Братья Бондаренко - Горицвет
И вдруг он услышал плеск крыльев. Поднял голову. Высоко, среди звезд летела стая диких гусей. Освещенные луной, они четко вырисовывались на черном небе. И чтобы не затеряться среди звезд, перекликались между собой:
— Ку-гу! Ку-гу!
Они были уже за селом, когда Гусь вдруг сорвался с места и побежал по улице, шлепая широкими лапами по мягкой прохладной пыли. Он бежал и кричал:
— Я тоже хочу в небо. Я тоже хочу к звездам. Я тоже хочу лететь в жаркие страны, где и зимой тепло и ярко светит солнце.
Только сейчас, увидев стаю диких гусей над спящей деревней, он понял, что все эти дни тосковал о небе, о дальних дорогах.
Тяжелый, неуклюжий, разбросив крылья в стороны, бежал он по пыльной ночной улице и кричал :
— Возьмите и меня с собой, братцы! Я тоже птица! У меня тоже есть крылья. Я хочу летать!
Он подпрыгивал, пробовал лететь. Падал и снова подпрыгивал. А дикие гуси улетали все дальше и дальше.
За селом он остановился. Обессиленный, одинокий,
стоял он у околицы и кричал:
— Помогите мне, братцы! Не оставляйте меня. Я тоже хочу к звездам!
И далеко в темном лесу кричало его голосом эхо: «Я хочу к звездам!.
ПОЧЕМУ НЕ РОСЛА ЕЛОЧКА
Ели в бору называли ее Елочкой, хотя она была им ровесница. Но они были высокими, стройными, а она совсем маленькой — елочкой-подростком. Росла она недолго. Приподнялась немного от земли, распушилась и осталась стоять елочкой-малюткой.
А зимы сменялись веснами. Появлялся и таял на речке лед. Шли годы. Елочка справляла один день рождения за другим, все такая же маленькая, все такая же незаметная.
И говорили ей ели:
— Что ж не растешь ты? Поднималась бы каждый год понемножку, теперь бы вон какая высокая была, как мы.
— А зачем высокой быть? — спрашивала Елочка, и ели не знали, что сказать ей.
Говорили:
Быть высоким деревом приятно.
Елочка смотрела вверх, видела над собой зеленую вязь елей. Они сплелись между собой в плотную крышу. Елочка смотрела на них и думала: «Внизу мне здесь просторно, а поднимись я чуть выше, и упрусь вершиной в этот колючий потолок. Нет уж, пусть: лучше я навсегда останусь маленькой, зато никто не будет мешать мне и я буду чувствовать себя свободной».
— Я не хочу расти, — говорила Елочка.
Но ели не верили ей. Они перешептывались, говорили друг другу:
— Ей просто не дано больше расти. .
Иногда они говорили это вслух, и Елочка не спорила с ними: не дано так не дано — пусть так думают,-
Но однажды пронесся бором ураган. Рядом с Елочкой вдруг покачнулась и упала Ель, и еще одна. Елочка вскрикнула: сверху на нее полился поток света.
— Что это надо мной голубое? — спросила Елочка.
— Разве ты не знаешь? — удивились ели. — Это же небо.
— А что это яркое горит в нем?
— Ты и этого не знаешь? Это же наше солнце.
Но откуда Елочке было знать о небе и солнце, если
она всю жизнь видела над собой только чужие ветви. А теперь она увидела и небо, и солнце. И ей захотелось подняться, стать ближе к ним.
И Елочка начала расти. Росла она быстро и вскоре не только сравнялась с другими елями, но даж:е переросла их. Они глядели на нее, ничего не понимая. Спрашивали друг у друга:
— Откуда у нее взялось сразу столько силы для роста?
А Елочка — теперь уже высокая и статная Ель — говорила:
— Я увидела небо, я увидела солнце. Вы никогда не говорили мне о них, поэтому и не росла я. Я не знала, зачем расти. А теперь знаю: расти надо
для того, чтобы стать ближе к небу и солнцу.
МАКРОЦЕСТИС
Лежал в океане маленький островок. Со, всех сторон бежали к нему большие воды и грозились:
- Ты мешаешь бежать нам. Ты стоишь у нас на пути. Мы размоем тебя.
И с каждым набегом их островок становился все меньше и меньше: волны размывали, крошили его.
А перед островком в океане покачивалась водоросль. Звали ее Макроцестис. Жалко ей стало: разрушат волны островок, и пусто станет в океане.
«Надо помочь ему», — подумала Макроцестис и сказала волнам:
— Оставьте его. Пусть живет.
— Нет, — сказали волны. — Он стоит у нас на
пути.
— Вы можете избрать себе другой путь.
— Мы не привыкли менять пути. Мы привыкли
ходить прямо, и мы смоем его. Мы делаем все, что хотим. Кто может помешать нам?
— Я, — сказала водоросль, а волны засмеялись, подмяли ее под себя и пошли к острову.
— Мы волны-гиганты, — говорили они, — мы делаем что хотим. Мы решили убрать этот остров с нашего пути и уберем его.
— А я водоросль-гигант, — воскликнула Макроцестис, — и я не позволю вам сделать этого.
; Вокруг зеленели еще водоросли, и Макроцестис окликнула их:
— Эй, макроцестисы, давайте не дадим волнам размыть этот остров. Пусть растут на нем цветы и зеленеют деревья, пусть прилетают на его берега птицы и вьют гнезда. Пусть живет он.
И раздалось со всех сторон:
— Пусть живет остров. Не позволим волнам размыть его.
Водоросли переплелись между собой и создали вокруг острова зеленый вал. Волны ударялись о него и приходили к острову уже обессиленные, не способные причинить никакого вреда ему.
И стоит до сих пор в океане маленький зеленый островок и говорят о нем друг другу макроцестисы :
— Мы хотели, чтобы он жил, и он живет. Океану нельзя быть без зеленых шумных островов.
ГОРИЦВЕТ
Он родился и вырос на опушке Гореловской рощи. Но только когда появился у него цветок, узнал он, что его зовут Татарское Мыло. Имя ему свое не понравилось, но что поделаешь? Имя не сам себе выбираешь. Какое дали, с тем и живешь. И он жил. Он высоко > поднимал над собой желтый и круглый, как у одуванчика, цветок и говорил всем:
— Смотрите, цвету я!
Ему хотелось, чтобы все видели, что и у него тоже есть цветок.
— Цвету я, — говорил он и в то майское утро, когда услышал вдруг, что рядом кто-то вздохнул. Вздохнул грустно и грустно прошептал:
— А я вот никак зацвести не могу.
Он оглянулся и увидел у крайних деревьев ее, худенькую, стройную, зеленую. Она глядела на него и в смущении шевелила листочками.
— Кто ты? — спросил он ее.
Она, покачиваясь на тоненькой ножке, ответила:
— Меня зовут Венерин Башмачок. Говорят, что у меня очень красивый цветок, но я его ни разу не видела, хотя и стою здесь уже семнадцать лет.
— Как, за семнадцать лет ты так ни разу и не зацвела? — воскликнул он.
И она с грустью сказала:
— Да это так. Каждую весну я с радостью жду
минуты — вот сейчас зацвету я. Но всякий раз пугаюсь чего-то и, так и не зацветя, засыхаю до следующей весны. Теперь это у меня уже восемнадцатая весна такая.
Он удивился:
— Как же это ты? Я вон только нынешней весной
родился и уже цвету.
— Я вижу. И мне бы хотелось так, да у меня ничего не получается. Боюсь я. Вот и сейчас: чувствую, что могу зацвести, а боюсь — вдруг опять ничего не получится.
— А ты не бойся. Зачем бояться? Ты просто возьми и зацвети. Поднатужься и скажи: «Гори, мой цвет!» — он и загорится. Ну...
— Боюсь я...
— Да чего же бояться-то? Мы же, цветы, для того й рождаемся, чтобы цвести. Ну, говори вместе со мной: «Гори, мой цвет!»
И она сказала:
. — "Гори, мой цвет!
Й собрала всю силу, как учил он, И разбрыз- нулись в стороны лепестки цветка ее и засветились пурпуровым светом, а башмачок был ярко желтым.
И закачалась она, счастливая, из стороны в сторону, захлопала зелеными листочками:
— Цвету я! Цвету!
А он смотрел на нее и улыбался. И говорил:
— Ну вот, всего и нужно-то было. Поднатужиться только.
Он радовался вместе с ней ее, радости, а она поворачивалась из стороны в сторону и говорила всем:
— Смотрите: и у меня есть цветок... Это вот он помог расцвести мне.
И вдруг спросила:
— Послушай, а как тебя зовут?
Ему было стыдно сказать, что зовут его Татарское Мыло, и поэтому он спросил;
— Зачем тебе?
— Как-же! Должна же я знать, кого благодарить мне за помощь.
Она долго просила, но он так и не сказал, как зовут его.
— Зачем тебе, — говорит, — мое имя. Цветешь ты — ну и ладно. А если поможешь еще кому-то зацвести — еще лучше будет.
А про себя подумал: «В самом деле, если каждый из нас подбодрит кого-то в трудную для него минуту, сотни новых цветов заколышутся у нашей рощи».
И сам он с этого дня стал поглядывать по сторонам и когда видел, что кто-то волнуется, спрашивал:
— Ты, наверное, собираешься зацвести и не осмеливаешься. Зацветай, не бойся. Мы, цветы, для того и рождаемся, чтобы цвести. Скажи только: «Гори, мой цвет!» и соберись с силами, и он загорится у тебя.
