Борис Шергин - Данило и Ненила
Ненила вдруг на палубу упала, руки заломила:
– Что со мной стряслось? На войне я была удала и горазда, а тут…
Она вдруг сделалась страшна, грозна:
– Где Данило Девич?!
– Данило накачался на свадьбе как свинья; не свалился ли в воду с пьяных глаз…
Но тут пароход к пристани заподоходил. Музыка, встреча, отчишко с министрами, народ. В пристанском буфете сряжен банкет. Все в одну минуту напосудились без памяти. Явился Митька пытать о брате. Королек насильно налил Митьку вином, с отцом пошушукался и под шумок стянули они пьяного в лодку. Отчишко уплавил тело к морю, валил на пески, ножом вывертел сонному глаза и угреб обратно.
А Федька, как за стол-то воротился, думает: ничего никто не приметил. Глядь, Ненила подходит:
– Кого куда в лодке повезли?
– Митьку, Данилкинова брата, папаша вытрезвлять поехал.
Мать Данилы да Митрия тут привелась, заревела медведицей:
– Убивать повезли моего детища! И Данилу убили!!
На дворе тишина стала. Ненила, как туча грозова, приступила к Федьке:
– Где Данило?!
Королек завертелся собакой:
– С пароходу пьяной упал, на моих глазах захлебнулся.
Матка опять во весь двор:
– Врешь ты, щучий сын! Не пьет мой Данилушко, в рот не берет. Где они?! Где мои рожоны дети?!
Ненила королька за плечо прижала, ажно он посинел:
– Сказывай, вор, где ейны дети?! Федька вырвался, по полу закатался, заверещал свиным голосом:
– Эй, слуги верны-ы! Хватайте мою жену Ненилку, недостойную королевского ложа! Я Данилку ейного своеручно в море спихнул, как комара, а ее, суку, на воротах расстреляю! Вяжите ее! Каждого жалую чином и деньгами!
Середи двора телега привелась ломовая, оглобли дубовы велики. Ненила Богатырка вывернула эку семисаженну снасть да как свистнет, свистнет наокруг: по двору пыль свилась с каменьем, из окошек стекла посыпались. Брызнул народишко кто куда, полезли под дом, под онбары, на чердак, на сенник, в канаву. Сутки так и хранились, как мертвы. Старой королешко ухватил с собой десяток мужиков поудалее, да на двух телегах и удрал неведомо куда.
Воля во всем стала Ненилина.
Перво дело она послала людей к морю искать Данила и Митрия, да от себя подала во все концы телеграммы. Посыльны бродили неделю, принесли голубой Данилов поясок:
– Не иначе, рыбы съели братанов. По берегу есть костья лежит.
Ненила убрала в сундук цветны сарафаны, наложила на голову черной плат. Ни с кем боле не пошутит, не рассмехнется. День на управленье да при хозяйстве, а после закатимого сядет одинехонька у окошка, голубу Данилову опояску к сердцу прижмет и запричитат:
Птичкой бы я была воронкой,Во все бы я стороны слетала,Под кажду бы лесинку заглянула,Своего бы дружочка отыскала.
Месяц мой светлый,Почто рано погиб?!Цвет мой прекрасный,Почто рано увял?!
Народ-от мимо идут, дак заслушаются. А Федьке королевна объявила:
– Не знаю, что скажет осень, а нонешно лето будь ты пастух коровий в Митькино место.
Он и пасет, вечером домой гонит. Ненила с подойником у хлева ждет и считает, все ли коровы. Пересчитат и велит корольку последню под хвост поцеловать. Эта корова так уж и знат. Дойдет до конюшны, остановится и хвост подымет.
А Данило не утонул, с парохода упал. Примерз рукавом к льдине. Утром прикачало к берегу. А встать не может – ноги умерли с морозу. Федьки боится, в лес на коленцах бежит, ноги, как кряжи, волокет. И вдруг слышно – лес трещит впереди. Не медведь ли? И закричал:
– Зверь али человек?!
И увидел слепого брата. Поплакали, посидели, рассказали друг другу.
– Помрем лучше, братец, – говорит слепой, – кто нам рад, эким-то?
– По миру будем ходить, коли работать не заможем, – утешит безногой. – У тебя ноги остались, у меня глаза. Посадишь меня на плечи, целой человек и станет. А теперь затянемся в тайболу, переждем, не обойдецце ли Федькино сердце.
Зашагал слепой под север, на себе несет брата, тот командует:
– Право!… Лево!… Прямо!…
У глухого озера нашли избушку – от ветру, дождя схорониться. Связали из вичья морды-ловушки, рыбку промышляют.
Ненилины послы далеко заходили, а глухого озера половины не дошли.
Живут братья, быват, и месяц.
Оборвались, в саже умарались. Данило и сказыват:
– Вот что, Митя, зима этта пострашне будет Федьки. Топора нет, ножа нет, соли нет, спичек нет. Надо выходить на люди. Я надумал вот чего попытать. Отсюда под юг должна быть трактова дорога. Я смала езжал. По дороге, все под юг идти, Федькиного отчишка летней дом с садом. В саду гора, в горы две дыры вьюшками закрыты. Одна дыра – шипучих минеральных вод, друга дыра – огнедышаща, подземну лаву выкидыват. Шипуча-та вода прежде всем хромым, слепым пользу подавала. Про это заграбучий Федькин папенька пронюхал, сад и гору каменьем обнес, никому ходу не стало. Только сам летом окатываться да пить наезжат. К этой воды станем-ко подвигаться.
У озера отмылись, вяленой рыбки увязали, сел хромой слепому на плечи, командует:
– Право!… Лево!… Прямо!…
Подойдут да полежат у ручейка либо где ягод побольше. Нашли трактову дорогу, по дороге в сутки добрались до королевской дачи. Кругом горки и сада высоченна ограда. Рядом деревнюшка. В деревню бедны странники и зашли. Кресьяне забоялись эких великанов, на постой не пускают. Что делать? Сели у колодца, рыбки пожевали, напились. И пришла по воду девица, тоненька, беленька, личушко как яичушко, одета пряжей по-деревенски. Данило и заговорил:
– Голубушка, не бойся нас, убогих людей, мы случаем жили в лесу, оборвались, обносились. Приволоклись сюда по добру живу воду.
Девица покачала головой:
– Напрасно трудились, бедняжки. Единой капли не добудете. Видите, коль ограда высока. А теперь королешко приехал, дак и близко ходить не велено.
– Старик приехал? Когда?
– Да уж около месяца. Прикатили на двух телегах, кони в мыле… Не стряслось ли чего в городе?
Данило весь стрепенулся – не моя ли там желанна воюет? Да поглядел на свои ноги, приуныл: кому я, увечной, надо?… Дале говорит:
– Голубушка, обидно ни с чем уходить. Охота здесь вздохнуть хотя недельку. Не слыхала ли баньки, кухонки порозной? У нас цепи есть серебряны, мы бы хлебы и постой оплатили.
Девица на братьев посмотрела: хоть рваны, убоги, а люди отмениты, приятны, красивы, обходительны.
– У меня горница свободна. Я одна живу сирота. За постой ничего не надо. Я портниха, зарабатываю.
Девицу звали Агнея. Братья тут и стали на постое.
Данило на хозяюшку все любуется, свою зазнобу вспоминат, а Митя разговору не наслушался бы. Настолько Агнея приветлива, разумна, рассудительна. Данило и спрашивает:
– Скажи-ко, Агнея, старик-от в деревню показывается ли?
– Навеку не бывал. Только и видим – в усадьбу едет да оттуда.
– О, горе наше, горе! Чашечку бы, ложечку этой доброй водички – стали бы целы. Помрем лучше, Митька!
Агнея слушат, зашиват ихну одежду, свою думу думат. Назавтра принесла деревенски вести:
– Королешко-то сторожа в деревню гонял, нет ли бабы для веселья… Жалею я вас, молодцы, может, ради водички схожу туда?
– Брось, Агнея! Слушать негодно! Вечером она срядилась по-праздничному:
– Я, братцы, к девушкам на игрище.
Вот и отемнало, люди отужинали, ей все нету.
Митрий пошел к соседям:
– Сегодня игрище где?
– В страду что за игрища?! Братья заплакали:
– Она туда ушла! Ушла ради нас! А она и идет:
– Не убивайтесь, каки вы эки мужики! Никто меня не задел. Уверилась только, что воды ни за каки услуги старичонко не даст. Добром никак не взять, надо насильно.
Митька перебил:
– Ты, Агнея, с краю сказывай.
– Я даве, нарядна-то, прохаживаюсь возле ворот, меня король и оприметил. Сторожа выслал. «Пожалуйте в сад». Зашла, трясусь, а королешко возле ездит, припадат, лижет. Я будто глупенька – зачем гора, и зачем вода, и кто сторожит? Он вилял, вилял, дале рассказал. Перва от ограды труба и есть минеральная, дальня огненна. Крышки у труб замкнуты и ключи затаены. Вам придется ломать. Вся дворня спит в дому. У ворот один сторож. Вот, братаны, завтра у нас либо грудь в крестах, либо голова в кустах.
Сегодня я отдулась, завтра ночевать посулилась. Вы к ночи-то, будто пьяны, валяйтесь там у ворот. Я караульного напою и вас запущу.
– Благодарствуем, Агнеюшка, целы уйдем – в долгу у тебя не останемся.
На другой день, на закате, Агнея опять приоделась, в зеркало погляделась – лицо бумаги беле. Нарумянилась и брови написала, в узелок литровку увязала, простилась, ушла. Как вовсе смерклось, и хромой со слепым полезли туда же. Один ломом железным подпирается вместо клюки, другой на короушках ползет, видно, что оба пьяне вина. Дальше стены пути не осилили. Тут запнулись, тут захрапели.
И Агнея свое дело правит. Позвонилась, со сторожем пошутила, бутылку ему выпоила. Короля по саду до тех пор водила, пока дворня спать не легла. Как огни в дому погасли, и Агнея на отдых сторопилась. Кавалера в спальню завела, сапоги с него сдернула, раздела, укутала, себе косы расплела, да и заохала: