Иван Ваненко - Тысяча и одна минута. Том 2
Заголосила, завопила… заткнул Яков уши, да вон из избы; а Марфа на сходку, да к старосте. «Батюшка родной, Трифоныч! Заступись за меня горемычную, измучил меня муж мой-тиран, не на-что хлеба купить, печем оброка платить!» Трифоныч был вдовой мужик, позабыл, как жены и блины пекут, как шьют себе платье новое, как допекают мужей обновами, ну да он и баб-то молодых жаловал!.. Пожал плечьми, головой покачал и велел позвать дядю Якова. Туда-сюда кинутся, нет нигде.
«Не поехал ли по дрова?» молвил Трифоныч. И, нет, затрещала Марфа Сидоровна; чай где ни будь пьянствует.
Вот собралася сходка православных мирян, загутарили мужичьки о том, о сем, кто: велик оброк, кто: староста строг, с кого недоимки, кого в рекруты; шумят и гомят, аж в деревне стон; но вот почти все и покончили, палками землю поутыкали; надселося горло, устал язык, дядя Яков не является. Видно делать с ним нечего! Выходит Трифоныч вперед и такую миру речь ведет: «ведомо вам, мужички православные, есть в нашем миру крестьянин Яков простая голова; был он мужичек достаточный, было у него добра всякого и богатства такого, что и нам дай Бог, да видно все не впрок пошло, протранжирил он все, как вы знаете, не дает ни оброка боярину, ни о доме, ни о прочем не старается! Вот у него, примером сказать, жена-баба хозяйка хорошая, нечем укорить, не чем глаз уколоть, а он с ней живет, что кошка с собакою! стало, от него нечего и ждать доброго. Говорится в Священном Писании: гнилое дерево порубается, сиречь-худая трава из поля вон, и так по-моему суждению, отдать его нынешний набор в некруты? а? как вы думаете, мужичка православные?..
Начались пересуды, да рассуды; двое похвалят, а сто выругают; тот и виноват, кого нет на глазах, уж это в свете водится, эта привычка не сальное пятно: ее французский портной ни какой не выведет.
– Правда, сказал кудрявый Антон, был богат Яков и мне помогал; отпустил мне на раззавод коровенку, ну, да я ему намедни барана дал! «Истинно так,» молвил рыжий Егор; «года с три назад, одолжил он мне четверть ржи, ну, я аномнясь, для его поросят припас отрубей четверик!» Передавал он иногда и деньжонок в долг, «сказал кривой Мартын,» ну так я ему на днях, пособил плетень городить! «Нет, братцы, неча таить, прибавил черный Степан, был Яков парень, мало этаких, что ни попроси, нет отказу ни в чем, всяк ему бывало, в пояс кланивался, а как стало вот мало, нападки пошли, как у Сеньки да деньги – Сенюшка-Семен, а у Сеньки ни деньги, так черт ли в нем! Да и Трифоныч-то с Спиродоновной…» Но видит Степан, что его никто не слушает, прижался к углу и думает: видно обухом не срубишь избы, видно языком не слизнуть беды, еще самому, пожалуй, достанется; и то сказать: мне какая стать, сломать свое ребро за чужое добро, а лучше болтать что другие врут! «Так все поквитались с дядей Яковом, никто ему не должен, один он виноват; завопили миром: забрить ему лоб!
Глядь…. идет и сам дядя Яков, будто с неба упал, с ноги на ногу переваливается, словно как и в прошлые годы!
«Вот он! вот он! закричали все, только завидели издали, точно как на волка затукали.
– Бью миру челом, поклон старосте! сказал дядя Яков, вступая на сходку.
«Милости просим!.. отвечал Трифоныч, усмехаясь; «ну-ко Яков-брат, хоть ты рад иль не рад, раскажи-ка, долго ль ты будешь так маить нас, аль мирские деньги нахальные, что нам платить за тебя?»
– Да окстись, дядя Трифоныч! Разве за меня коли плачивали?
«Не плачивали, так приходит платить, голова не разумная; он же еще озарничает перед миром всем!»
– Не озорничаю, а правду баю. Кто тебе сказал, что за меня другие поплатятся? В чужой мошне не в своей квашне, не сменяешь: если ли тестно али пусто место! Что я миру повинен и сам отдам!
«А чем-то отдашь, у тебя, коли, и всего живота продать, на кафтан не собрать!
– Не тужи, Трифоныч, что у батрака живот болит, а тужи, что он кашей набит! Многодь за мной неустою, изволь сказать?
«Сам знаешь, не первый год платишь; почем за тягло, сам смекай!»
– Хм! молвил Яков; так на, отщитаи!
Вынул свою кису, брякнул на стол, перевернул к верху дном… Ах ты, мой Господи! У всех глаза так и повыскакали: все-то империялы, да рублевики! Трифоныч струсил, ну оглядывать: да не стал ли уж Яков наш оборотнем! Все рты поразинули.
Дядя Яков оброк отщитал, деньги поклал и пошел домой, как ни в чем не бывал.
Поглядели мужички друг на друга, погладили бороды, да понурили головы, почесал затылок Трифоныч, призадумалась и Марфа Сидоровна. Хочется ей узнать, так что Господи, где это Яков денег достал?.. Бабье сердце что глиняной горшок: вынешь из печи, он пуще кипить.
«Погоди ж, думает она, «я тебе дружку отплачу за это. Прятать деньги от жены – где это видано! прикинулся таким, что у него копейки нет, а теперь вишь! Все это мне на зло делает!..»
Но хитра ж и Сидоровна: стала вдруг такая тихая, смирная: в людях ли сидит, только слушает, да глядит, воротится ль домой, не замутит водой; сам Яков не надивуется, да уж тали это полно Марфа жена. Бывало он только на двор, она: и плут ты и вор, по чужим людям шляешься, болтаешься, от жены-от дому отбиваешься; хоть всего в доме вдоволь, она себе ворчит да ругает: и того нету, и эта то нету; коров, хоть бы те у самого барина, а ей купи масла на блины; все поле хлебом засеяно, а ей давай муки на пироги; ни за что нет спасибо, а за все брань, да попрек! Теперь стала баба та ж да не та, ниже травы, тише воды; даже вся деревня диву далась; во всякой избе только и толкуют, что про Якова да про Марфу Сидоровну. Ведь мы про людей вечеринку, а люди про нас и всю ночь не спят. Говорят головы умные: видно Яков денег не путем достал, спознался он с нечистою силою, даже и жена-то перед ним пикнуть не смеет! Судят все, да рядят, да мерекают; кто говорит, что видел, как Яков ездил в другое село к колдуну Запекале, кто что он под вечерок повытряс у кого-то из кармана лишнее, то есть просто-ободрал, как липку; кто говорит, что давно по деревне ходит клад в виде рыжого теленка, да попался под руку Якову, а он его, благословясь, стукнул обухом, вдруг из теленка и стал мешок с золотом! Вот всякой этак и смекал и другому пересказывал за правду. На чужой роток не накинешь платок; дело не дело, а наскажут на чьей избе ворона сидела. Дошли эти слухи до Якова, он улыбнулся, погладил ус левою рукою, а правою поднес ко рту кружку, да прихлебнул домашней браги, а у завистников расскащиков и по усам текло, да в рот не попало. Приходит великий праздник Николин день; ждет Яков, запросит жена обнов по старой привычке. Не тут-то было, ни гугу Марфа Сидоровна! Экой на нее доброй стих нашел, думает Яков, видно кается, что мне прежде от неё житья не было! Жалко стало Якову Марфу жену. Сидит он однажды да брагу пьет, а Марфа лен прядет – вишь какая стала досужная!
– А что, Марфуша, промолвил Яков, поглядывая в окно; глядишь, скоро к празднику с торгами приедут.
«Ну что ж такое? приедут так приедут.»
– Чай с города всяких обнов навезут?
«Ну что ж? навезут, так навезут.»
– Чай наши бабы будут себе покупать всякой всячины?
«Ну что ж? будут, так будут!»
Экое бабье сердце упрямое! Ведь и знает, про что хочешь сказать, а никогда не начнет первая.
– Чай тебе тоже обнов хочется?
«У меня много и старого!
– Ну да старое старым, а новое новым! Что тебе: телогрейку, али шубку купить?
«Ничего не надо! Я и так, может, все твое на обновах прожила!» Марфа захныкала. «Острамил ты меня, опозорил, сказал, что у тебя копейки и ет; все на меня пальцами указывали; вот жена мужа в конец разорила, заставила ходить по миру!
Экая дура негодная!.. У-ух!.. вот дочего я дожила!..
Из хныканья Марфа уж и выть начала. Говорят: муж да жена одна сатана, а иная и одна жена, что твои две сатаны. Яков унимал, унимал, пришло хоть самому зареветь.
– Да не плачь; экая, право, у меня тогда гроша не было.
«Да не было, а откуда же ты взял только на оброк? Небось, взаймы-то дать некому, а ты видно нарочно от меня припрятал! У-ух!..
– Ну право-же, великое слово не было!
«Ничего не было, а после откуда пришло?»
– А после…
«Что после? Где ты их взял!
– Да так… Бог послал!
«Бог послал! Видно солгать как не знаешь! Опозорил, острамил, да еще обманывает! Вот какое житье мое горемычное! У-х! у-ух!..
– Полно Марфуша! Что было, то прошло; давай помиримся! кто старое помянет, тому глаз вон! Бог нас избавил от беды, теперь будем жить посмирнее, да получше, так и худу конец.
Но кто сладит с бабой упрямой? Ревет, да воет, да приговаривает: «несчастная я, безталанная, под злою родилась планидою, живу не правой обидою; от родных укор, от соседей позор, а от мужа еще того хуже!..»
Причитала Марфа, да высчитывала, нагнала тоску на Якова. Перестань же Марфа корить, напрасное говорить, да выдумывать; коли я тебе расскажу всю правду истинную, так ты и поверишь и вспокаешься; как узнаешь, где я денег добыл, так не станешь на мужа плакаться!
