Спиридон Вангели - Панталония — страна чудаков
— А как быть овцам?
— Завтра и для овец праздник. Вот тебе полмешка колокольчиков. Повесь каждой овце колокольчик на шею.
Про себя придворный подумал: если пастух будет глупости болтать — колокольчики заглушат и король ничего не услышит.
Назавтра выдался жаркий день. И, вместо того чтобы привязать колокольчики, пастух взял да и постриг всех овец. Только с барана шубу не снял.
В полдень появился Великий Крошка. Со свитой. Вчерашний всадник так и остолбенел: стоит пастух, а с ним овцы без колокольчиков, голые какие-то, только баран в шубе, а на шее у барана болтается здоровый колокол.
— Слушай, пастух, — сказал король, — почему ты барана не постриг?
— Ваше Величество! Я человек простой. Как же я могу постричь барана, он ведь овечий король?
«Ладно, бородач, — раздражённо подумал Великий Крошка, — я тебя научу сейчас уму-разуму».
— Ответь-ка мне, пастух, — сказал он и указал на свиту, — почему меня окружает столько светлых голов, а ты один ходишь?
— Я вот что, Ваше Величество, про это думаю — полный мешок сам по себе стоит, а пустой кто-то должен поддерживать.
Свита окаменела. А король молчит, будто галушку проглотил, и ему даже нельзя пожелать приятного аппетита.
Откашлялся король, хлестнул коня и дальше поскакал смотреть на свой народ.
А дворцовый портной, узнав о таком разговоре, долго смеялся.
— Знал я, кому сына доверить… Но сам-то я совсем опанталонился.
Гости
Очень уж Милуцэ любил гостей. Если нету в доме гостей, какой же ты крошка? Не крошка, а пень в шляпе!
Его жена Ирина знала эту слабость и пользовалась этим, как могла. Если ей хотелось, чтоб он посидел дома, она пряталась за углом сарая и кукарекала петушиным голосом:
— Ку-ка-ре-ку!
— Эй, Ирина, ты где? — кричал Милуцэ. — Ты знаешь, петух только что пропел у самого порога! Будут у нас сегодня гости! Сегодня не пойду лес рубить!
— И правильно, побудь со мной. Поможешь бельё постирать да выжать как следует. Мы ещё молодые, живём в королевстве Среда. Когда нам вместе побыть — когда зубы выпадут?
— Ладно, — говорил Милуцэ. — Пускай и деревья проживут на день больше.
И хорошо было в тот день Ирине, а Милуцэ всё поглядывал на калитку: не идут ли гости? Нет пока.
— Постарел наш петух, — сказал как-то вечером Милуцэ. — Всё наврал. Сломались наши часы, которые показывают, когда должен прийти гость.
— Что ты, что ты, — сказала Ирина. — Хороший петух, не сломались у него часы. Не дай Бог его зарезать!
— Тогда где же гость?
— Он ещё придёт. А знаешь, кто этот гость?
— Кто?
— Ребёночек наш, недогадливый! Скоро будет у нас гость, маленький.
Милуцэ и на другой день остался дома и целый день плёл колыбель. Он был мастером на все руки.
А на третий день петух вдруг по-настоящему закукарекал.
— Что такое? — сказал Милуцэ. — Гости?
Во дворе действительно появились гости. Много гостей. Надо посчитать. Ну, во-первых, крошка Костаке, брат троюродный, приехал на подводе. С ним жена Ефтимия — это два. А с нею кошка и свинья. Сзади к телеге была привязана корова. Это уже пятеро. Ну, конечно, пёс Цыган бежал впереди лошадей. А лошадей двое. Вот и получилось — восемь гостей.
Милуцэ очень обрадовался и первым делом вывел из коровника свою корову, а туда завёл корову Костаке, ведь она была корова-гостья. Дал ей отборной травы. Гостям-лошадям дал отличного овса, псу Цыгану — кость помозговитей, а свинья тоже похрюкивала:
— Посмотрим, какие в гостях помои!
И помои свинье достались отборные. Чудо, а не помои! Свинья была довольна.
И Костаке с Ефтимией были довольны:
— Вот только и отдыхаем в гостях! Лишь вилка и работает! Ух, какое жаркОе! Вот это голубцы!..
Остались они погостить и на другой день и на третий.
Милуцэ, высунув язык, бегал от гостя к гостю: от свиньи к лошадям, от Ефтимии к псу Цыгану. Гости есть гости, не дай Бог кого обидеть!
— Слушай, — шепчет ему Ирина, — кур уже не осталось, и уток всех гости съели.
— Где хочешь бери, занимай у соседей!
А лошади Костаке ржут: еды! А свинья визжит: отдай моё!
Так они гостили ещё два дня.
И было в конце такое мычание и хрюканье… Корова и свинья не хотели уходить с этого двора.
— Совесть у вас есть?! — ругал их Костаке. — Оставайтесь здоровенькими, — сказал он хозяевам, напяливая шляпу на уши. — А мы домой поедем. Теперь приглашаем к нам. Договорились? Приезжайте, а то рассержусь. А уж если рассержусь — это надолго.
Уехали они, и Ирина спрашивает мужа:
— Ну что? Хочешь ещё гостей?
— Таких — не очень, — махнул рукой Милуцэ.
Прошло несколько дней, и Ирина говорит ему:
— Слушай, завтра воскресенье, поедем к твоему брату, отдохнём.
— Давай.
И вот в воскресенье оставили они дома и корову и собаку, только попросили соседку корову в обед напоить, и пошли в гости.
Шли они долго, в лесу птичек слушали, а у речки разулись и опустили в воду все свои четыре ноги, вспоминая детство.
К Костаке они пришли уже в сумерки. В окошке уже горела лампа, а как только собака залаяла — лампа сразу погасла.
— Ай-ай-ай! — закричал Костаке, выскакивая на крыльцо. — Какие гости дорогие!
Ефтимия кинулась целовать:
— Просим! Просим!
Вошли все в дом, а лампу зажигать не стали. Уселись за стол и стали болтать о том о сём. Вроде бы и дождя давно не было, а тут телёнок родился… Так болтают и болтают, а за стол не сажают. Вернее, за стол-то посадили, а еды не несут.
— Давайте хоть лампу зажжём, — Милуцэ говорит. — У меня спички есть. Где лампа?
— Ради Бога, только не это, — сказала Ефтимия. — А то комары налетят и нашего Костаке закусают. Тогда у него терпение лопнет. А окно тоже закрывать нельзя — лето ведь, люди добрые!
— Нда, — сказал Милуцэ. — А как ваша свинья поживает?
— Спасибо, хорошо. Вот только комары её кусают.
— Ну, ладно, — сказал Милуцэ. — Большой привет вашей свинье, а нам домой пора! Засиделись!
— До свиданья, до свиданья! Заходите ещё, будем очень рады!
Так и пошли Милуцэ с женою домой. Отошли от калитки, обернулись, тут как раз в окошке у Костаке свет зажёгся…
Шалаш
От этого шалаша — одни неприятности. Всякий, кто мимо идёт, обязательно во двор зайдёт на шалаш поглядеть. Он во дворе стоит, рядом с домом. Немыслимый шалаш!
Бабка Лисандра, как бабкам и положено, в доме живёт, а дед Иримия выдумал — в шалаше!
А дом у них — что надо: шесть окон, веранда, крыша дранкой покрыта. А что шалаш? Горбатые палки и соломенная шляпа на макушке.
— Иримия! — кричит с порога бабка. — Для чего мы здоровье подрывали — дом строили? Чтобы ты на старости лет в шалаше спал?
— Это не шалаш, а при-ро-да! — доносится хриплый голос.
— Да ты послушай! Люди говорят, что я тебя из дому выгнала. Другие — что ты сам ушёл. А кое-кто и вовсе решил, что мы с тобой развелись! Вот так!
— Пусть болтают. Зато мы можем друг к другу в гости ходить. Заходи, когда захочешь.
Так и сяк уговаривала его бабка, но после поняла, что уговорами делу не поможешь. Вот как-то подстерегла она, когда старик в поле ушёл, и в шалаш вместо миски борща миску углей притащила. Все вещи из шалаша забрала, только трубку оставила.
В тот день был сильный ветер, и скоро огромное пламя поднялось во дворе. Бабка испугалась, что огонь на дом перекинется, выбежала на дорогу, руками машет:
— Спасите! Помогите! Горим!!!
Дом-то на горе стоял, а колодцы только в долине были. Там дым увидели, в колокол стали бить, за водой побежали. Пока бегали туда-сюда, шалаш сгорел и огонь потух. Что с водой делать? Не нести же её обратно в колодец?! Наполнили бабке две бочки, да кадку с корытом, лоханку, две кастрюли и пять крынок.
К вечеру явился дед. А бабка вся в саже, чёрная как чёрт, рогов только не хватает.
— Ну?! — набросилась она на деда. — Чуть не сгорели вместе с домом. Не иначе как трубку горящую в шалаше оставил?!
Дед руки в карман — трубки нет.
— Да-а-а… — почесал он в затылке.
Что-то забывчивый стал он в последнее время. Но чтоб трубку горящую забыть… Расстроился дед. И шалаш ему жалко, и трубку.
— Ладно, не огорчайся! Подумаешь, трубка да пара охапок соломы!
Махнул дед рукой, у бабки гора с плеч свалилась, пошла умываться.
А воды в доме — хоть залейся. Нагрела котёл. Намылась, заставила и деда в корыто лезть. Так выкупала, что он своё детство вспомнил: вот так мать его купала когда-то… Положила его спать, в доме, рада, что избавилась от шалаша. И как ловко! И воды-то теперь в доме столько, что неделю можно в долину не спускаться.
Лежит бабка, а уснуть не может: сначала — от радости, а потом — от лунного света. Так яростно луна в эту ночь светила, что казалось — весь дом голубым пламенем охвачен. Лежит бабка — глаз не смыкает, а дед не успел головой подушки коснуться — уж и захрапел. Будто и шалаша у него никакого не бывало.
