Казис Сая - Эй, прячьтесь!
Добрая птица с трудом несла толстушку Расяле. Когда, хлопая крыльями, она летела над школьным садом, девочке пришлось поджать ноги, чтоб не задеть за вишенки.
На спортплощадке, на школьном участке и на дороге прыгали, кричали и махали руками дети – одни от восторга, другие грозили кулаками и швыряли в птицу камнями. К счастью, никто не попал.
Птица осмотрелась, где бы опуститься и посадить Расяле, но тут у берега озера из-под елки вылез Джим и прицелился в них из лука. Птица снова захлопала крыльями, взмывая вверх, но стрела опередила ее. Если бы Расяле не перехватила ее на лету, стрела попала бы в сердце доброй птицы.
Рядом с Джимом появился Микас, тоже с луком. Теперь в них летели две стрелы сразу. Расяле схватила одну, схватила другую, и тут – тр-рах! – порвалась ее рубашка.
– А-ах! – закричала Расяле, падая прямо в озеро.
Шлепнулась в воду и проснулась…
Было утро. Мама повязывала платок, а отец за стеной что-то втолковывал Гедрюсу.
– Почему ты кричала? Приснилось что-нибудь? – спросила мама, положив ей на лоб прохладную руку, пахнущую парным молоком.
– Я… – Расяле все еще не могла прийти в себя. – Я упала с высоты. Мы так чудесно летели…
– Растешь, значит! – рассмеялась мама. – Когда я была маленькая, тоже часто падала. Поспи еще, Гедрюс идет по грибы, мы – на работу. А ты еще полетай, пока Гедрюс не вернется с грибами.
Но спать Расяле расхотелось. Вспоминая свой сон, она вытянулась на кровати и уперлась ногами в изножье. «Вот дела!.. – удивленно подумала Расяле. – Чтоб побыстрей вырасти, надо ПАДАТЬ, а не зуб расшатывать». Раньше она не дотягивалась до изножья пятками. А теперь – пожалуйста! Еще бы разик-другой упасть, этак и можно в школу. К примеру, голуби, ласточки или воробышки, пока сидят в гнезде, такие беспомощные, крохотные, перья у них реденькие, а только выпадут из гнезда, и не отличишь, птенец это или взрослая птица…
Расяле встала, позавтракала и, никому не сказавшись, отправилась искать какое-нибудь место, откуда она бы могла, зажмурившись, прыгнуть – и не разбиться, конечно.
В то же утро и в тот же ранний час заспанная Януте, Джим с полотенцем через плечо, Микас-Разбойник с пиратской повязкой на глазу, Мастер и мама Микаса стояли в сарае и каждый по-своему объяснял ночное происшествие.
Глаз Микасу пришлось завязать потому, что вчера вечером, выпустив из своего лука первую стрелу, он задрал голову, чтоб посмотреть, когда и куда она упадет, а стрела – бац!.. – на волосок от глаза. И скажите спасибо, что Джим еще не воткнул в наконечник острый гвоздь, как собирался!
Так они и не подстрелили для лисят ни вороны, ни голубя. А наутро мама обнаружила рядом с клеткой утенка – вверх лапками, с закрытыми глазами. Кто же его убил? Неужели старая лиса пробралась на сеновал и мстила за своих детенышей?
– Она не мстила, – объяснял Мастер, – она просто добывала для них пищу.
А голубь, целый и невредимый, высунув голову из клетки, настойчиво требовал свободы…
Ничего не поделаешь: голубя выпустили, а утенка отдали лисятам.
Расяле вспомнила, что позавчера за колхозным коровником рабочие сгрузили ржаную солому, а мама сложила из нее высокую скирду. Гедрюс тоже забрался к ней и помогал уминать. Мужчины на длинных вилах подавали солому, а мама укладывала ее, утаптывала и все повторяла Гедрюсу: «Только не упади, только не упади».
Расяле смотрела снизу и думала: как же они оттуда слезут?! Колхозники, подававшие маме солому, сказали, что такой длинной лестницы во всем колхозе нет, и, пока Мастер ее сколотит, маме с Гедрюсом придется денька два посидеть на скирде…
И впрямь: грузовик уехал, колхозники разошлись, а мама с Гедрюсом так и остались на скирде. Расяле испуганно ждала, что же теперь будет. Но Гедрюс на верхотуре не унывал.
– Хочешь, спрыгну? – спросил он у мамы. – Внизу солома раскидана… Расяле, хочешь?
– Шею свернешь! – строго прикрикнула мама.
А Гедрюс – не поймешь, нарочно или нечаянно, – скользнул вниз. И ничего с ним не случилось. Если и ушибся немного, то ведь не скажет.
Колхозники притащили откуда-то несколько сучковатых жердей, подперли скирду, чтоб ветер не лохматил солому и не опрокинул скирду. Цепляясь за жерди, сползла со скирды и мама. Всем было весело, одна Расяле огорчалась, что ей не дали вместе с Гедрюсом потоптаться на скирде.
Теперь поблизости никого не было, и Расяле, хватаясь за жерди, без труда взобралась наверх. Солому на земле сгребли в кучу, рядом со скирдой была невысокая копна. Лучшего места, чтоб падать, и во сне не сыщешь.
Но когда Расяле взглянула вниз со скирды, от страха у нее ноги подкосились. Она легла ничком и стала прикидывать, так ли обязательно ей надо в школу уже сейчас – не лучше ли годик повременить…
Малость успокоившись, Расяле заметила, как далеко видно со скирды и какая вокруг красота! Вот блестит на солнце озеро. У острова – лодка, издали она похожа на головешку. Человек в лодке величиной с гнома, а удочка – с травинку. На той стороне зеленеет, а еще дальше – просто чернеет лес, кое-где в него втиснулись поля и дома. На желтом пшеничном поле, словно птицы перед взлетом, машут крыльями две косилки. Расяле увидела и школу. Половина крыши белая, половина – черная, и у этой линии ползает другой гном, похожий на Дайниса. Это Микасов папа мастерит новую крышу. «Он, наверное, частенько падает, – подумала Расяле, – потому и вырос повыше моего папы… А может, взрослые потому такие большие, что они никого не боятся?» Вот в прошлом или позапрошлом году, когда Расяле перестала бояться гусака, она сразу выросла из платьица и кофточки. Даже мама удивилась, как это так получилось…
Она снова взглянула вниз и поискала взглядом, где же копна соломы. Подумала минутку, подбодрила себя, потом села, зажмурилась, подгребла руками поближе к краю скирды и – ух!..
Сердце еще раз екнуло от страха, но Расяле уже была на земле! И тут ногу пронзила боль. С копны, хлопая крыльями, слетела перепуганная курица:
– Ах, чтоб тебя!.. Ах, чтоб тебя!..
Расяле даже заплакать позабыла от удивления – как это она шлепнулась не на солому, а прямо на твердую землю. Захотела встать, но ноги, которые всегда ее слушались, вдруг мучительно закричали: «Нет, нет! Полежи, полежи еще!» Правая щиколотка горела огнем, ее толчками дергала боль. «Что ж теперь будет?..» – испугалась Расяле и наконец заплакала.
Горластая курица невольно сделала доброе дело, потому что тихий плач Расяле дома никто бы не услышал.
– Ах, чтоб тебя! Ах, чтоб тебя! – до тех пор кричала Пеструшка, пока из коровника не вышла мама Микаса – она решила, что показалась лиса или хорек.
Увидев Расяле, она ощупала ее распухшую щиколотку и подумала: «Вывихнула, а то и сломала. Надо побыстрей родителям сообщить и везти бедняжку к доктору!»
ПРЕДАТЕЛЬСТВО
О, как хотелось Хромуше найти для своего семейства безопасный уголок! Пусть тесный, неудобный – только бы подальше от вонючей клетки с лисятами.
Она отвела утят в хлев. Корова, овцы, даже свинья, сочувствуя ей, слова дурного не сказали, а Мастер почему-то взял и выгнал. (Мол, не место им здесь…) Порог курятника для утят высок – упитанные они стали, тяжелы на подъем – не перепрыгнут, а дощечку положить никто не догадается.
В конце концов индюшка завела их прямо в сени. Сколько им места надо-то – прикорнули бы под лестницей… Хоть одну ночь провели бы спокойно. Куда там! Микас схватил метлу и с гиканьем выдворил все семейство.
…Плохо, что домашние животные, живя рядом с человеком, не могут сказать ему даже самого необходимого слова. Хромуше кажется, что она лучше разбирается в людях, чем они, скажем, в индюках. Люди заняты делами и вещами, вечно озабочены, им просто некогда внимательнее приглядеться к своим четвероногим и пернатым друзьям. Гремят ведрами, тарахтят машинами… Где уж тут посмотреть на грустную Хромушу или заглянуть в добрые умные глаза Пеструхи.
Ведь в то утро, когда все осматривали мертвого утенка, Хромуша им так старалась показать, прямо криком кричала, что между нижним венцом бревен и сеном есть промежуток, вроде норы. Там эта разбойница прячется! Пока вы не отпустите лисят, она будет тут шастать по ночам, охотиться на крыс, а для своих деток каждую ночь будет душить по утенку…
Жди, поймут они тебя! Заколотили досками да заткнули все щели, подперли дверь сарая, ушли в избу и спят. Не слышат, как она всю ночь мается с лисой:
– Лучше уж меня, меня, хромоножку, убивай!.. – умоляет индюшка.
– Повремени, настанет и твой черед!
– Не лезь, глаз выклюю! Кричать буду!..
Индюшка и кричала, но хозяева не услышали ее. Пыталась укрыть утят крыльями, но те подросли – все не уместились.
Лисята скулили, грызли и царапали когтями дверцу клетки – рвались к матери. Старая лиса, подпрыгивая, старалась хоть лизнуть их через проволочную сетку, но клетка стояла высоко да еще со всех сторон ее завалили дровами. Это Джим придумал повыше ее пристроить, чтоб удобнее было, стоя, смотреть на лисят.
