Ганс Христиан Андерсен - Оле-Лукойе (сборник)
– Да, ку́рица на́ша – у́мница, – сказа́ла ку́кла Бе́рта. – Мне то́же не нра́вится шля́ться по гора́м; то́лько и зна́ешь: то вверх, то вниз, то вверх, то вниз! Нет, лу́чше мы перее́дем в дере́вню, где мно́го песка́, и бу́дем гуля́ть по огоро́ду, где растёт капу́ста.
На том и пореши́ли.
Суббота– А сего́дня бу́дешь расска́зывать? – спроси́л Я́льмар, как то́лько О́ле-Луко́йе уложи́л его́ в посте́ль.
– Сего́дня не́когда, – отве́тил О́ле и раскры́л над ма́льчиком свой краси́вый зо́нтик. – Погляди́-ка вот на э́тих кита́йцев!
Зо́нтик был похо́ж на большу́ю кита́йскую ча́шу, распи́санную голубы́ми дере́вьями и у́зенькими мо́стиками, на кото́рых стоя́ли ма́ленькие кита́йцы и кива́ли голово́й.
– Сего́дня на́до бу́дет принаряди́ть к за́втрашнему дню весь мир! – продолжа́л О́ле. – За́втра пра́здник, воскресе́нье. Мне надо влезть на колоко́льню, что́бы прове́рить рабо́ту церко́вных домовы́х, кото́рые должны́ вы́чистить колокола́, а не то они́ за́втра бу́дут пло́хо звони́ть; пото́м вы́йду в по́ле посмотре́ть, смахну́л ли ве́тер пыль с травы́ и ли́стьев. А уж пото́м насту́пит вре́мя и для са́мой тру́дной рабо́ты: придётся снять с не́ба и почи́стить все звёздочки. Я их собира́ю в свой пере́дник и при э́том нумеру́ю ка́ждую звёздочку и ды́рочку, в кото́рой она́ сиде́ла, что́бы пото́м размести́ть их все по места́м, не то они́ бу́дут пло́хо держа́ться и пока́тятся с не́ба одна́ за друго́й!
– Послу́шайте-ка, вы, господи́н О́ле-Луко́йе! – проговори́л вдруг висе́вший на стене́ ста́рый портре́т. – Я праде́душка Я́льмара и о́чень призна́телен вам за то, что вы расска́зываете ма́льчику ска́зки, но вы не должны́ извраща́ть его́ представле́ния. Снима́ть с не́ба звёзды и чи́стить их невозмо́жно: звёзды таки́е же свети́ла, как на́ша Земля́, тем-то они́ и хороши́.
– Спаси́бо тебе́, праде́душка! – отозва́лся О́ле-Луко́йе. – Спаси́бо! Ты глава́ семьи́, наш родонача́льник, но я всё-таки поста́рше тебя́! Я ста́рший язы́чник; дре́вние ри́мляне и гре́ки счита́ли меня́ бо́гом сновиде́ний. Я быва́л в знатне́йших дома́х, и тепе́рь туда́ вхож, и зна́ю, как обходи́ться и с больши́ми, и с ма́лыми. Мо́жешь тепе́рь расска́зывать сам.
И О́ле-Луко́йе ушёл, су́нув зо́нтик под мы́шку.
– Ну уж нельзя́ и мне́ния своего́ вы́сказать! – проворча́л ста́рый портре́т.
Тут Я́льмар просну́лся.
Воскресенье– До́брый ве́чер! – сказа́л О́ле-Луко́йе.
Я́льмар кивну́л ему́, вскочи́л и поверну́л праде́душкин портре́т лицо́м к стене́, что́бы он опя́ть не вмеша́лся в разгово́р по-вчера́шнему.
– А тепе́рь ты расскажи́ мне вот каки́е ска́зки: про пять зелёных горо́шин, что родили́сь в одно́м стручке́, про петуши́ную но́гу, кото́рая уха́живала за кури́ной ного́й, и про што́пальную иглу́, кото́рая возомни́ла себя́ шве́йной иго́лкой, – сказа́л Я́льмар.
– Ну, хоро́шенького понемно́жку! – отозва́лся О́ле-Луко́йе. – Я лу́чше покажу́ тебе́ ко́е-что. Я покажу́ тебе́ своего́ бра́та, его́ то́же зову́т О́ле-Луко́йе, но он ни к кому́ не явля́ется бо́льше чем оди́н раз в жи́зни. А уж е́сли я́вится, то берёт челове́ка, сажа́ет к себе́ на коня́ и расска́зывает ему́ ска́зки. А зна́ет он их то́лько две: одна́ из них так прекра́сна, что и описа́ть нельзя́, но зато́ друга́я… нет слов вы́разить, кака́я она́ стра́шная!
О́ле-Луко́йе приподня́л Я́льмара, поднёс его́ к окну́ и сказа́л:
– Сейча́с ты уви́дишь моего́ бра́та, друго́го О́ле-Луко́йе. Лю́ди зову́т его́ Сме́ртью. Ви́дишь, он во́все не тако́й стра́шный, каки́м вы́глядит на карти́нках, где его́ рису́ют в ви́де скеле́та. Кафта́н на нём вы́шит серебро́м, как гуса́рский мунди́р; за плеча́ми развева́ется чёрный ба́рхатный плащ… Гляди́, как он ска́чет!
И Я́льмар уви́дел, как мчи́тся во весь опо́р друго́й О́ле-Луко́йе, сажа́я к себе́ на коня́ и ста́рых, и ма́лых. Одни́х он сажа́л пе́ред собо́ю, други́х позади́, но снача́ла всегда́ спра́шивал:
– Каки́е у тебя́ отме́тки?
– Хоро́шие! – отвеча́ли все.
– Покажи́-ка! – говори́л он.
Приходи́лось пока́зывать; и вот тех, у кого́ бы́ли отли́чные и́ли хоро́шие отме́тки, он сажа́л впереди́ себя́ и расска́зывал им весёлую ска́зку, а тех, у кого́ бы́ли посре́дственные и́ли плохи́е, сажа́л позади́ себя́, и э́ти должны́ бы́ли слу́шать стра́шную ска́зку. Они́ трясли́сь в у́жасе, пла́кали и стара́лись спры́гнуть с коня́, да не могли́, потому́ что сра́зу же кре́пко прираста́ли к седлу́.
– Но ведь Смерть – чуде́снейший О́ле-Луко́йе! – сказа́л Я́льмар. – И я ничу́ть не бою́сь его́!
– Да и не́чего боя́ться! – сказа́л О́ле. – Смотри́ то́лько, что́бы у тебя́ всегда́ бы́ли хоро́шие отме́тки.
– Вот э́то поучи́тельно! – пробормота́л праде́душкин портре́т. – Всё-таки́, зна́чит, не меша́ет иногда́ вы́сказать своё мне́ние.
Он был о́чень дово́лен.
Вот тебе́ и вся исто́рия об О́ле-Луко́йе! А ве́чером пусть он сам расска́жет тебе́ ещё что-нибу́дь.
Огни́во
Шёл солда́т по доро́ге: раз-два! раз-два! Ра́нец за спино́й, са́бля на боку́. Шёл он домо́й с войны́. По доро́ге встре́тилась ему́ ста́рая ве́дьма, безобра́зная, проти́вная: ни́жняя губа́ висе́ла у неё до са́мой груди́.
– Здоро́во, служи́вый! – бу́ркнула она́. – Ишь кака́я у тебя́ сла́вная са́бля! А ра́нец-то како́й большо́й! Вот бра́вый солда́т! Ну, сейча́с я тебе́ отвалю́ де́нег, ско́лько твое́й душе́ уго́дно.
– Спаси́бо тебе́, ста́рая ве́дьма! – сказа́л солда́т.
– Ви́дишь вон то ста́рое де́рево? – проговори́ла ве́дьма, пока́зывая на де́рево, кото́рое стоя́ло неподалёку. – Внутри́ оно́ пусто́е. Влезь наве́рх: уви́дишь дупло́, спусти́сь в него́ до са́мого ни́зу. Пе́ред тем как ты спу́стишься, я тебя́ обвяжу́ верёвкой вокру́г по́яса, а когда́ ты мне кри́кнешь, я тебя́ вы́тащу.
– Но заче́м мне туда́ лезть? – спроси́л солда́т.
– За деньга́ми! – отве́тила ве́дьма. – На́до тебе́ знать, что, когда́ ты доберёшься до са́мого ни́за, ты уви́дишь большо́й подзе́мный ход; в нём гори́т бо́льше трёхсот ламп, поэ́тому там совсе́м светло́. Пото́м ты уви́дишь три две́ри: мо́жешь их отвори́ть, ключи́ торча́т снару́жи. Войди́ в пе́рвую ко́мнату; посреди́ ко́мнаты уви́дишь большо́й сунду́к, а на нём соба́ку; глаза́ у неё величино́й с ча́йную ча́шку. Но ты не бо́йся! Я дам тебе́ свой си́ний кле́тчатый пере́дник, а ты расстели́ его́ на полу́, бы́стренько подойди́ и схвати́ соба́ку; посади́ её на пере́дник, откро́й сунду́к и бери́ из него́ де́нег ско́лько уго́дно. В э́том сундуке́ лежа́т то́лько медяки́; захо́чешь серебра́ – ступа́й в другу́ю ко́мнату; там сиди́т соба́ка с глаза́ми как ме́льничные колёса, но ты не пуга́йся, посади́ её на пере́дник и бери́ де́ньги. А е́сли тебе́ захо́чется зо́лота, доста́нешь и его́, ско́лько смо́жешь унести́, сто́ит лишь пойти́ в тре́тью ко́мнату. У соба́ки, кото́рая сиди́т там на деревя́нном сундуке́, глаза́ с Кру́глую ба́шню[2]. Соба́ка э́та о́чень зла́я, мо́жешь мне пове́рить! Но ты и её не бо́йся. Посади́ её на мой пере́дник, и она́ тебя́ не тро́нет, а ты бери́ себе́ зо́лота ско́лько хо́чешь!
– Оно́ бы неду́рно! – сказа́л солда́т. – Но что же ты с меня́ за э́то возьмёшь, ста́рая ве́дьма? Ведь да́ром ты для меня́ ничего́ не сде́лаешь.
– Ни гроша́ я с тебя́ не возьму́, – отве́тила ве́дьма. – То́лько принеси́ мне ста́рое огни́во – там его́ позабы́ла моя́ ба́бушка, когда́ спуска́лась туда́ в про́шлый раз.
– Ну, обвя́зывай меня́ верёвкой! – приказа́л солда́т.
– Гото́во! – сказа́ла ве́дьма. – А вот и мой си́ний кле́тчатый пере́дник!
Солда́т влез на де́рево, забра́лся в дупло́ и, как и говори́ла ве́дьма, очути́лся в большо́м прохо́де, где горе́ли со́тни ламп.
Вот он откры́л пе́рвую дверь. Ох! Там сиде́ла соба́ка с глаза́ми как ча́йные ча́шки и тара́щила их на солда́та.
– Молодчи́на! – сказа́л солда́т и, посади́в соба́ку на ве́дьмин пере́дник, набра́л себе́ по́лный карма́н ме́дных де́нег, пото́м закры́л сунду́к, водвори́л на него́ соба́ку и перешёл в другу́ю ко́мнату. Пра́вду сказа́ла ве́дьма! Там сиде́ла соба́ка с глаза́ми как ме́льничные колёса.
– Ну, не́чего тара́щить на меня́ глаза́, а то ещё заболя́т! – сказа́л солда́т и посади́л соба́ку на ве́дьмин пере́дник.
Уви́дев в сундуке́ огро́мную ку́чу серебра́, он вы́бросил все медяки́ и наби́л себе́ о́ба карма́на и ра́нец серебро́м. Зате́м он перешёл в тре́тью ко́мнату. Ну и страши́лище!
У соба́ки, кото́рая там сиде́ла, глаза́ бы́ли ника́к не ме́ньше Кру́глой ба́шни и враща́лись, бу́дто колёса.
