Древневосточная литература - Тысяча и одна ночь. Том XIV
И когда Нур-ад-дин завершил свои последние слова и окончил свои нанизанные стихи, дочь везиря сказала про себя: «Клянусь Мессией и истинной верой, этот мусульманин – красивый юноша, по только он, без сомнения, покинутый влюблённый. Посмотреть бы, возлюбленный этого юноши красив ли, как он, и испытывает ли он то же, что этот юноша, или нет? Если его возлюбленный красив, как и он, то этот юноша имеет право лить слезы и сетовать на любовь, а если его возлюбленный не красавец, то погубил он свою жизнь в печалях и лишён вкуса наслаждения…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Восемьсот восемьдесят восьмая ночь
Когда же настала восемьсот восемьдесят восьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что дочь везиря говорила про себя: «Если его возлюбленный красив, этот юноша имеет право лить слезы, а если его возлюбленный не красив, он загубил свою жизнь в печалях». А Мариам-кушачницу, жену везиря, перевели во дворец накануне этого дня, и дочь везиря увидела по ней, что у неё стеснилась грудь, и решила пойти к ней и рассказать о деле этого юноши и о том, какие она слышала от него стихи, и не успела она до конца подумать об этих словах, как Ситт-Мариам, жена её отца, прислала за ней, чтобы она развлекла её разговором. И девушка пошла к ней и увидела, что грудь Мариам стеснилась, и слезы текут у неё по щекам, и она плачет сильным плачем, больше которого нет, сдерживая слезы и произнося такие стихи:
«Прошёл мой век, а век любви все длится,И грудь тесна моя от сильной страсти,А сердце плавится от мук разлуки,Надеется, что встречи дни вернутсяИ будет близость стройной, соразмерной.Не укоряй утратившего сердце,Худого телом от тоски и горя,И не мечи в любовь стрелой упрёков –Ведь в мире нет несчастнее влюблённых,Но горечь страсти кажется нам сладкой».
И дочь везиря сказала Ситт-Мариам: «Отчего, о царевна, у тебя стеснена грудь и рассеяны мысли?» И СиттМариам, услышав слова дочери везиря, вспомнила минувшие великие наслаждения и произнесла такие два стиха:
«Терплю по привычке я разлуку с возлюбленным,И слез жемчуга струю я россыпь за россыпью.Быть может, пришлёт Аллах мне помощь – поистине,Все лёгкое он ведь свил под крыльями трудного».
«О царевна, – сказала ей дочь везиря, – не будь со стеснённой грудью и пойдём сейчас к окну дворца – у нас в конюшне есть красивый юноша со стройным станом и сладкою речью, и, кажется, он покинутый влюблённый». – «По какому признаку ты узнала, что он покинутый влюблённый?» – спросила Ситт-Мариам. И дочь везиря сказала: «О царевна, я узнала это потому, что он говорит касыды и стихи в часы ночи и части дня». И СиттМариам подумала про себя: «Если слова дочери везиря истинны, то это примета огорчённого, несчастного Али Нур-ад-дина. Узнать бы, он ли тот юноша, про которого говорит дочь везиря!» И тут усилилась любовь СиттМариам, её безумие, волнение и страсть, и она поднялась в тот же час и минуту, и, подойдя с дочерью везиря к окну, посмотрела в него и увидела, что тот юноша – её возлюбленный и господин Нур-ад-дин. И она пристально всмотрелась в него и узнала его как следует, но только он был больной от великой любви к ней и влюблённости в неё и от огня страсти, мук разлуки и безумия любви и тоски, и увеличилась его худоба, и он начал говорить и сказал:
«В неволе сердце, но свободно глаз течёт,С ним не сравниться облаку текучему.Я плачу, по ночам не сплю, тоскую я.Рыдаю я, горюю о возлюбленных.О пламя, б печаль моя, о страсть моя –Теперь числом их восемь набралось всего,За ними следом пять и пять ещё идёт.Постойте же, послушайте слова мои!То память, мысль, и вздох, и изнурение,Страданье, и изгнанье, и любовь моя,И горе, и веселие, как видишь ты.Терпения и стойкости уж нет в любви,Ушло терпенье, и конец приходит мне.Велики в сердце муки от любви моем,О вопрошающий, каков огонь в душе!Зачем пылает так в душе слеза моя?То пламя в сердце пышет непрестанное.В потоке слез я утопаю льющихся,Но жаром страсти в пропасть ввергнут адскую».
И, увидев своего господина Нур-ад-дина и услышав его проникающие стихи и дивную прозу, Ситт-Мариам убедилась, что это он, но скрыла своё дело от дочери везиря и сказала ей: «Клянусь Мессией и истинной верой, я не думала, что тебе ведомо о стеснении моей груди!»
А затем она в тот же час и минуту поднялась и отошла от окна и вернулась на своё место, и дочь везиря ушла к своему делу. И Ситт-Мариам выждала некоторое время, и вернулась к окну, и, сев у окна, стала смотреть на своего господина Нур-ад-дина и вглядываться в его тонкость и нежность его свойств, и увидела она, что он подобен луне, когда она становится полной в четырнадцатую ночь, но только он вечно печален и струит слезы, так как вспоминает о том, что минуло. И он произносит такие стихи:
«Я питал надежду на близость с милой, и нет её,Но близость к жизни горечью досталась мне.Моих слез потоки напомнит море течением,Но когда я вижу хулителей, я скрываю их.Ах, сгинул бы призвавший день разлуки к нам,Разорвал бы я язык его, попадись он мне!Упрёка нет на днях за то, что сделали, –Напиток мой они смешали с горечью.К кому пойду, когда не к вам направлюсь я?Ведь сердце в ваших я садах оставил вам.Кто защитник мой от обидчика самовластного?Все злее он, когда я власть даю ему.Ему я дух мой отдал, чтоб хранил он дар,Но меня сгубил он и то сгубил, что я дал ему.Я истратил жизнь, чтоб любить его.О, если бы Мне близость дали взамен того, что истратил я!О газеленок, в сердце пребывающий,Достаточно разлуки я испробовал!Ты тот, чей лик красоты все собрал в себе,Но все терпенье на него растратил я.Поселил я в сердце его моем – поселилось тамИспытание, но доволен я поселившимся,Течёт слеза, как море полноводное,Если б знал дорогу, поистине, я бы шёл по ней.И боялся я, и страшился я, что умру в тоскеИ все уйдёт, на что имел надежду я».
И когда Мариам услышала от Нур-ад-дина, влюблённого, покинутого, это стихотворение, пришло к ней из-за его слов сострадание, и она пролила из глаз слезы и произнесла такое двустишие:
«Стремилась к любимым я, но лишь увидала их,Смутилась я, потеряв над сердцем и взором власть.Упрёки готовила я целыми свитками,Когда же мы встретились, ни звука я не нашла».
И Нур-ад-дин, услышав слова Ситт-Мариам, узнал её, и заплакал сильным плачем и воскликнул: «Клянусь Аллахом, это звук голоса Ситт-Мариам-кушачницы – без сомнения и колебания и метания камней в неведомое…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Восемьсот восемьдесят девятая ночь
Когда же настала восемьсот восемьдесят девятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Нур-ад-дин, услышав, что Мариам произносит стихи, воскликнул про себя: «Поистине, это звук голоса Ситт-Мариам, без сомнения и колебания и метания камней в неизвестное! Посмотреть бы, правильно ли моё предположение, действительно ли это она или кто-нибудь другой!» И потом усилилась печаль Нур-ад-дина, и он заохал и произнёс такие стихи:
«Увидел раз хуливший за страсть меня,Что встретил на просторе я милуюИ не сказал ни слова упрёка ей:Упрёки ведь – леченье тоскующих.И молвил он: «Молчишь почему, скажи,И верного не можешь ответа дать?»И молвил я; «О ты, что не ведаешьЧувств любящих и в них сомневаешься!Влюблённых признак, страсти примета их –Молчание при встрече с любимыми».
А когда он окончил свои стихи, Ситт-Мариам принесла чернильницу и бумагу и написала в ней после священных слов: «А затем – привет на тебе Аллаха и милость его и благословенье! Сообщаю тебе, что невольница Мариам тебя приветствует и что велика по тебе её тоска, и вот её послание к тебе. В минуту, когда эта бумажка попадёт к тебе в руки, тотчас же и немедленно поднимайся и займись тем, чего Мариам от тебя хочет, с крайней заботой, и берегись ослушаться её или заснуть. Когда пройдёт первая треть ночи (а этот час – самое счастливое время), у тебя не будет иного дела, кроме как оседлать обоих коней и выйти с ними за город, и всякому, кто спросит: «Куда ты идёшь?», отвечай: «Я иду их поводить». Если ты так скажешь, тебя не задержит никто: жители этого города уверены, что ворота заперты».
И потом Ситт-Мариам завернула бумажку в шёлковый платок и бросила её Нур-ад-дину из окна, и Нур-ад-дин взял её, и прочитал, и понял, что в ней содержится, и узнал почерк Ситт-Мариам. И он поцеловал записку, и приложил её ко лбу между глаз, и вспомнил былую приятную близость, и, пролив слезы из глаз, произнёс такое двустишие:
«Пришло к нам послание от вас в ночном сумраке,Тоску взволновав по вас во мне, изнурив меня.И жизнь мне напомнила, прошедшую в близости,Хвала же владыке, мне разлуку пославшему!»
А потом Нур-ад-дин, когда опустилась над ним ночь, занялся уборкой коней и выждал, пока прошла первая треть ночи, и тогда в тот же час и минуту подошёл к коням и положил на них два седла из лучших сёдел, а затем вывел их из ворот конюшни и запер ворота и, дойдя с конями до городских ворот сел, ожидая Ситт-Мариам.
