Эрнст Гофман - Повелитель блох
К ужасу Перегринуса, ему почудилось, что он узнает голос Гамахеи.
― Что вам угодно? Что вы тут делаете? ― обратился Перегринус к человеку, занимавшемуся в самом деле какими-то дьявольскими операциями, потому что все быстрее играли радужные круги, все пламеннее сливались в одну точку, пронизавшую дверь, все болезненнее раздавались из комнаты стоны.
― Ах, ― сказал человек, складывая и поспешно припрятывая свои стекла, ― ах, это вы, почтеннейший хозяин! Простите, дражайший господин Тис, что я произвожу здесь свои операции без вашего любезного разрешения. Я побывал у вас, чтобы его испросить. Однако добрейшая Алина сказала мне, что вы ушли, а дело мое здесь внизу не терпело ни малейшего отлагательства.
― Какое дело? ― спросил Перегринус довольно грубо. ― Какое дело здесь внизу не терпит ни малейшего отлагательства?
― Разве вы не знаете, ― продолжал человек с отталкивающей усмешкой, ― разве вы не знаете, достойнейший господин Тис, что от меня сбежала моя негодная племянница, Дертье Эльвердинк? Вы даже были задержаны как ее похититель, хотя и совершенно несправедливо, почему, если понадобится, я с большим удовольствием засвидетельствую вашу полную невиновность. Не к вам, а к господину Сваммердаму, бывшему когда-то моим другом, а теперь обратившемуся в моего врага, бежала вероломная Дертье. Я знаю, она сидит здесь в комнате, и одна ― господин Сваммердам вышел. Проникнуть внутрь я не могу, потому что дверь крепко-накрепко заперта, а я слишком добродушный человек, чтобы прибегнуть к взлому. Вот я и позволил себе немножко помучить малютку моими оптическими пытками. Пусть она знает, что я ее господин и хозяин, какой бы там принцессой она себя ни воображала!
― Вы черт! ― вскричал Перегринус в сильнейшей ярости. ― Вы черт, милостивый государь, а не господин и хозяин прекрасной, небесной Гамахеи. Вон из моего дома! занимайтесь где вам угодно вашими сатанинскими операциями, а здесь вам не добиться удачи, об этом уж я позабочусь.
― Не горячитесь, ― сказал Левенгук, ― не горячитесь же, дражайший господин Тис, я человек совсем безобидный и никому не желаю зла. Вы и не подозреваете, за кого вы заступаетесь. Ведь это маленькое чудовище, маленький василиск ― то существо, что сидит там в комнате в образе прелестнейшей женщины. Если ей уже решительно не нравилось житье у меня, скромного человека, пусть ее убежала бы даже, но зачем она, эта вероломная изменница, украла у меня драгоценнейшее мое сокровище, лучшего друга души моей, без которого я не могу жить, не могу существовать? Зачем похитила она у меня мастера-блоху? Вы не поймете, почтеннейший, что я разумею, но...
Тут мастер-блоха, спрыгнувший тем временем с жабо господина Перегринуса и занявший более надежное и удобное место в его галстуке, не смог удержаться, чтобы не разразиться тонким, язвительным смехом.
― А, ― воскликнул Левенгук, вздрогнув как от внезапного испуга, ― а! что это было! ― возможно ли? ― да, здесь, на этом самом месте! ― позвольте-ка, почтеннейший господин Перегринус! ― И Левенгук протянул руку, подошел вплотную к Перегринусу и намеревался уже схватиться за его галстук.
Но Перегринус ловко от него увернулся, крепко схватил его и потащил к входной двери, чтобы без дальнейших рассуждений вытолкать его вон. Как раз в тот момент, когда Перегринус и беспомощно барахтавшийся Левенгук находились у самой двери, она вдруг растворилась снаружи, и в сени ворвался Георг Пепуш, а за ним господин Сваммердам.
Чуть только Левенгук завидел своего врага Сваммердама, как, собрав последние силы, вырвался из рук Перегринуса, отскочил назад и загородил спиной дверь роковой комнаты, в которой сидела прекрасная пленница.
Увидев это, Сваммердам вытащил из кармана маленькую подзорную трубку, раздвинул ее во всю длину и стал наступать на врага, громко восклицая:
― Ну, потягаемся, проклятый, если у тебя хватит смелости!
Левенгук проворно выхватил такой же инструмент, так же его раздвинул и закричал:
― Что ж, выходи, я готов, сейчас почувствуешь мою силу!
Тут оба они приставили подзорные трубки к глазам и яростно напали друг на друга, нанося убийственные удары, причем посредством сдвигания и раздвигания они то сокращали, то удлиняли свое оружие. Они делали финты, парады, вольты ― короче говоря, применяли все приемы фехтовального искусства и приходили все в больший и больший азарт. Получивший удар пронзительно вскрикивал, подскакивал и делал самые удивительные прыжки, антраша, пируэты, точно лучший солист парижского балета, пока противник не приводил его в оцепенение, устремив на него укороченную трубку. Получал удар этот последний, и с ним повторялась та же история. Так обменивались они дикими прыжками, сумасшедшими ужимками, бешеными криками; пот катил градом с их лбов, налившиеся кровью глаза вылезли из орбит, и так как, кроме их обоюдного взглядывания друг на друга через подзорные трубки, нельзя было заметить никакой другой причины их виттовой пляски, то их можно было принять за бесноватых, выскочивших из дома умалишенных. Впрочем, вся эта сцена была презабавна.
Господину Сваммердаму наконец удалось-таки оттеснить злого Левенгука с его позиции перед дверью, которую он отстаивал с необычным упорством, и перенести борьбу в глубину сеней. Тут Георг Пепуш улучил момент, толкнул освободившуюся дверь, которая вовсе даже не была заперта ни на замок, ни на задвижку, и проскользнул в комнату. Но он сейчас же выскочил оттуда назад с криком: «Она бежала ― она бежала!» ― и с быстротой молнии бросился вон из дома. Тем временем оба противника, Левенгук и Сваммердам, тяжко поразили друг друга, ибо оба они прыгали и танцевали самым бешеным образом, сопровождая все это воем и криками, какие вряд ли уступали воплям грешников в аду.
Перегринус положительно не знал, что предпринять, чтобы разнять разъяренных врагов и тем положить конец всему зрелищу, столь же смешному, сколь и ужасному. Наконец оба они, заметив, что дверь в комнату растворена настежь, забыли и битву и боль свою, спрятали гибельное оружие и устремились в комнату.
Сердце так и упало у господина Перегринуса Тиса, когда он сообразил, что красавица ускользнула из дома, и он стал проклинать отвратительного Левенгука. Тут послышался вдруг на лестнице голос Алины. Она громко смеялась и приговаривала: «Чего только не случается! Ну и чудеса! ― да кто ж бы это мог и подумать!»
― Что такое, ― спросил Перегринус растерянно, ― что такое опять за чудеса?
― О милый мой господин Тис, ― закричала ему старуха, ― идите же скорее наверх, скорее в вашу комнату!
Когда же старуха, лукаво хихикая, отворила ему дверь его комнаты и он вошел в нее, о чудо из чудес! ― ему навстречу порхнула прелестная Дертье Эльвердинк, одетая в то самое обольстительное платье из серебряной тафты, в каком он видел ее в тот раз у господина Сваммера.
― Наконец-то, наконец-то я снова вижу тебя, мой сладостный друг, ― прошептала малютка и прижалась к Перегринусу так близко, что, несмотря на свои добрые намерения, он не мог не обнять ее с величайшей нежностью. В глазах у него помутилось от любовного восторга и счастия.
Нередко, однако, случается, что человек в высшем упоении несказанного блаженства наткнется носом на что-нибудь твердое и, пробужденный земною болью, низвергнется из области потусторонних грез сразу в посюстороннюю обыденность. Так было и с господином Перегринусом. А именно, склонившись к Дертье, чтобы поцеловать ее сахарные уста, он ужасно ушиб свой, весьма почтенных размеров, нос о блестящую бриллиантовую диадему, которую малютка носила в своих черных кудрях. Боль от удара об острые граненые камни настолько отрезвила его, что он смог обратить внимание на диадему. Диадема же напомнила ему о принцессе Гамахее и обо всем, что рассказал ему мастер-блоха об этом обольстительном существе. Он рассудил, что принцесса, дочь могущественного короля, никоим образом не может придавать ценность его любви и что все ее любовное к нему отношение самый лицемерный обман, рассчитанный на то, чтобы предательски вновь завладеть волшебной блохой. От этого рассуждения кровь заледенела у него в жилах, и если его любовный пламень не совсем потух, то все-таки значительно поостыл.
Перегринус легонько высвободился из любовных объятий малютки и тихо заговорил, потупив глаза:
― Ах, боже мой! Да ведь вы дочь могущественного короля Секакиса, прекрасная, великолепная, дивная принцесса Гамахея! Простите, принцесса, что, будучи не в силах побороть охватившее меня чувство, я поступил так глупо, так безумно. Но вы сами, ваша светлость...
― Что, ― перебила Перегринуса Дертье Эльвердинк, ― что говоришь ты, мой милый друг? Я ― дочь могущественного короля? Я ― принцесса? Но я ведь твоя Алина, которая будет любить тебя до безумия, если ты ― но что же это со мной? Алина, королева Голконды? она ведь давно уже у тебя; я говорила с ней. Такая добрая, милая женщина, только вот состарилась и уж далеко не так хороша, как во время своей свадьбы с французским генералом! Увы! верно, я не настоящая, верно, я никогда не царствовала в Голконде? Увы мне!
