Михаэль Энде - Джим Пуговица и Чертова дюжина
— Вот видишь! — назидательно сказала она.
И, конечно, у Джима пропала охота говорить о своем желании.
— Но сегодня уже поздно, — сказал Лукас, — я примусь за это завтра.
— Тогда, может, и я останусь, — сказал почтальон, — чтобы заодно прихватить вашу почту.
— Это было бы очень любезно с вашей стороны, — сказал Лукас.
— Если вы не против, — предложил господин Рукав, — вы могли бы переночевать у меня. И мы побеседовали бы о таком предмете, как география, — ведь вы, как почтальон, весьма сведущи в этой науке, а меня она тоже чрезвычайно интересует.
— Весьма буду рад, — согласился почтальон и добавил, повернувшись к Джиму и Лукасу: — Должно быть, это очень приятно, иметь так много друзей?
— Да, — улыбнулся Лукас, — не так ли, Джим?
— Более того! — с важной миной выступил вперед господин рукав. — Это величественно! Спокойной ночи, милые дамы и господа!
И они шагнули к двери, чтобы уйти, но почтальон еще раз обернулся:
— Впрочем, за то сотрясение, которое мой корабль причинил острову, я извинюсь завтра перед королем Альфонсом Без-Четверти-Двенадцатым.
Они ушли. Лукас тоже отправился к своей станции, оставляя позади себя шлейф дыма. И вскоре погасли все огни в окнах Ласкании. Ветер шумел в корнях деревьев, и большие и маленькие волны плескались на государственной границе.
Глава 2, в которой Джим придумывает маяк, одновременно большой и маленький
Проснувшись на другое утро, Джим сразу вспомнил свой сон. Будто он стоит под высоким высохшим деревом, на котором не только листьев, но даже коры нет, а только голая древесина, к тому же расщепленная молниями. На верхнем сучке сидит большая птица, худая, обтрепанная, и из глаз ее катятся слезы величиной с аэростат. Джим хотел убежать, потому что от таких слез вполне могло начаться наводнение, но птица окликнула его:
— Джим Пуговица, пожалуйста, не уходи!
Джим остановился и удивленно спросил:
— Откуда ты меня знаешь, большая птица?
— Но ты же мой друг!
— Что я могу сделать для тебя, бедная птица? — спросил Джим.
— Помоги мне спуститься с этого ужасного мертвого дерева, иначе я погибну. Я так одинок, так ужасно одинок.
— Разве ты не можешь летать? — крикнул Джим. — Ты же птица!
— Джим, ты меня не узнаешь? — отвечала птица бесконечно печальным голосом. — Откуда же мне уметь летать?
— Перестань плакать, — попросил Джим, — у тебя такие громадные слезы, что если одна упадет на меня, я утону в ней.
— Ах, мои слезы не больше твоих! — возразила птица. — Посмотри как следует!
Тут Джим внимательно проследил за падающей слезой — чем ниже она падала, тем меньше становилась. И, очутившись на его ладони, оказалась маленькой слезинкой.
— Кто же ты, птица? — спросил Джим, и птица воскликнула:
— Да взгляни же на меня еще раз!
Джим присмотрелся и увидел вместо птицы господина Тур Тура. И тут же проснулся.
Этот сон все утро не шел у него из головы. За завтраком он молчал.
— Ты на меня все еще сердишься за вчерашнее? — спросила Ли Зи, очень сожалея, что обидела Джима.
— За вчерашнее? — рассеянно переспросил Джим.
— За то, что я сказала «вот видишь!»
— Ах, — ответил Джим, — какие пустяки, Ли Зи!
И только когда пришел Лукас, Джим рассказал про свой странный сон.
— Да, мнимый великан, — пробормотал Лукас, попыхивая трубкой. — Я тоже о нем часто думаю. Без него нам бы тогда ни за что не выбраться из пустыни Край Света. Как он там поживает в своем оазисе?
После завтрака госпожа Каак убрала со стола, Ли Зи помогала ей мыть и вытирать посуду, а Лукас и Джим принялись отвечать на письма. Лукас писал, а Джим пририсовывал свое черное лицо, складывал листки и наклеивал марки на конверты. Когда все письма были написаны, у Лукаса болела рука — а ведь он был человек незаурядной силы. Джим, облизавший все конверты и все марки, откинулся без сил на стуле и сказал:
— Бобе мой, боб эбо быба бабоба!
Он, собственно, хотел сказать: «Боже мой, вот это была работа!» Но язык у него прилип к небу. Пришлось ему чистить зубы и полоскать рот, иначе он бы и поесть не смог.
После обеда пришли почтальон и господин Рукав с поручением от короля — созвать всех подданных на аудиенцию.
Все отправились в замок.
Король, как обычно, сидел на троне возле телефона в бархатном халате, с короной на голове и в клетчатых шлепанцах.
— Мои дорогие подданные, — сказал он, — добрый день!
Слово для приветствия взял господин Рукав:
— Мы все желаем вашему величеству наилучшего дня и сим верноподданнейше заверяем вас в своем присутствии.
— Ну, тогда, — сказал король и несколько раз кашлянул, чтобы собраться с мыслями, — по правде говоря, мои дорогие Подданные, мне очень жаль, но я должен вам сообщить, что повод, по которому я вас позвал, очень серьезный. Даже, так сказать — в известной мере…
Тут король Альфонс снова кашлянул, беспомощно переводя взгляд с одного на другого.
Видимо, вы хотите сообщить нам свое постановление, ваше величество? — пришла ему на помощь госпожа Каак.
— Да, хотелось бы, — ответил король. — Но это не так просто. Потому что у меня несколько постановлений, а именно два. Первое постановление состоит в том, что я постановил довести до вашего сведения мое постановление. Итак, это я уже сделал, таким образом первое мое постановление выполнено.
Король снял с головы корону, подышал на нее и стал полировать ее рукавом халата, как он делал всегда, погружаясь в тяжелые думы. Наконец он решительным движением водворил корону на место и сказал:
— Мои верные подданные! Вчерашний случай с почтовым кораблем показал, что больше так продолжаться не может. Это слишком опасно. На правительственном языке это называется «положение назрело».
— И что же не может продолжаться, ваше величество? — спросил Лукас.
— Я же вам только что все объяснил, — вздохнул король и вытер шелковым платком пот со лба, уже утомившись от аудиенции.
Подданные молча ждали, когда король снова соберется с мыслями.
— Вам это трудно понять. Но главное, что это понимаю я, на то я и король. Итак, мое первое постановление я вам уже сказал, а мое второе постановление звучит так: что-то надо делать.
— Что надо делать, ваше величество? — осторожно спросил Лукас.
— Я вам сейчас все объясню, — сказал король. — Эс Шэ Эл и Эн Эл — в опасности.
— Эс что? — не понял Лукас.
— Эс Шэ Эл и Эн Эл. Это сокращенно, потому что на правительственном языке обычно используются сокращения. Это означает Соединенные штаты Ласкании и Ново-Ласкания.
— Ага, — понял Лукас. — Ну и почему они в опасности?
Король объяснил:
— Но ведь вчера почтовый корабль столкнулся с государственной границей Ново-Ласкании, потому что было темно. Прежде почтовый корабль заезжал к нам лишь изредка, но теперь, когда у нас есть дипломатические отношения с Дандаем, морское сообщение очень оживилось. Почти каждый месяц приплывает корабль моего уважаемого друга Пунг Гинга, императора Ландая. Еще неизвестно, что может произойти, если он в темноте наткнется на государственную границу. Поэтому я постановил, что надо что-то делать.
— Совершенно верно! — воскликнул господин Рукав. — Это очень мудрое постановление. Да здравствует наш всемилостивейший король!
— Минуточку, — задумчиво сказал Лукас. — Ваше величество, но вы же не сказали, что именно надо делать.
— Мой дорогой Лукас, — с укоризной сказал король, — именно для этого я и собрал вас, чтобы выяснить, что делать. В конце концов, не могу же я все решать один. У меня и так было работы по самые уши с подготовкой двух постановлений. Вы же должны понять.
Лукас поразмыслил, потом предложил:
— А как вы посмотрите на то, чтобы построить маяк?
— Прекрасная идея! — воскликнул господин Рукав. — Это должен быть высокий маяк, чтобы кораблям было видно издалека.
— Вопрос только, где мы его установим, — озабоченно сказал король. — Ведь он должен иметь достаточно широкое основание, чтобы не упасть. А для этого у нас нет места.
— Это верно, — задумчиво проговорил Лукас. — Значит, надо изобрести маяк, достаточно большой, но чтоб он занимал при этом как можно меньше места.
Все растерянно посмотрели друг на друга.
— Так не бывает, — объяснил господин Рукав. — Что-то может быть либо маленьким, либо большим, но то и другое сразу невозможно. Это научно доказано.
Король Альфонс Без-Четверти-Двенадцатый опечаленно вздохнул:
— Но я уже постановил это. Я не могу так легко отменять собственные постановления, это не годится для короля! И не Могу позволить, чтобы они не выполнялись. Постановление есть постановление.
— Но если не получается, — успокаивающе вставила госпожа Каак, — то, может, разумнее было бы отказаться?
