Фрэнсис Бёрнетт - Маленькая принцесса
— У меня мало родных, — задумчиво сказала Эрменгарда. — И я этому рада. Мне мои родные не нравятся. Обе тетки вечно твердят: «Ах, Боже мой, Эрменгарда! Ты такая толстая! Тебе нельзя есть сладкое!» А дядюшка вечно меня экзаменует. Возьмет и спросит: «Когда Эдвард III вступил на престол?» — или еще что-нибудь.
Сара рассмеялась.
— Те, с кем ты не знакома, вопросов задавать не могут, — сказала она. — Я уверена, что индийский джентльмен все равно не стал бы этого делать. Нет, мне он нравится.
Большую семью она полюбила потому, что все в ней были такие счастливые, а индийского джентльмена — за то, что он несчастлив. Было ясно, что он никак не может оправиться после какой-то тяжелой болезни. На кухне о нем часто судачили — слуги всегда каким-то таинственным образом все знают. Конечно, он не был индийцем; он долго жил в Индии, но был англичанин. Тяжкие испытания выпали на его долю: он чуть было не потерял все состояние и уже решил, что его ждет разорение и позор. Он был так потрясен, что у него сделалось воспаление мозга и он чуть не умер. Здоровье его пострадало, хотя ему повезло и состояние его уцелело. Все его злоключения были связаны с копями.
— Небось копи-то были алмазные! — сказала кухарка, взглянув искоса на Сару. — Нет уж, я свои сбережения ни в какие копи вкладывать не буду — а пуще всего в алмазные. Уж мы про них наслышаны!
«Он испытал то же, что мой папочка, — подумала Сара. — И заболел, как папочка, — только он не умер».
Сердцем она все больше тянулась к индийскому джентльмену. Когда ее посылали куда-нибудь вечером, она шла с радостью: вдруг шторы в соседнем доме еще не задернули, тогда можно будет заглянуть в его светлую уютную комнату и увидеть своего незнакомого друга. Если на улице никого не было, она иногда останавливалась и, положив руки на железную ограду, желала ему спокойной ночи, словно он мог ее услышать.
«Возможно, люди что-то чувствуют, даже если не слышат, — думала Сара. — Добрые мысли как-то доходят до них, несмотря на запертые окна и двери. Вот и сейчас я стою здесь на улице и желаю вам здоровья и счастья — и вам и впрямь становится легче, хотя вы и не знаете отчего».
И она прошептала тихо, но со страстью:
— Мне так вас жаль! Хоть бы у вас была «маленькая хозяюшка», как у моего папочки! Она бы за вами ухаживала, как я за ним, когда у него болела голова! Бедняжка! Я бы согласилась быть вашей «хозяюшкой». Спокойной ночи… Спокойной ночи… Храни вас Господь!
И она уходила утешенная — на сердце у нее становилось легче. Такое горячее сострадание не могло, казалось, не дойти до больного, который обычно сидел в халате перед камином и, подперев голову рукой, мрачно смотрел в огонь. Саре казалось, что он горюет не только о прошлом, но и о настоящем.
«У него такой вид, словно его что-то мучает сейчас, — говорила она себе. — Но состояние он не потерял, а от горячки со временем излечится. Его ничто не должно бы тревожить. А между тем что-то есть».
Если и впрямь было что-то, о чем даже слуги не слышали, об этом должен бы знать мистер Монтморенси (так она называла про себя главу Большой семьи). Мистер Монтморенси часто навещал больного; миссис Монтморенси с детьми тоже его навещали, хотя и не так часто. Больной особенно любил двух старших девочек — Джэнет и Нору, тех самых, которые так встревожились, когда маленький Дональд подал Саре милостыню. Дело в том, что индийский джентльмен вообще питал слабость к детям, особенно к маленьким девочкам. Джэнет и Нора тоже его любили и радовались, когда им разрешали нанести ему визит. Во время этих визитов они вели себя смирно и не шумели — ведь он был болен.
«Ему так плохо, — жаловалась Джэнет, — но он говорит, что с нами ему веселее. Мы стараемся его подбодрить».
Джэнет была старшей и следила за остальными детьми. Это она решала, когда можно попросить больного рассказать им про Индию, это она, заметив, что он устал, уводила детей и посылала к нему Рам Дасса. Дети любили Рам Дасса. Уж он бы нарассказал им всяких историй про Индию, если б умел говорить по-английски.
Настоящее имя индийского джентльмена было мистер Кэррисфорд. Джэнет как-то поведала мистеру Кэррисфорду о случае с «бедной девочкой, которая не нищенка». Он очень заинтересовался ею, в особенности после того, как услышал от Рам Дасса о проделке обезьянки. Рам Дасс рассказал своему господину, в какой убогой обстановке живет Сара — голый пол, стены с трещинами, ржавый камин, в котором даже в холодную погоду не было огня, жесткая узкая постель.
Выслушав этот рассказ, мистер Кэррисфорд сказал своему поверенному.
— Хотел бы я знать, Кармайкл, сколько у нас по соседству таких чердаков и сколько несчастных служанок спят, как эта девочка, на таких жестких постелях, в то время как я глаз не могу сомкнуть на своих пуховых подушках. Ах, как меня тяготит мое богатство. Ведь большая его часть принадлежит не мне!
— Дорогой друг, — отвечал бодрым голосом мистер Кармайкл, — чем скорее вы перестанете себя терзать этими мыслями, тем будет лучше для вас. Да обладай вы всеми богатствами обеих Индий,[12] вы не смогли бы всем помочь! Если бы вы даже решили обставить все чердаки по соседству, все равно остались бы чердаки на всех других улицах и площадях. Что тут поделаешь!
Мистер Кэррисфорд помолчал, кусая ногти и глядя на яркий огонь, пылающий в камине.
— Как вы думаете, — наконец медленно произнес он, — неужели та, другая девочка… о которой я всегда думаю… неужели она тоже могла бы дойти до такого же положения, как наша бедная маленькая соседка?
Мистер Кармайкл с тревогой взглянул на него. Он знал, что подобные мысли чрезвычайно опасны для здоровья и рассудка мистера Кэррисфорда.
— Если девочка, учившаяся в пансионе мадам Паскаль в Париже, — та, кого мы ищем, — отвечал он мягко, — то она попала в хорошие руки. Это очень состоятельная русская чета, других детей у них нет. Мадам Паскаль говорит, что они удочерили девочку, потому что та была любимой подругой их дочки, которая умерла.
— И эта глупая женщина даже их адреса не взяла! — вскричал мистер Кэррисфорд.
Мистер Кармайкл пожал плечами.
— Мадам Паскаль, женщина расчетливая и практичная, верно, обрадовалась, что избавилась от девочки, оставшейся после смерти отца без средств к существованию. Такие особы не интересуются будущим детей. А эти богатые русские уехали с девочкой неизвестно куда.
— Но вы говорите: «если» это та девочка, которую мы ищем. «Если»! Мы не можем быть в этом уверены. Да и фамилия не совсем та…
— Мадам Паскаль произносит ее на французский лад, — возможно, дело только в произношении. А все остальное на удивление сходится. Отец девочки — английский офицер, служивший в Индии; после смерти жены он поместил свою осиротевшую дочь в парижский пансион. Он умер скоропостижно, потеряв все свое состояние. — Мистер Кармайкл на минуту задумался, словно в голову ему пришла новая мысль. — А вы уверены, что ребенка отдали в парижский пансион? Именно в парижский?
— Мой дорогой друг, — с горечью воскликнул мистер Кэррисфорд, — я ни в чем не уверен. Я никогда не видел ни этой девочки, ни ее матери. Я очень любил Ральфа Кру, мы вместе учились в школе, но с тех пор не виделись, пока не встретились в Индии. Я был совершенно поглощен своими копями. Он тоже. Перед нами открывались такие грандиозные перспективы, что мы совсем потеряли головы. Ни о чем другом мы не говорили. Я только знал, что девочку отправили в какой-то пансион. Сейчас я не могу даже вспомнить, откуда я это узнал.
Мистер Кэррисфорд пришел в волнение. Он всегда приходил в волнение, когда вспоминал о горестных событиях прошлого, — воспаление мозга очень его ослабило.
Мистер Кармайкл с тревогой следил за ним. Ему хотелось задать несколько вопросов, но сделать это следовало осторожно, чтобы не разволновать больного еще больше.
— Но у вас есть основания полагать, что девочку отослали именно в Париж?
— Да, — отвечал мистер Кэррисфорд. — Ее мать была француженка, и мне говорили, что она хотела, чтобы девочка получила образование в Париже.
— Да, — согласился мистер Кармайкл, — тогда это более чем вероятно.
Мистер Кэррисфорд подался вперед и с жаром произнес, ударяя по столу исхудавшей рукой:
— Кармайкл, я просто должен ее найти. Если она не умерла, то она живет где-то. Если она осталась без денег и без друзей — это моя вина. Разве я могу выздороветь, когда день и ночь меня гложет мысль об этом ребенке? С копями все наладилось — они оправдали наши самые фантастические ожидания, а дочка бедного Кру, возможно, побирается на улицах!
— Да нет же, нет, — возразил Кармайкл решительно. — Постарайтесь не волноваться. Утешайте себя тем, что, когда мы ее найдем, вы вручите ей огромное состояние.
— Как я мог пасть духом, когда все решили, что мы не продержимся? — застонал Кэррисфорд в отчаянии. — Я, верно, не потерял бы головы, если бы отвечал лишь за свои деньги. Но на мне лежала ответственность и за чужие вклады. Бедняга Кру вложил в копи все — все до последнего пенни! Он мне доверял — он меня любил. Он умер с мыслью о том, что я его разорил… я… Том Кэррисфорд, с которым он играл в Итоне[13] в крикет! Каким я был негодяем в его глазах!
