Владимир Руткивський - Аннушка
— Не за что, — скромно отвечаю я и уже собираюсь положить телефонную трубку.
Застенчивая Аннушка
— Погоди, пожалуйста, секундочку, — попросила Аннушкина мама. — С тобой Аннушка хочет поговорить.
— С удовольствием, — отвечаю я, а сам отодвинулся подальше — приготовился слушать Аннушку.
Как всегда, в трубке раздался какой-то страшный треск и грохот, который бывает только тогда, когда бульдозеры ломают старый деревянный дом. И сквозь этот грохот донёсся торопливый детский голосок:
–. Это ты, Володя? Здравствуй! Аятольковчеравечеромиз… — Здесь голосок набрал побольше воздуха и продолжал: — Лагеряприехалаохиздоровотам!
Она всегда так разговаривает по телефону, словно опасается, что её могут не дослушать и на самом интересном месте бросят телефонную трубку. И никому ни разу не удалось заставить ее говорить медленнее.
— А что это так загрохотало? — поинтересовался я.
— Это мой чемодан загрохотал, — охотно пояснила Аннушка. — Я тебе один значок доставала в подарок… А ты что сейчас делаешь?
— Сейчас я разговариваю с тобой, а перед этим работал.
— А почему ты со мной не поздоровался и не поздравил меня с приездом?
Вот тебе и на! Я даже обиделся немного.
— Да разве в твой разговор можно вставить хоть одно слово, как ты думаешь?
— А какое ты хотел вставить слово? — спросила она.
— Здравствуй, например. А ещё — поздравляю тебя с приездом…
— А-а-а, — задумчиво произнесла Аннушка. — Спасибо тебе… А что ты будешь делать?
— Ещё не решил.
— А ты решай быстрее, — по-дружески посоветовала Аннушка. — А я пока тебе язык покажу, хочешь?
— Язык? — Я даже своим ушам не поверил. — А зачем мне язык твой нужен, скажи, пожалуйста?
— Просто так, чтобы ты посмотрел, — снисходительно объяснила Аннушка. — У нас в лагере столько солнца было, что даже языки у всех загорели.
— Ну, тогда совсем другое дело, — согласился я. — Тогда, конечно, больше всего на свете хочу увидеть твой загоревший язык.
Аннушка замолчала. Наверное, принялась выполнять мою просьбу. Потому что Аннушка — очень воспитанный ребёнок и прислушивается ко всем советам. Которые ей нравятся, конечно…
Сборы
Рано утром я поехал в аэропорт и занял очередь за билетами.
— Ваши документы? — потребовала кассирша, когда я подошёл к окошку.
Я подал свой паспорт.
— И один детский, пожалуйста, — попросил я. — Со мной ещё одна девочка полетит.
Кассирша расспросила меня об Аннушке и, узнав, что она не моя дочка и вообще не родственница, в нерешительности задумал ась. Но всё же выдала два билета, на которых были написаны наши фамилии. С этими билетами я и поехал к своим знакомым.
Аннушкина мама радостно поздоровалась со мной и, наскоро приготовив завтрак, убежала вниз, чтобы подготовить к поездке свою машину. Она её недавно купила и очень этим гордилась.
А я остался наедине с Аннушкой. Дома я привык к тишине и одиночеству. И поэтому чем дольше сидел за кухонным столом, тем неуютнее себя чувствовал, — очень уж быстро тараторила Аннушка. Ни на секунду не останавливалась. Она говорила о том, как её класс собирался в школьный лагерь и как возвращался оттуда. Она рассказала, кто из ее одноклассников научился хорошо плавать, а кто не умеет до сих пор. Она перечислила, что у них было каждый день на завтрак, обед и на ужин. Под конец, подарив мне маленький красивый значок, предложила:
— Володя, давай сделаем знаешь что? Давай возьмём в деревню и мою подружку Олю! Она лучше всех в «классы» играет и по деревьям умеет неплохо лазить… Только я ещё быстрее лазаю. Возьмём, а?
Я представил себе, как они в два голоса трещать будут. И без остановок.
— Нет уж, — отвечаю. — Лучше я сам и в «классы» буду играть и по деревьям лазить.
Аннушка с сомнением оглядела меня:
— Куда тебе… Тебя никакое дерево не выдержит. Даже самый могучий баобаб.
Она почему-то считает, что баобаб — самое толстое и крепкое дерево на земле.
Хорошо, что хоть Аннушкина мама скоро возвратилась.
Мы аккуратно сложили в чемодан Аннушкины вещи, затем выбросили их, чтобы проверить, не забыли ли — его в спешке. Затем снова всё уложили в чемодан. И только после этого погрузились в машину и поехали во Внуково.
От чего зависит настроение
Перед нами замелькали широкие, щедро политые московские улицы. Сначала мы проехали через сонные Сокольники и долго мчались вдоль тихой Яузской набережной. Потом свернули на Бульварное кольцо. И сразу же из-за крыш, словно радуясь нам, вынырнула рубиновая звезда Спасской башни. Мы невольно уменьшили скорость и ехали так, пока она, блеснув на прощанье малиновым лучом, снова не скрылась за высокими домами.
— Мы самые ранние птицы! — гордо сказала Аннушка.
Она часто залезала в кулёк с шоколадными конфетами, изредка угощая меня.
И вправду было еще рано, и машины встречались не часто. Зато в скверах и в парках, мимо которых мы проезжали, уже собирались люди. Одни, в зеленых, синих или черных спортивных костюмах, неспешно семенили друг за дружкой. Другие прогуливали свих собак. Больших и маленьких. Фокстрерьеров и сенбернаров, овчарок и пуделей. Дворняжки гуляли сами по себе. Аннушка придвинулась поближе к окну и надолго замолчала.
Я начала понемногу успокаиваться. Настроение у меня все улучшалось.
…Но как только мы выехали за город и свернули на дорогу, ведущую на Внуково, моего хорошего настроения как не бывало. Случайно взглянув на спидометр (это такой прибор, который показывает, с какой скоростью мы едем), я вздрогнул: стрелка показывала сто километров! Даже чуть больше.
— Знаешь, Ирина, — будто между прочим обратился я к Аннушкиной маме, — шестьдесят или семьдесят километров это еще ничего для человека, который только месяц назад научился водить машину, но чтобы сразу больше ста!..
— Ну что ты, — успокоила меня Ирина, — сто километров — это сейчас моя норма.
— А моя — сто пятьдесят, — скромно заметила Аннушка.
Я сердито покосился на нее, потому что терпеть не могу хвастунишек.
К аэропорту мы все же добрались без особых приключений, если не считать того, что на одном их крупных поворотов, когда мы втроем принялись распевать какую-то лихую песню, встречный водитель шарахнулся от нас в сторону, как заяц от волка…
Потоп
Реактивный самолёт в последний раз взвыл, развернулся и, поравнявшись с шеренгой других своих товарищей, устало замер. Первыми покинули салон лётчики, за ними неровной цепочкой потянулись пассажиры с чемоданами и портфелями в руках. Последними сошли мы с Аннушкой — она долго искала кулёк со Своими любимыми конфетами, который, наверное, забыла ещё в Москве, в маминой машине…
Не успели мы выйти из здания аэровокзала, как подошёл новенький голубой автобус и быстро отвёз нас на другой вокзал, на этот раз — речной. И сразу же начался ливень. Такого потопа ни я, ни Аннушка в жизни своей ещё не видели. Над городом, словно спасаясь от гневного рокота громовых, раскатов, испуганно заметались жёлтые молнии, и с фиолетового неба хлынули на землю прозрачные дождевые струи.
— Ну и льёт! — сказал я, стряхивая крупные капли с плаща. — Как из решета.
— А мне кажется, что льёт, как из тысячи кранов, — не согласилась Аннушка, — которые почему-то забыли закрыть. — И, укладывая в чемоданчик свою накидку, добавила: — И хорошо сделали.
И вправду хорошо. После жаркого и сухого московского утра, после душного самолета на нас наконец повеяло прохладным, свежим воздухом.
Мы сидели в мягких креслах перед широким распахнутым окном и внимательно наблюдали за тем, как пешеходы, застигнутые врасплох, стараются выйти сухими из этого невиданного потопа. Некоторые даже сняли свою обувь и теперь мчались по пенистым лужам босиком. Самые недогадливые прижимались к стенам домов и от этого промокали ещё быстрее от воды, льющейся с крыши. А несколько вымокших до нитки парней и девушек уже не прятались от дождя, а, наоборот, выбирали лужи побольше и, счастливо улыбаясь, подставляли лица под тёплые струи дождя. И я им очень завидовал. А Аннушка — та просто умирала от зависти.
Больше всего досталось машинам, которые стояли на привокзальной площади. Они ведь никуда не могли спрятаться, и бурлящие потоки, сбегающие из нескольких улиц-речушек, залили их почти что до половины колес.
— Бедные, — пожалела их Аннушка.
— Почему же бедные? — возразил Я. — Вымоет их дождь, и заблестят они на солнце как новенькие.
Аннушка немного подумала.
— Тогда, может, и мы вымоемся? — предложила она. Ответить я не успел, потому что все вдруг засмеялись и начали показывать пальцами на толстого человека в белой рубашке. Прикрывая портфелем свою лысую голову, он выскочил из какого-то подъезда и побежал к одной из машин. Ему удалось завести мотор и даже развернуться против течения. Но больше ему сделать ничего не удалось. Коричневая машина сердито фыркала и рычала, но подняться вверх по улице так и не сумела, Вот какой был потоп!
