Софья Могилевская - И они построили волшебный дом. Повести, рассказы, сказки
Мальчика решили отдать в пулемётную команду на воспитание к Петру Прокопьевичу, старому, заслуженному чапаевцу.
— Имя ему придумай, — сказала Маруся. — Чтоб хорошее, Пётр Прокопьевич! Сколько лет человек без имени жил, так уж пусть хорошее теперь будет.
Дивизия наступала на Лбищенск. На тот самый Лбищенск, где в начале сентября погиб Василий Иванович Чапаев.
На одной из пулемётных тачанок рядом с Петром Прокопьевичем сидел киргизский мальчик. И месяца не прошло, как чапаевцы взяли его в свою семью, а неузнаваем стал: в плечах раздался, подрос, глаза повеселели. Бойцы не переставали заботиться о нём. То один, то другой забежит узнать, как жив-здоров, гостинцев принесёт.
— Ничего, складный растёт паренёк. Смышлёный! — хвалил своего питомца Пётр Прокопьевич. — Вот нынче пулемёт разобрал, почистил да собрал. Это, братцы мои, не шуточное дело. Только одна у нас беда: не признаёт он моих имён. Колюхой пробовал звать — не откликается. Петькой — тоже без внимания оставляет…
Бои за Лбищенск были упорны и жестоки — белые крепко держались за город.
Когда чапаевцы подходили к берегам реки Урал, из прибрежного камыша вынеслась лавина неприятельской конницы, а с того берега застрекотали пулемёты, ударили орудийные залпы.
Пётр Прокопьевич на всём скаку развернул тачанку пулемётом на врага. Только приготовился строчить, вдруг пуля впилась ему в правую руку пониже плеча. Хлынула кровь. Рука отяжелела и повисла плетью.
Вражья конница всё ближе. Уже слышен храп коней, видны бородатые лица.
А от командира Тимофеева вестовой: «Что ж ты, Пётр Прокопьевич? Жарь горячее! Горячее вали…»
Куда там жарить!.. Попытался было Пётр Прокопьевич одной рукой сладить с пулемётом — не выходит. Заело что-то в замке, не двигается пулемётная лента ни назад, ни вперёд.
Тут Пётр Прокопьевич обратился к пулемёту, как к живому:
— Эх, Максимушка, Максимушка… не выдай, браток!
Пулемёт был системы «максим», и Пётр Прокопьевич иной раз в шутку называл его «Максимушкой». И вдруг со дна повозки, где, схоронившись от пуль, сидел маленький киргизёнок, раздался голос:
— Дай буду стрелять…
Пётр Прокопьевич даже не удивился, что мальчик отозвался на имя «Максимушка». Он отодвинулся, пустил его к пулемёту и, помогая левой рукой, зашептал осипшим от волнения голосом:
— Вали, вали, Максимушка! Дай им погорячее… Так им и надо!
Чапаевцы не вошли — влетели через скованный льдом Урал прямо в Лбищенск. Белые ещё отстреливались из домов, из сараев. Но город уже был в руках Красной Армии, и с криками «ура» бойцы занимали улицу за улицей.
Вечером, после боя, бойцы конной разведки пошли поздравить своего питомца с первым боем.
— Максимку моего желаете видеть? — спросил Пётр Прокопьевич, встречая гостей на крыльце дома, где они поселились.
— Какого такого Максимку? — не поняла Маруся.
— Максимушка, выдь, браток! — крикнул Пётр Прокопьевич.
И на крыльцо, смущённый и улыбающийся, вышел маленький черноглазый киргизёнок, у которого теперь были не только верные боевые друзья, но и хорошее имя, честно заработанное в сражении за Советскую власть.
СКАЗКА ПРО МОЛОДЦОВ-УДАЛЬЦОВ И СТОЛЕТНЕГО ДЕДА
Далеко-далеко, отсюда не видно, жил-был дед. Жил он один-одинёшенек в дремучей тайге. Кругом — ни человека, ни жилья, только звери лесные, птицы быстрокрылые и гнус — мошка летучая.
Прожил дед в той дремучей тайге сто лет, да ещё сто лет, да ещё сколько, никому не ведомо. Накопил он в земле богатства несметные: и серебра светлого, и драгоценного золота, и лучистых алмазов, и ещё всего разного, о чём и сам толком не знал. А борода у того деда была густая, смолистая. А голос зычный, на всю тайгу слышный. А как пойдёт дед шагать по тайге, одним махом все макушки кедровые перешагивает. И был у того деда сруб из брёвен в три обхвата, на гранитные валуны ставленный.
В тех местах распоряжался он не только всеми живыми тварями, но и солнцем горячим, морозом с вьюгами, дождями с туманами и разными ветрами — северными и южными, западными и восточными.
Станет ему скучно, он крикнет ветру:
— Эй, ветер, чего обленился? Нагони туч, да побольше, чтобы с дождями и туманами!
Ветер затянет небо тучами, и хлынет дождь. День хлещет, два хлещет, неделю и месяц не унимается.
А деду что? Сидит у себя в срубе и поглядывает. Опостылят ему дожди, он снова ветер покличет голосом, на всю тайгу слышным:
— Ветер, а ветер, ты чего сырость развёл? Давай других туч — снеговых, морозных!..
Начнут ходить по небу другие тучи. И пойдёт из тех туч снег — густой, холодный, белый. День падает, месяц, другой, третий… Такие сугробы лягут — ни пройти ни проехать.
А деду что? Завалится спать и спит, пока спится.
Проснётся — новая у него забава: начнёт с солнцем разговоры разговаривать:
— Ты куда, солнце, спряталось, куда схоронилось? Я по тебе соскучился. Развей тучи!
Тут все тучи мигом унесутся: одни на север, другие на юг, иные на запад, иные на восток. И откроется синее небо, а на нём золотое солнце. Зазеленеет трава, на каждом дереве развернутся листья, на лесных полянах зацветут радужные ирисы, за красоту прозванные касатками.
Только на всю красоту лесную не смотрит дед. Сидит кряхтит, то спиной, то боком к солнцу повёртывается да ещё на солнце покрикивает:
— Эй, ты, чего на жар скупишься? Наподдай сильнее, чтобы мои косточки погрелись…
Так прожил дед в дремучей тайге сто лет, да ещё сто лет, да ещё сколько, никому не ведомо.
Но вот однажды летит к деду ворон. Летит чёрный и каркает вороньим голосом:
— Кар-кар, дед! В тайгу люди пришли. Иди встречать.
Отмахнулся было дед:
— Какие могут быть люди?! Померещилось тебе, старый. Во веки веков сюда никто не заглядывал.
Однако же ничего не поделаешь. Дед насупил косматые брови, оправил бороду, густую, смолистую, посадил на плечо слугу верного — чёрного ворона — и пошёл взглянуть, кто такие, непрошеные-нежданные, в его владения явились.
Оно и верно: раскинулись станом у широкой реки среди дремучей тайги люди — сто парней и сто девушек.
— Отколь такие? — крикнул им дед. — И зачем сюда, в мои владения, пожаловали?
А те в ответ:
— Мы — молодые, удалые, двадцатилетние! Прибыли сюда из далёких мест. Будем тут город строить, реку перегораживать, хозяйство налаживать. А ты кто такой будешь?
Дед сверкнул глазами:
— А я прожил здесь сто лет, да ещё сто лет, да ещё сколько, сам не ведаю… Убирайтесь подобру-поздорову, пека целы и живы, вам тут делать нечего!
Неласково ты нас встречаешь, хозяин земли здешней, — ответили молодые, двадцатилетние. — Только гони не гони, отсюда мы никуда не тронемся. Пришли сюда не для забавы — сейчас работать начнём.
Усмехнулся дед и крикнул на всю тайгу голосом зычным:
— Эй вы, ветры западные и восточные! Пригоните тучи с дождями проливными и с туманами непроглядными!
Со всех сторон набежали тучи, и хлынул дождь. День идёт, два идёт, неделю, месяц не перестаёт. Всю землю водой пропитал. Густые туманы белой стеной поднялись над болотами мшистыми, над топями вязкими.
— Лети-ка, старый, — кричит дед ворону, — взгляни — всех ли дождь прогнал или кто неразумный остался?
Слетал ворон. Поглядел. Вернулся обратно.
— Никто не ушёл. Было их сотни — стало тысячи. Землю машинами переворачивают. Дома строят. До ниточки вымокли, а песни поют! Сроду таких не видывал…
С досады взъярился дед:
— Вон оно что, дождь их не доконал! Ну так я на них мороз со снегом напущу!
И снова крикнул дед на всю тайгу:
— Эй ты, мороз лютый! Дохни ледяным холодом, намети снежных сугробов, чтоб ни проехать ни пройти…
Загудели северные ветры, ударил мороз лютый, повалили снега непролазные. Всё живое попряталось. Птицы улетели в тёплые края. Звери залезли в глубокие норы. Дед сидит в тепле, похохатывает.
День крутит пурга. Месяц, другой, третий не перестаёт… Зовёт дед ворона.
— Лети, — говорит, — старый, взгляни: всех ли мороз вышвырнул из моей тайги или кто похрабрее остался?
Слетал ворон и вернулся:
— Кар-кар… Замёрзли шибко, а работают. Никто не ушёл. Было их тысячи — стало десятки тысяч. Новые на подмогу пришли. Дома построили, теперь через реку плотины кладут. Похваливают мороз-то! Толкуют, что в самый раз пришлись им такие холода.
Дед от злости даже весь побелел:
— Вон оно что! И мороз со снегом им не беда… Ладно, напущу на них гнус-мошку ядовитую!
И снова крикнул дед на всю тайгу громовым голосом:
— Эй, солнце огневое, растопи снега, разгони морозы! Эй, гнус-мошка ядовитая, собирайся стаями, налетай на непрошеных! Гони всех прочь из владений моих вековых…
Ушли снега в землю, и, откуда ни возьмись, налетела стаями гнус-мошка ядовитая. Будто серые тучи с болот поднялись. Солнце закрыли те тучи. Света не стало видно.
