Ф. Энсти - Медный кувшин

— Могу я попросить у него что-нибудь выпить? — спросил затем профессор, и виночерпий налич ему кубок ледяного шербета с ароматом варенья из фиалок.

— Искренне сожалею, мой милый, — сказал он, попробовав напиток, — но если я выпью это, то завтра буду болен. Если бы можно было стакан вина…

Другой раб сейчас же подал ему чашу с вином, которое он попробовал и поставил на пол, вздрогнув и сделав гримасу. Гораций попробовал после него и не удивился. Это было крепкое, терпкое вино, в котором запах козлиной шкуры и смолы боролись за преобладание.

— Это старое и, не сомневаюсь, тонкое вино, — заметил профессор с деланной учтивостью, — но оно, вероятно, пострадало при перевозке. Я все-таки думаю, что при моей наклонности к подагре немного Аполлинариса с виски было бы для меня лучше… если только вы держите в доме такие западные напитки.

Гораций был убежден, что бесполезно было приказывать рабам принести виски или Аполлинарис, которые, конечно, были неизвестны во времена джинна. Поэтому ему осталось только извиниться за их отсутствие.

— Ничего! — сказал профессор. — Я не так страдаю от жажды, чтобы не мог подождать до дома.

Было некоторым утешением, что и Сильвия, и ее мать похвалили шербет; они даже оценили — или были так любезны, что сказали, будто оценили, — блюдо, состоявшее из риса с рубленым мясом, завернутого в виноградные листья; оно было совсем не аппетитно на вид и есть его изящно было трудно.

За ним следовал цельный ягненок, жаренный на оливковом масле, начиненный толчеными фисташками, перцем, мускатным орехом и кориандровым семенем и обильно политый розовой водою и мускусом.

У одного Горация хватило храбрости приняться за ягненка… но ему пришлось пожалеть об этом. Потом явились куры, начиненные изюмом, петрушкой и крошеным хлебом. Банкет закончился пирожным странной формы и противного вида.

— Надеюсь, — сказал Гораций с тревогою, — вы не находите, что эта восточная стряпня очень… плоха?.. — Сам же он чувствовал себя положительно нездоровым. — Это все-таки несколько разнообразит нам обыденный стол.

— Обед был поистине удивительный, благодарю вас, — ответил профессор, надо полагать, не без задней мысли. — Даже на Востоке я не ел ничего подобного.

— Но где же ваша хозяйка научилась такому искусству, дорогой Гораций? — спросила г-жа Фютвой. — Вы, кажется, говорили, что она готовит лишь простое кушанье. Она когда-нибудь жила на Востоке?

— Не совсем на Востоке, — сказал Гораций, — и не то, чтобы жила… Дело в том, — продолжал он, чувствуя, что несет чепуху и что лучше быть неоткровеннее, — что этот обед готовила не она. Она… ей понадобилось отлучиться совершенно неожиданно. Так что весь обед прислан… этим… ну, кондитером, что ли! Он поставляет все без исключения, и прислугу, и все!

— А я думал, — сказал профессор, — что для холостяка… для обрученного уже холостяка, вы, кажется, живете слишком широко.

— О, они здесь только на сегодняшний вечер, — сказал Гораций. — Хорошие малые… более живописны, чем здешний зеленщик… а кроме того, они не навязывают своего присутствия.

— Они — настоящие душечки, Гораций, — заметила Сильвия, — только… ну, немножко черномазы на вид.

— Мне бы не подобало критиковать стиль и способ оказанного нам приема, — вставил профессор кисло. — Не то я решился бы заметить, что вы едва ли выказали склонность к бережливости, которую я хотел бы…

— Ну, Антон, — прервала его жена, — пожалуйста, воздержимся от осуждения. Гораций устроил все это прелестно… да, прелестно: и даже если бы он был в данном случае немножко расточителен, то ведь он и не обязан быть экономным теперь, ты знаешь!

— Дорогая, — сказал профессор, — мне еще неизвестно, что надежда на прибавку дохода в отдаленном будущем есть повод к безрассудному мотовству в настоящем.

— Если бы вы только знали, — сказал Гораций, — вы не назвали бы это мотовством. Это… это вовсе не тот обед, который я собирался предложить вам, и боюсь, что он не был особенно хорош… но во всяком случае он, конечно, не дорог.

— Дороговизна есть понятие относительное. Но я думаю, что имею право спросить, предполагаете ли вы жить на ту же ногу, когда женитесь?

Как читатель может заметить, вопрос был крайне щекотливый. Если бы Вентимор ответил согласно истине, что вовсе не имеет намерения содержать свою жену в подобной роскоши, то он был бы обвинен в эгоистическом потакании своим прихотям, пока холост; если бы, наоборот, он заявил, что предполагает жить с женою среди этого сказочного и ненужного великолепия, то, конечно, он только оправдал бы недоверие ее отца к его благоразумию и бережливости.

С подавленным бешенством Гораций думал, что виною всему этот нестерпимый старый осел — джинн; он поставил его в такое положение, а сам улизнул туда, куда не долетят ни увещания, ни брань!

Прежде чем он собрался ответить на вопрос, слуги бесшумно убрали поднос и скамейку и стали разносить розовую воду в серебряном кувшине с тазом, вид которых, по счастью или нет, отвлек внимание профессора в другую сторону.

— Эти вещи недурны… положительно недурны, — сказал он, рассматривая их поближе. — Где это вам удалось достать их?

— Это не мои, — сказал Гораций. — Они присланы… поставщиком обеда.

— Можете вы дать мне его адрес? — спросил профессор, чуя покупку. — Ведь знаете, эти вещи — настоящие древности… Они слишком хороши для каждодневного употребления.

— Я неточно выразился, — сказал Гораций беспомощно. — Эти оригинальные вещи мне одолжил один… один эксцентричный восточный джентльмен, в виде величайшей любезности.

— Я знаю его? Он собирает коллекцию подобных вещей?

— Не думаю, чтобы вы с ним встречались. В последние годы он жил очень уединенно.

— Я очень бы хотел посмотреть на его коллекцию. Если бы вы дали мне рекомендательное письмо…

— Нет, — сказал Гораций, которого бросило в жар, — это будет бесполезно. Он никогда не показывает своей коллекции… Он… он удивительно странный человек. А теперь как раз он за границей.

— Ах, прошу прощения, если я оказался нескромным, но я заключил из ваших слов, что этот… гм… банкет был заказан у профессионального поставщика.

— Ах, банкет! Да, это прислано от кондитера, — лгал Гораций, — отделение… восточной кухни. Они только что начали это дело, знаете; так… так вот я и решил испытать их. Но это не то, что можно назвать уже организованным делом.

Рабы с низкими поклонами уже приглашали их садиться на диван, который тянулся вдоль стены залы.

— Ах, — сказал профессор, с заметным кряхтеньем вставая со своей подушки, — значит, у нас будет кофе и остальное там, а?.. Ну, мой мальчик, я не буду огорчен, признаться, если найдется, к чему прислонить спину… и сигара, легкая сигара… поможет пищеварению. Здесь можно курить?

— Курить? — переспросил Гораций. — Ну, конечно. Во всей квартире. Сюда! — крикнул он, хлопнув в ладоши, что заставило одного из рабов немедленно приблизиться к нему с покорным видом. — Принесите кофе и сигары, понимаете?

Раб выкатил свои миндалевидные глаза в явном недоумении.

— Кофе, — сказал Гораций, — вы должны знать, что такое кофе. И папиросы. Ну, чубуки, в таком случае — кальян, если так по-вашему.

Но раб явно не понимал и Горация внезапно осенила мысль, что, так как кофе и табак даже на востоке вошли в употребление гораздо позднее эпохи Сулеймана, то джинн, как распорядитель праздника, конечно, не имел понятия, насколько они стали необходимы в настоящее время.

— Я страшно огорчен, — сказал он, — но, кажется, они этого не припасли. Я сделаю выговор распорядителю. И, к несчастью, я не знаю, где и мои-то сигары.

— Это неважно, — сказал профессор с подчеркнутым стоицизмом. — Я курю умеренно вообще, а турецкий кофе, хотя мне и нравится, но может вызвать бессонницу. Но вы бы разрешили мне взглянуть на тот медный кувшин, который вы приобрели на несчастном Коллингамовом аукционе? Я был бы вам очень благодарен.

Гораций не имел понятия, где был или мог быть кувшин и ничего не добился бы, если бы профессор не пришел к нему на помощь, несколькими арабскими словами заставив рабов понять, что именно он хотел, чтобы они нашли.

Двое из них вошли, неся медный кувшин со всеми знаками благоговейного ужаса, и поставили его у ног Вентимора.

Профессор Фютвой, вытерев и надев очки, стал рассматривать сосуд.

— Действительно, это — самый необычный образец медного производства, — сказал он, — столь же единственный в своем роде, как и серебряный кувшин с тазом. И действительно, как вы и думали, здесь, кажется, есть что-то в роде надписи на крышке, хотя при этом тусклом свете ничего нельзя сказать определенно.

Пока он рассматривал кувшин, Гораций сел на диван рядом с Сильвией, рассчитывая на один из тех разговоров шепотом, которые дозволяются жениху и невесте. Пир он кое-как отбыл и в результате даже благодарил судьбу, что дело не обошлось хуже. Удалились все дикие и внушавшие жуткое чувство слуги, которых он не знал, считать ли за эфритов, за демонов или просто за привидения, но чьих услуг он больше не желал. Г-жа Фютвой мирно задремала, а ее супруг стал благодушнее, чем был во весь вечер.