Джессика Джордж - Солнце и луна, лед и снег
— В… в… в де… деревне, — выдохнул он. — Йенс Педерсон говорит, он его видел.
— Кого видел? — спросил Аскель из угла, где начищал свои изношенные сапоги.
— Упаси меня святые угодники от полоумных детей, — пробормотала себе под нос Фрида и плотнее закуталась в потрепанную шаль.
Она снова принялась за вязание, не обращая внимания на Эйнара.
— Бе… бе… бе… — заикался Эйнар.
— Бе-бе-бе, — передразнил его Аскель и вернулся к надраиванию сапог.
— Белого оленя, — выпалил наконец Эйнар, и вся семья застыла в изумлении.
Сказок про белого оленя ходило столько же, сколько историй про везучих третьих сыновей. Все знали: если поймать белого оленя, можно попросить один подарок. А какие чудесные дары приносил белый олень! Сказочное приданое для дочек бедных рыбаков, мешки золота, новые дома, горшки, всегда полные до краев вкуснейшей едой, семимильные сапоги, золотые корабли… и еще множество замечательных вещей.
Все повскакали на ноги, разинув рты. Все, кроме Ханса Петера. Старший Ярлсон только покачал головой и вернулся к резьбе. Аскеладден пересек комнату двумя большими шагами и, схватив Эйнара за плечи, тряхнул младшего брата:
— Ты уверен? Видели белого оленя?
Эйнар кивнул, снова лишившись дара речи.
— Где?
— К… к востоку, за выгоном Карла Хенриксона. У трех водопадов.
Аскель выпустил брата и схватил недочищенные сапоги. Сунув в них ноги, он натянул одну из висевших у двери залатанных парок.[1] Затем снял со стены лыжи с палками.
— Не жди меня к ночи, мама, — весело бросил он и вышел в снежную замять.
Другие дети, до тех пор не промолвившие ни слова, вдруг разом засуетились, собираясь следом за ним. Все, кроме Ханса Петера и ласси. Фрида ничего не говорила, пока средние дети делили между собой теплую одежду и лыжи и по одному выходили на холод. Когда за последним закрылась дверь, она недовольно повернулась к оставшимся, старшему и младшей.
— Ваши братья и сестры решительно настроены добыть семье состояние, но вы, я вижу, не таковы, — рявкнула она, протопала к очагу и взяла ложку, которой Катла мешала суп.
— Малышка слишком юна, чтобы гоняться по бурелому за лунными бликами, — ответил Ханс Петер. — Да и негоже безымянному ребенку бродить по лесам.
— А у тебя какая отговорка, у здорового-то мужика? Сидишь целыми днями у огня, как старуха, грея свои ленивые кости!
— Ласси слишком мала, а я слишком стар, — мягко ответил Ханс Петер. — Я отправился в погоню за лунным светом на борту «Морского дракона» и до сих пор об этом жалею.
Маленькая ласси переводила взгляд с ворчливой матери на брата с печальными глазами и не знала, как поступить. Ей-то, наверное, можно остаться. Как сказал Ханс Петер, она слишком маленькая, чтобы торчать на холоде, да и ночь близко. Но как же здорово было бы поймать белого оленя и попросить его сделать Ханса Петера снова счастливым!
— Я тоже иду, — заявила она и поднялась со своего места у огня.
Ее немного пробирала дрожь от страха: вдруг какой-нибудь тролль встретится? Но тогда, решила ласси, она просто назовется Аннифрид, именем своей сестрицы.
— Что? — поразился Ханс Петер. Он бросил кусок дерева, который резал, и взял сестру за руки. — Маленькая моя ласси, это не дело.
— Все со мной будет в порядке, — возразила девочка, изображая уверенность, какой вовсе не чувствовала.
— Парок не осталось, — заметил Ханс Петер.
— Возьму одеяло, — ответила ласси, подумав.
Она твердо решила поймать этого оленя ради Ханса Петера, и ничто не могло ее остановить.
— Ты замерзнешь до смерти! — взвизгнула мать. — Если хотела надеть парку, нужно было шевелиться. Иди помешивай суп, мне надо чулки штопать.
— Нет. — Ласси вскинула голову. — Я найду белого оленя.
— Тогда надень мою парку.
Ханс Петер поднялся наверх, и ласси услышала, как он роется в своем морском сундуке. Он редко его открывал, и петли недовольно скрипели. Ханс Петер спустился по лесенке и подал сестренке парку и сапоги:
— В этом не замерзнешь. И не потеряешься.
— Ой, я не могу! — Она схватилась за щеки, пораженная красотой протянутой ей одежды.
Сапоги и парка были отделаны тончайшим белейшим мехом, какой ей только приходилось видеть. Верхний слой из мягкого войлока, белого, как первый снег, был покрыт орнаментом из кроваво-красных и лазурно-голубых лент. Угловатые линии вышивки напоминали узоры, которые вырезал Ханс Петер, но ни один из знаков не показался ласси знакомым.
— Можешь и наденешь, — возразил старший брат, протягивая ей одежду. — Сапоги тебе велики, разумеется, но если влезешь в них, не снимая своих, то вполне сойдет. Привяжешь снегоступы и сможешь ходить как медведь. А парка укроет тебя от носа до кормы, что нелишне в такой холод.
— Эти вещи слишком хороши для нее, — проворчала мать, блестящими глазами обшаривая швы и оценивая качество работы. — Мы могли бы выручить за них у следующего торговца кругленькую сумму, это точно. — Она скрестила руки на груди. — Почему ты раньше не говорил, что у тебя есть такие вещи на продажу? А тут семья в нужде бьется!
— Я не отдам их ни за любовь, ни за деньги, — отозвался Ханс Петер.
В глазах у него появился тот же мертвый свет, какой был, когда он только-только вернулся домой, — свет, который лишь теперь начал тускнеть.
— Но… — начала Фрида.
— Я не отдам их ни за любовь, ни за деньги, — повторил ее первенец. — Я заработал их кровью и расстанусь с ними, только когда смерть заберет меня, не раньше. Сегодня ласси наденет их, а потом они отправятся обратно в сундук!
Не желая препираться с братом, пребывавшим в таком странном, яростном настроении, ласси влезла в предложенную одежду. Парка с лихвой закрывала колени, доходя до края голенищ. С ее собственными истертыми башмаками внутри сапоги сели как раз, но длинные рукава парки пришлось подвернуть.
— Мне никогда еще не было так тепло, — удивленно произнесла девочка.
Она и не знала, каково это — чувствовать всем телом, как тебя окутывает тепло. Обычно его ощущаешь только щеками и руками, сидя близко к огню.
Брат поднял ей капюшон, заправил внутрь волосы и завязал тесемки, чтобы капюшон не свалился.
— Если будет на то Божья воля, однажды тебе станет так тепло навсегда, — сказал он ей сиплым от чувств голосом.
Затем придержал рукава, пока она натягивала варежки, и ласси отправилась на поиски белого оленя.
Глава 3
Довольно быстро ласси напала на след остальных охотников. Они так истоптали и загрязнили снег, что с трудом можно было понять, за кем они гонятся: какие-либо отпечатки копыт белого оленя давно исчезли. Лай собак, крики и ругань людей доносились до девочки даже сквозь толстый, подбитый мехом капюшон парки Ханса Петера. Ласси закатила глаза, поражаясь такой глупости. Любое животное, заслышав подобный гвалт, умчится стрелой, а белый олень — создание сверхъестественное, волшебный зверь с человеческим разумом. Он уже давно был таков.
Следопыты направились вверх по склону горы, и теперь девочка могла видеть, как они пробираются между густо растущими соснами. Поэтому она пошла вокруг подножия, по берегу ручейка, что вился между деревьями. Берега его обледенели, но посередине, где сильное течение, вода по-прежнему бежала свободно.
Ласси так наслаждалась ощущением тепла и с таким удовольствием шла вдоль берега, что не сразу поняла, кто перед ней, когда обогнула валун и наткнулась на белого оленя. За валуном прятались небольшие, но густые заросли. И в этих-то кустах и запуталось легендарное создание.
Он был такой же белый, как снег вокруг, и даже белее. Такой же белый, как парка на ласси, и даже белее. Такой же белый и даже белее, чем все белое, что ей доводилось видеть. Его громадные темные ветвистые рога блестели, как полированное дерево, а черные как смоль глаза закатились.
— Ох, бедняжка! — Ласси подбежала взглянуть, не сумеет ли помочь. — Попался.
Судя по следам на снегу, олень спускался по склону и соскользнул с небольшого обрыва прямо в колючие кусты. Когда девочка подошла, зверь всхрапнул и попытался забодать ее своими запутанными рогами, но ласси лишь поцокала языком.
— Я помогу тебе выбраться, только стой спокойно, — произнесла она примирительно.
Всякая мысль удерживать это создание, пока оно не исполнит ее желание, улетучилась. У ласси было нежное сердце, и она не выносила, когда страдали животные. Колючки сильно расцарапали оленя, и его прекрасную белую шкуру пятнали темно-красные капли. Дыхание его повисало в воздухе облачками, а копыта выбивали искры из камней под взрыхленным снегом.
— Ш-ш-ш, — успокоила его девочка. — Я тебя освобожу.
Она осторожно подобралась к зверю и ухватилась за длинный колючий побег, несколько раз обмотавшийся вокруг левой ветви оленьих рогов. Оленю не повезло: стебли кустарника еще не промерзли насквозь и просто отломать их не получалось.
