Дмитрий Емец - Таня Гроттер и Золотая Пиявка
Он открыл нижний ящик стола и, вытащив железную коробку из-под чая, отвинтил крышку. Отличное место – здесь мама никогда не догадается искать! Вначале узкое горлышко неохотно выплюнуло несколько солдатиков, затем на стол шлепнулась восковая фигурка.
– Эй, ты слышишь меня, Гроттер! – горячо зашептал Бульонов. – Я тоже хочу в волшебный мир! Перетащи меня туда, слышишь – перетащи! Даю тебе на размышление несколько дней, а потом... Учти, я не шучу! Я припомню тебе шапочку с прорезями! Мне нечего терять!
Но терять все же было что. В коридоре вновь зашаркали грозные тапочки. Мама обходила квартиру вечерним дозором. Вздрогнув, Бульонов поспешно сунул фигурку в банку.
– Геннадий, не смей запираться на стул! Ты сделал уроки? И держи спину ровно – мало тебе сколиоза? – загремел начальственный голос.
За окном мелькнула тень. Огромная птица с выщипанной розовой шеей заслонила закатное солнце. Но это длилось всего лишь миг. Потом широкие крылья с беспорядочно торчавшими перьями поймали ветер и птицу стремительно отнесло в сторону.
* * *– Эй, что с тобой? Ты не ушиблась? – Ванька Валялкин помог Тане подняться.
Девочка вцепилась ему в рукав. Ее била дрожь. Лицо заливал холодный пот. Лишь минуту спустя факел наконец перестал раздваиваться и насмешливо помахал ей трескучим розовым языком.
– Почему ты упала? Что стряслось? – не отставал Ванька.
Бедняга так обеспокоился, что незаметно проглотил целый огурец и теперь ощущал, как тот деловито протискивается где-то внутри.
– А я откуда знаю? Упала и упала! Только никому не говори, а то засмеют! – огрызнулась Таня.
Произошедшее ей совершенно не понравилось. Ни с того ни с сего свалиться со стула не особенно приятно. А раз пять прокатиться после этого по ковру, едва не воткнувшись головой в поддувало изразцовой печи, тем более довольно странно.
– Было похоже, что тебя просто сбросили... Кувыркнули с высоты. Без сглаза тут точно не обошлось. Я бы на твоем месте пошел к Зубодерихе и проверился. У неё есть такие спицы, которые мигом определяют, был сглаз или не было, – посоветовал Ванька.
– Я не хочу к Зуби. У меня с ней неважные отношения. Сама разберусь... Пока! – Таня подобрала футляр с контрабасом и отправилась к себе.
В комнате Таню ожидал неприятный сюрприз. Гробыня, предоставленная сама себе и вдобавок изнывающая от жажды деятельности, не теряла времени даром. Выудив из шкафа Танин сарафан, который в начале лета подарила ей Ягге, Склепова натянула его на Пажа, Скелет стоял, растопырив руки, и насмешливо щелкал челюстями.
Заметив Таню, Гробыня повернулась к ней.
– Что, Гроттер, дотащила-таки свой контрабасик? Не надорвала пупок? Смотри, какую отличную тряпочку я нашла в шкафу! А уж фигурка у моего скелета просто блеск, уж точно лучше твоей! – нагло заявила она.
Вспыхнув от гнева, Таня вскинула руку. Она хотела крикнуть Искрис фронтис, но решила, что это будет чересчур. К тому же в памяти у неё мелькнуло одно забавное заклинаньице, недавно вычитанное в справочнике магической самообороны, который дал ей почитать Шурасик.
– Зажималлус втюрис!
Зеленая искра юрко скользнула к скелету. В следующий миг Паж быстро повернулся на подставке и заключил Гробыню в свои костяные объятия. В его пустых глазницах зажглись мечтательные огоньки. Паж щелкал зубами и млел от коленок до черепушки. Его посетило счастье, известное всем безнадежно влюбленным, которым на короткий миг улыбнулась удача.
– Отпусти меня, идиот! Я тебе не скелетиха! – взвыла Гробыня, но Паж, одетый в сарафан, держал крепко. Так крепко, что Склепова не могла даже поднять руку с перстнем, чтобы произнести контрзаклинание. Да и потом, говоря по правде, она его и не знала...
Вначале Гробыня ругалась, потом умоляла и, наконец, стала угрожать:
– Тебе это так не сойдет, чокнутая сиротка! Я Клоппу пожалуюсь. Твой Сарданапал тебя больше не защитит: его отсюда чуть ли не пинками вышибли!
Гробыня не учла, что у Тани был слишком богатый опыт общения с Пипой, чтобы поддаться на дешевый шантаж. Она подошла к двери и гостеприимно распахнула её настежь.
– Клоппу? Топай давай, жалуйся! Я просто вся трясусь!
Гробыня запрыгала к дверям.
– Только интересно, о чем завтра будет говорить вся школа? – продолжала Таня. – О том, что очаро-вашка Склепова прыгала по коридору в обнимку со скелетом, одетым в женское платье!.. О, кстати, Пупсикова с Попугаевой идут! Позвать их? Они тебе посочувствуют!
Гробыыя запаниковала:
– А-а! Закрой дверь! Если меня кто-то увидит – я тебя убью! – всполошилась она, укрываясь со скелетом в шкафу.
Мимо двери, любопытно зыркнув в неё глазками, прошествовали Пупсикова с Попугаевой. Обе были редкостными сплетницами даже для Тибидохса. Сказать им что-то по секрету было все равно, что сделать международное объявление по зудильнику.
– Как дела, девицы? Как дела, красные? Вечерний обход территории? Охота за магвостями? – приветствовала их Таня.
Пупсикова с Попугаевой удивленно покосились на неё и, шепчась, проследовали дальше.
– Какая жалость! Не правда ли, Склеп? Кажется, Верка не настроила свое сквозное зрение! Опять пропустила самое интересное! – огорчилась Таня, закрывая дверь.
Шкаф гневно замычал.
– Пожалуй, я тебя все же отпущу! Просто из лопухоидолюбия! Но не раньше, чем ты десять раз подряд произнесешь: «Я мелкая завистница! Пристаю к Танечке Гроттер, потому что ей завидую – её прекрасному характеру, её замечательной фигуре и феноменальному обаянию!» – продолжала Таня.
– Ни за что!
– Тогда спокойной ночи!.. Только, если не возражаешь, я закрою шкаф на ключ! Твой Паж ужасно противно стучит зубами!
– А-а! Ты ещё поплатишься! Я отомщу! – прошипела Гробыня.
Таня зевнула и накрылась одеялом с головой. Около получаса шкаф отвратительно ругался, а потом жалобно произнес:
– Я мелкая завистница... ну попадись ты мне... Пристаю к Гроттерше, потому что терпеть её не могу... Просто ненавижу её кошмарный характер, кривую фигуру и вообще всю её с головы до ног! Едва её увижу, меня просто трясти начинает от бешенства!
– Всякий раз, когда переврешь текст, будешь произносить ещё пять раз! – зевая, сказала Таня. Больше шкаф не сбивался.
* * *Чем меньше дней оставалось до матча с афганскими джиннами, тем напряженнее становились тренировки.
Раз за разом отрабатывая заговоренный пас, Таня так уставала, что едва могла усидеть на контрабасе. Когда же дело доходило до мгновенного перевертона, она выполняла его не без опаски, невольно вспоминая о грифе.
Внешне он казался прочным, но в памяти невольно всплывал подслушанный разговор домовых. Насколько прочной окажется дратва для сапогов-скороходов и не случится ли так, что веревка лопнет прямо в полете?
«Постарайся не лопнуть! Пожалуйста! Милая, дорогая веревочка! Слишком много народу обрадуется, если это случится. Дядя Герман, Пипа, Клопп, Гробыня да и, пожалуй, Чума-дель-Торт, если ей чудом удалось уцелеть...» – уговаривала она веревку.
Не желая, чтобы домовые и дальше продолжали считать её неблагодарной, Таня выпросила у Ваньки кусок скатерти-самобранки, завернула в неё четыре пары маленьких рукавиц, присланных по её заказу из магазина мага Зины, и положила на порог их мастерской. Можно было ещё написать записку, но Таня не стала этого делать, убежденная, что мастера сами разберутся, от кого это.
И, видимо, домовые неплохо справились с этим ребусом, потому что контрабас ни с того ни с сего стал летать так резво, что даже её перстень пораженно хмыкал.
В четверг вечером Таня задержалась на драконбольном поле, чтобы заглянуть в ангар к Гоярыну. Голодный дракон был не в духе. Вытянув шею, он лежал на огнеупорной подстилке и хмуро смотрел на нее. Изредка Гоярын глубоко вздыхал, и тогда из его ноздрей вырывался белый дым. Таня даже не знала точно, узнал её Гоярын или нет.
Девочка некоторое время постояла у входа и ушла, не желая попадаться на глаза драконюхам. Она знала, что те немедленно наябедничают Поклепу, а уж от того не жди ничего хорошего. Сейчас, когда всем заправляли Клопп н Бессмертник Кощеев, ходили слухи, что суровый завуч Тибидохса, всегда тяготевший к черной магии, отлично спелся с этой сладкой парочкой, которую Баб-Ягун называл не иначе, как «наши хмыри».
Пока Таня была в ангаре, над драконбольным полем уже натянули магический купол. Внутри купола, разравнивая граблями песок, споро носились джинны. Теперь, хочешь не хочешь, приходилось огибать поле по трибунам, пробираясь между зрительскими скамейками.
Цепляя их футляром контрабаса, девочка стала подниматься, как вдруг что-то обожгло ей бедро. Вскрикнув, она схватилась за карман, убежденная, что там что-то загорелось, – и ей под ноги, суматошно вращаясь, точно стрелка сбежавшего из психиатрической лечебницы компаса, упало что-то светящееся.
