Наталья Иртенина - Гулять по воде
И велит тут секретарской девице принести разного аппетитного угощения для дорогого племянника, а цветки в воду воткнуть. У самой же по лицевому фасаду видно, что рада близкой душе. А Коля ее про матушку свою повыспросил да узнал, что деревню их Захар Горыныч спалил, когда крематорий сооружал, а был ли там кто живой в ту пору, то совсем неизвестно. Может, и был. А как родительница Колина пропала после этого без следа, значит, сожглась вместе с домом, такая вот грусть. Коля тут опечалился да поведал коротко о своих заморских хождениях и о том, что вернулся припасть к отеческим корням. А тетка его за это похвалила.
– К корням припасть, – говорит, – первое дело. Это ты, племянник, правильно сделал. Теперь мы с тобой горы наворотим. Одна голова хорошо, а две близкие души лучше.
И Колю по щеке треплет. А он ей выкладывает про свои затруднения: с документом вот неполадки и с жительством не очень, в гостях, почитай, задаром обитает, и дела никакого нет ради хлеба насущного.
Тетка ему отвечает:
– Это все мы наладим, как-никак я всенародная депутатка и руку где следует имею. Док умент выправим, жилье выдадим. А с делом вот как. Возьму тебя на первое время сторожем при музее. А то там Генка Водяной сразу один за всех, за директора и уборщика, и за культурного работника. Только ему сейчас все равно не до того, – говорит. – В бритоголовость ударился, чумной, матушку Степаниду не спросясь. А мне с того одна неспокойность в сердце. Чую, заварится еще крутое тесто, да что выпечется, неведомо. А все на меня вывалят, злодеи. Я у них, вишь, квасная патриотка, тьфу, тьфу, тьфу.
Коля тетку слушает и аппетитностями угощается. Степанида Васильна, отплевамшись, продолжает:
– А музей у меня к корням отеческим самое нужное касательство простирает. Самый древний народный промысел в нем выставляется – ведовская наука. Слыхал, небось?
– Слыхал, – говорит Коля. – А только, тетушка, извиняйте, я ваш музей сторожить не хочу.
Степанида Васильна на это отвечает с пониманием:
– А и то верно. Не по статусу родному моему племяннику в сторожах обретаться. Не хочешь сторожем, иди ко мне в Школу кладознатства. Тоже на корнях отеческих произрастает, из самой глуби веков соки берет. Выучишь курс, устрою консультантом, а там преподавать поставлю.
А Коля молчит, угощение дожевывает.
– Чего молчишь? – спрашивает Степанида Васильна. – Опять не по нутру? Экий ты разбористый, не угодишь тебе.
Коля тогда встал и говорит:
– Благодарствую, тетушка, за заботу и угощение, только не могу я к вашим языческим корням припадать. Мне поп Андрей это дело запретил, а я у него в послушании, потому как истинную веру отеческую от него приял.
– Тьфу, – осердилась тут Степанида Васильна, – нашел кого слушать, попа ретроградного. Ты меня лучше слушай, тетку родную, я плохого не скажу.
Но Коля на своем держится и к дверям мало-помалу продвигается:
– Благодарствуйте, тетушка.
А Степанида Васильна последнее средство из кармана достает:
– Прокляну! – говорит грозно. – Без док умента оставлю!
Коля на нее грустно посмотрел и отвечает:
– Эх вы, тетушка, я ведь к вам по-родственному, а вы…
– А я к тебе как, племянничек?! – подбоченилась Степанида Васильна. – И я по-родственному. По самому родственному!
Но Коля все равно ушел и дверь за собой тихо притворил. А из апартамента еще раз гневное «тьфу» вылетело, да в Колю уже не попало, потому как он далеко ушел и в осветленность души снова погрузился.
XXII
Вот идет Коля по улицам куда глаза глядят, на самую окраину уже забрел, где крематория не видно, там на лавочку сел и сидит. И тут ему Черный монах вдруг заново явился. А Коля дух затаил и смотрит на него в радостной изумленнности. Только монах что-то не подходит, стоит вдалеке, будто даже и спиной, лицом чуть оборотившись. И будто за собой зовет.
Коля встал и бестрепетно пошел за монахом, а тут некая странность образовалась. Монах будто в стене виден, вроде движется, а вроде на месте стоит, не шевелится. Подошел тогда Коля ближе, и прояснилась задача. Монах на стене дома рисунком отобразился, а рисунок странный: будто по воде ступает Черный монах и не тонет ни капли, а за ним красный след вдаль волочится. Пригляделся тут Коля и озеро святое узнал, а там, куда монах шел, старый монастырь кудеярский, целый еще, не разваленный в руины. Коля от такого видения ахнул и перекрестился, как поп научил.
А уже все прознали, что в Кудеяре некий уличный малевальщик объявился и стены по краю города удивительной шифровальней расписывает. Малым городским шишкам это не по нраву пришлось, да по их указам, а может, самого Кондрат Кузьмича, намалеванное обратно краской замазывали и так порядок наводили. Только шифровальня опять на том же месте и в том же виде образовывалась. А малевальщика все поймать не могли, ужасно скрытный оказался, по ночам стены записывал.
Коле эта чудн ая история прежде в голову не заходила, а тут прямо гвоздем воткнулась в темечко. Стоит он непонятно и глаза трудит, уразуметь не может, откуда сие да как так вышло. А вдруг чих услышал со стороны и глядит, ищет, потому как улица вроде пустая совсем. Вконец глаза утрудил, да вдруг приметил сбоку от дома куст, а под кустом пятки голые и грязные. Бродяжка какая спать завалилась да расчихалась. Коля к кусту приблизился и говорит:
– Здравия желаю, а если простудимшись, так под кустом спать никак нельзя.
А ему оттуда отвечают:
– Ничего, мы привыкши.
Коля спрашивает:
– А сколько вас там?
В ответ к нему высовывается голова в девичьих коротких косах и сопит чумазым носом:
– Нас здесь я одна.
Коля подумал и опять спрашивает:
– А с соседом вашим знакомство имеете? – и на Черного монаха показывает.
– Если вы про то, кто его расписал, то я, – отвечает бродяжка, вылезает совсем из-под куста и косы, со сна растрепавшие, перевязывает. А сама в клеточной обтертой рубахе и штанах, до колен оторванных. И годов совсем не так чтоб много, а чуть больше пятнадцати, и лицевое очертание умильное, только опять же чумазое.
– Очень приятно, – говорит Коля. – Я тоже с оным монахом малое знакомство обрел. А только загадочно мне, отчего он у вас по воде святого озера идет и что за красный след за ним волочится.
Бродяжка на это плечами жмет:
– Идет себе да идет. А вы разве по воде не ходите, раз у самого святого озера живете?
– Нет, не умею, – сознается тут Коля и для оправдания добавляет: – Да никто здесь не умеет, а только, может, в заморских странах по воде, аки посуху, чудодеи ходят. Но и того я не видал, а разных других чудес насмотрелся.
– Чудодеев я не знаю, – говорит ему бродяжка и край хлеба из кармана достает, – а что у самого святого озера такие неумехи живут, это жалко.
И Коле половину краюшки отламывает. Но он брать не стал, потому как и без того хлеб задаром ест, и говорит:
– Странные ваши слова, я таких никогда не слышал, хоть вообще слыхал много разного. А откуда вам все же сей монах знаком?
– Ниоткуда, – отвечает бродяжка с полным ртом. – Может, я его себе придумала? – И голову набок задумчиво уронила.
– И остальная шифровальня на стенах ваша?
– Моя, – кивает.
– А сами из каких краев будете? – расспрашивает Коля.
– Из всяких, – отвечает, – из отеческих.
– К нам надолго?
– К вам, может, и надолго, – говорит. – Погляжу, что будет. Больно вы тут дикие. Вот одна какая-то, в париках кудлатых и хламидах сборчатых, все ходит, на мои рисунки ругается. Все говорит «Чую, чую». Странная какая.
А Коля в этом тетушку признал и вздыхает:
– Это правда, дикие мы тут. Он вот, – на монаха опять показывает, – тоже обещался скоро к нам быть.
– Раз обещался, будет, – отвечает бродяжка.
– А все же загадочно, – говорит Коля.
– Что загадочно?
– Откуда вам знать, как здешний монастырь смотрелся, до того как руиной стал. А давно это было.
– А может, он мне приснился? – говорит бродяжка и опять голову набок.
Коля тут помолчал, а потом снова спрашивает:
– А монах, говорите, местный был?
Бродяжка удивляется:
– Ничего я такого не говорила.
– Ну как же, – отвечает Коля, – а красный след отчего волочится? Выходит, это еще в земной жизни и в теле, а из тела кровь. Отчего кровь? – спрашивает.
– Так убивали их, – говорит бродяжка.
– Ага, – сказал тут Коля проницательно, – понимаю. Благодарствую вам. А только под кустом спать не надо, больно тонкое вы создание, хоть и бродяжное.
– Ничего, мы привыкши, – опять она отвечает. – И вам благодарствую.
– Ну прощайте, – говорит Коля.
– Еще, может, встретимся, – сказала бродяжка.
А Коля опять разок глянул на монаха, шагающего по воде, и пошел восвояси, весь в думах загадочных. Рассуждал про себя о том, как бы ему теперь уловчиться и в старину кудеярскую проникнуть да про монаха доподлинно вызнать. А вся старина только в складах библиотекарных, и туда с недейственным паспортом не водворишься. Вот какие мысли Колю одолевали, пока в сараюшку свою возвращался.
