 = 40
Хома мрачно потупился.
— И на сегодняшние три, — продолжил Суслик, — пару горстей накинуть надо. Как обычно. И получится сорок пять.
20 + 20 + 3 + 2 = 45
— Сорок пять! — схватился за голову Хома. — Да это ж мешок целый! За твои жалкие горсти ты меня с протянутой лапой по миру пустишь! Ладно, согласен, — буркнул он.
— Задавака! — рассмеялся Суслик. — Я не жадничал. Я поглядеть хотел, до чего ты дойдешь. Гордый какой! Так никогда бы не рассчитался. А ты… Попросил бы и получил. И все тут.
— А отдавать?.. — устыдился Хома.
— Отдал бы когда-нибудь. А не отдал — что ж теперь? И меня выручишь в трудную минуту. А ты задаешься. Я, мол, не просто беру, а с большой отдачей. Тоже мне благодетель!
Молчит Хома. Отвернулся. А Суслик по новой:
— Разве можно так с друзьями? Хорошенького ты мнения обо мне. Спасибо!
— А что ж ты меня не остановил?..
— Я думал, ты сам остановишься.
Вконец стало стыдно Хоме. Он готов был сквозь землю провалиться. Но он и так под землей был — в норе у Суслика.
— Все! Прости меня за дурь, — виновато вымолвил он. — А за весь твой горох я вдвое больше отдам, не беспоко…
И умолк.
А затем расхохотался. Дошло!
Нет, не исправишь Хому. А ведь на целых полгода старше Суслика.
— С тобою в любой дождь весело! — улыбнулся лучший друг.
Очень верно. Об этом можно хоть сто раз — и еще сто раз — повторить:
100 + 100 = 200!Все друзья на месте.
Стихи такие. Стишата.
Как Суслик многое понял
Суслику все время чего-то не хватало. То еды, то питья. То солнца, то дождичка. То еще чего-то.
Хорошего — ему всегда мало. Даже если много. А плохого — ему всегда много. Даже если мало. Не угодишь!
Зашел как-то утром Хома к Суслику. Лучший друг свои бутыли с березовым соком пересчитывал.
У него от тех бутылей кладовка ломится. А он бурчит:
— Маловато весной заготовил.
— Пошли за орехами, — сказал Хома.
— Пошли, — оживился Суслик. — У меня их тоже мало. Всего три мешка.
Погода стояла теплая. Чудесная погода.
— Жарко, — привычно занудил Суслик. — Давай сначала на ручей завернем, искупнемся.
— Давай, — согласился Хома.
Он и сам-то любил поворчать. Но не тогда, когда дельное предлагают.
Подошли к ручью. Суслик воду ногой попробовал.
— Брр! Холодная…
А затем Хома его из воды выгнать не мог. До посинения плавал Суслик. И потом на берегу дрожал.
— Солнце с-совсем не греет! И уселся на самом солнцепеке. Сидел, пока не задымился.
— Ну и печет! Прямо пекло какое-то! — заныл он. Для него все на свете не так устроено.
Отправились, наконец, за орехами. Теперь уже и впрямь по самой жаре. И, пока еще недалеко отошли, Суслик раза три бегом возвращался. Окунуться.
В орешнике он опять заныл:
— Лучшие орехи — очень высоко. Только для белок!
Вот чудила! Самые лучшие орехи — внизу. На ветках у земли. Там никто не ищет. Все бросаются к тем, что на виду. А внизу-то их полным-полно!
Хотел было Хома ему показать, но…
— Лиса! — вскричал Суслик. Бухтеть бухтит, а начеку.
Чудом, как всегда, сумели удрать. Лишь клочок шерсти успела Лиса у Суслика вырвать. На ходу.
— Семь шкур сняла! — ощупывал Суслик себя дома, в норе. А сам жив-живехонек.
— Лиса и та тебе не угодила, — попенял Хома.
— Как? — оторопел лучший друг.
— Семь не семь, а одну шкуру вполне могла снять!
— Вон ты как! — обиделся Суслик. — Мне плохо, а тебе хорошо?
— И тебе хорошо! — подчеркнул Хома. — Это нам свыше дано, — загадочно добавил он.
— Свыше?
— А то как же! Все свыше дается: и вишни, и горох, и орехи… Они же вверху. Даже к тем орешкам, что внизу висят, нам тянуться надо.
— Верно, — озадачился Суслик.
— А солнце? Выгляни из норы. Оно сверху греет!
Суслик подумал.
— Ну а нора? — коварно заметил он.
— И нора. Она сверху вниз идет.
— Правда, — прошептал Суслик. И, расщедрившись, угостил Хому березовым соком. Полную чашку налил. Большую.
— Гляди-ка, — вновь удивился он. — И сок сверху льется. А не снизу вверх.
— Именно!
— Ну ладно. Все нам свыше дано. А кем?
— До чего же ты непонятливый! Я уже давно про это говорил, когда Великую тайну открыл. Помнишь?.. Кто все на свете создал и устроил, Тот и дает.
— Но Его же не видно!
— Как — не видно? — всплеснул лапами Хома. — Да ты выйди и оглянись вокруг. А земля, вода, деревья и воздух — откуда взялись?
— Но Его-то не видно, — снова заметил Суслик.
— Погоди, ты разве никогда не заходил ко мне поболтать ночью? — терпеливо спросил Хома.
— Заходил. И сразу уходил. Если ты спал.
— И ты меня видел?
— Не видел. Темно…
— А чувствовал, что я дома?
— Конечно.
— А как ты узнавал? — допытывался Хома.
— Ты дышал.
— А бывало так, что и дыхания моего не слышал?
— Бывало, — кивнул Суслик. — Сверчок заглушал.
— А без сверчка?
— Тоже, — растерялся лучший друг. — Странно. Помнится, вхожу, темно, не слышно ничего. А все равно чувствую — здесь ты. Когда тебя нет, нора будто и не та. Пустая, что ли.
— Вот! Не видно, не слышно, а ты все равно чувствуешь. А теперь широко подумай, с размахом. У меня — всего-то нора, а у Него — весь мир! И это так же чувствуется. Только настройся и сразу поймешь: Его неслышное дыхание повсюду, — проникновенно сказал Хома. — Во всем!
— Теперь понял, — притих лучший друг. — Повторить сможешь? — встрепенулся он.
— Нет, — покачал головою Хома. — А вот другое скажу. Как Он о тебе, дурашке, заботится!.. Живи и не скули. Радуйся.
— Говоришь, обо мне заботятся? А Лиса у меня шерсти клок выдрала. Хороша забота!
— Глядите на него! — поразился Хома. — Вновь уцелел, ни разу его не съели, а еще и жалуется!
— Я не жалуюсь, — спохватился Суслик. — Я просто так.
— Если б тебе, хоть иногда, не доставалось от Лисы, ты бы вконец обнаглел и обленился, — убежденно произнес Хома.
Суслик вновь глубоко задумался. И затем вздохнул.
— Ты прав, пожалуй.
Глубокие мысли ему трудно давались. Очень.
— И как ты до всего этого додумался? — с уважением взглянул он на Хому.
— Много думал…
Они умолкли.
За входом в нору слабо посвистывал ветерок. Солнечные зайчики мельтешили на пороге. В кладовке запел сверчок.
И было хорошо.
Как Хому строго судили
Мало того, что Медведь был самый большой и сильный. Он еще был и Главный судья в их краю. Судил, рядил, все споры решал. Когда хотел. В свободное, от поисков дикого меда, время. Или от иных, таких же важнейших забот.
Обратилась Лиса к Медведю: осудить Хому. Строго наказать, чтобы другим неповадно было. За что? А за все!
Мешает он ей, Лисе, на Зайца охотиться, на Суслика, и даже на Ежа. И на него самого — Хому.
Это раз!
Насмехается над нею, Лисой. Рыжей называет. Рожи издали корчит. А вблизи язык показывает. Большой язык. Хотя сам и маленький.
Это два!
И вообще его давно пора к порядку призвать. За нахальство и живучесть.
Это три!
Прямо неистребимый какой-то. Из любого положения выкручивается. Основной закон нарушает: «Сильный всегда прав».
Это четыре!
Много себе воли взял. Много себе хомяк позволяет. Ну ладно, он всегда удирает, спасается. А других зачем спасает? Что если все звери-зверьки подражать ему станут?
Пять!
Пять обвинений, полагала Лиса, хватит с лихвой.
И так она надоела Медведю своим нытьем, что он в конце концов суд созвал.
Большую поляну заполнили жители рощи, поля и луга. Пришли все кому не лень. Кабану, например, было лень, и он не пришел.
