Юрий Олеша - Три Толстяка: сказочная повесть
А сверху, по широчайшей лестнице, такой же маленький и сияющий, спускался навстречу кукле наследник Тутти.
Они были одного роста.
Суок остановилась.
«Так вот он, наследник Тутти!» – подумала она.
Перед ней стоял худенький, похожий на злую девочку мальчик, сероглазый и немного печальный, наклонивший растрёпанную голову набок.
Суок знала, кто такой Тутти. Суок знала, кто такие Три Толстяка. Она знала, что Три Толстяка забрали всё железо, весь уголь, весь хлеб, добытый руками бедного, голодного народа. Она хорошо помнила знатную старуху, которая натравила своих лакеев на маленькую Суок. Она знала, что это всё одна компания: Три Толстяка, знатные старухи, франты, лавочники, гвардейцы – все те, кто посадил оружейника Просперо в железную клетку и охотился за её другом, гимнастом Тибулом.
Когда она шла во дворец, она думала, что наследник Тутти покажется ей отвратительным, чем-то вроде знатной старухи, только с длинным и тонким языком малинового цвета, всегда высунутым наружу.
Но никакого отвращения она не почувствовала. Скорее ей стало приятно оттого, что она его увидела.
Она смотрела на него весёлыми серыми глазами.
– Это ты, кукла? – спросил наследник Тутти, протягивая руку.
«Что же мне делать? – испугалась Суок. – Разве куклы говорят? Ах, меня не предупредили!.. Я не знаю, как себя вела та кукла, которую зарубили гвардейцы…»
Но на помощь пришёл доктор Гаспар.
– Господин наследник, – сказал он торжественно, – я вылечил вашу куклу! Как видите, я не только вернул ей жизнь, но и сделал эту жизнь более замечательной. Кукла, несомненно, похорошела, затем она получила новое, великолепное платье, и самое главное – я научил вашу куклу говорить, сочинять песенки и танцевать.
– Какое счастье! – тихо сказал наследник.
«Пора действовать», – решила Суок.
И тут маленькая актриса из балаганчика дядюшки Бризака выступила в первом дебюте на новой сцене.
Этой сценой был главный дворцовый зал. А зрителей собралось много. Они толпились со всех сторон: на вершинах лестниц, в проходах, на хорах. Они лезли из круглых окон, переполняли балконы, карабкались на колонны, чтобы лучше видеть и слышать.
Множество голов и спин, самых разно-образных цветов и красок, горело в ярком солнечном освещении.
Суок видела лица, которые смотрели на неё, широко улыбаясь.
Повара с растопыренными пятернями, с которых, как клей с веток, стекали красные сладкие соки или коричневые жирные соусы; министры в разноцветных расшитых мундирах, точно обезьяны, переодетые петухами; маленькие пухлые музыканты в узких фраках; придворные дамы и кавалеры, горбатые доктора, длинноносые учёные, вихрастые скороходы; челядь, разодетая не хуже министров.
Вся эта масса лепилась ко всему, к чему можно было прилепиться.
И все молчали. Все, затаив дыхание, смотрели на маленькое розовое создание, которое спокойно и с большим достоинством двенадцатилетней девочки встречало эту сотню взглядов. Она совершенно не смущалась. Эти зрители вряд ли были более строгими, чем зрители на площадях, где чуть ли не каждый день представляла Суок. О, то были очень строгие зрители: зеваки, солдаты, актёры, школьники, маленькие торговцы! И тех Суок не страшилась. А они говорили: «Суок – самая лучшая актриса в мире…» И бросали на её коврик последнюю мелкую монету. А между тем за такую маленькую монету можно было бы купить пирожок с печёнкой, который заменял какой-нибудь чулочнице и завтрак, и обед, и ужин.
И вот Суок начала разыгрывать свою роль куклы по-настоящему.
Она сдвинула носки, потом приподнялась на них, подняла к лицу руки, согнутые в локтях, и, шевеля обоими мизинцами на манер китайского мандарина, начала петь песенку. При этом она покачивала головой в такт мотиву направо и налево.
Улыбалась она кокетливо и лукаво. Но всё время она старалась, чтобы глаза её были круглые и широкие, как у всех кукол.
Она пела так:
Вот наукой неизвестной,Раздувая в тиглях жар,Воскресил меня чудесноДобрый доктор наш Гаспар.Посмотри: я улыбнулась.Слышишь ли: вздохнула я…Так опять ко мне вернуласьЖизнь весёлая моя.Я всю жизнь к тебе спешила,Столько спутала дорог!..Не забудь сестрички милойИмя нежное – Суок!Снова я живою стала,И, заснувши в тишине,Я тебя во сне видала, —Как ты плакал обо мне!Посмотри: дрожат реснички,Льётся волос на висок.Не забудь твоей сестричкиИмя нежное – Суок!
– Суок, – тихо повторил Тутти.
Глаза его были полны слёз, и от этого казалось, что у него не два, а четыре глаза.
Кукла окончила песенку и сделала реверанс. Зал восхищённо вздохнул. Все зашевелились, закивали головами, защёлкали языками.
Действительно, мелодия песенки была очаровательна, хотя и несколько печальна для такого молодого голоса, а сам голос звучал такой прелестью, что казалось – исходил из серебряного или стеклянного горла.
– Она поёт, как ангел, – раздались в тишине слова дирижёра.
– Только песенка её немного странная, – заметил какой-то сановник, звякнув орденом.
На этом критика оборвалась. В зал вошли Три Толстяка. Скопление публики могло показаться им неприятным – все бросились к выходам. Повар в суматохе влепил свою пятерню со всем запасом малинового сока в спину какой-то красавицы. Красавица взвизгнула, и при этом обнаружилось, что у неё вставная челюсть, потому что челюсть выпала. Толстый гвардейский капитан наступил на красивую челюсть некрасивым, грубым сапогом.
Раздалось: хрясь, хрясь! – и церемониймейстер, подвернувшийся тут же, выругался:
– Набросали орехов! Трещат под ногами! Возмутительно!
Красавица, потерявшая челюсть, хотела закричать и даже воздела руки, но, увы, вместе с челюстью погиб и голос. Она только прошамкала нечто маловразумительное.
Через минуту в зале не было лишних. Остались только ответственные лица.
И вот Суок и доктор Гаспар предстали перед Тремя Толстяками.
Три Толстяка не казались взволнованными вчерашними событиями. Только что в парке они играли в мяч под наблюдением дежурного врача. Это делалось ради моциона. Они очень устали. Потные лица их блестели. Рубашки прилипли к их спинам, и спины эти походили на паруса, раздутые ветром. У одного из них под глазом темнел синяк в форме некрасивой розы или красивой лягушки. Другой Толстяк боязливо поглядывал на эту некрасивую розу.
«Это он запустил ему мяч в лицо и украсил его синяком», – подумала Суок.
Пострадавший Толстяк грозно сопел. Доктор Гаспар растерянно улыбался. Толстяки молча оглядывали куклу. Сияющий вид наследника Тутти привёл их в хорошее настроение.
– Ну-с, – сказал один, – это вы доктор Гаспар Арнери?
Доктор поклонился.
– Ну, как кукла? – спросил другой.
– Она чудесна! – воскликнул Тутти.
Толстяки никогда не видели его таким оживлённым.
– Вот и отлично! Она действительно выглядит хорошо…
Первый Толстяк вытер ладонью лоб, злобно крякнул и сказал:
– Доктор Гаспар, вы исполнили наше приказание. Теперь вы имеете право требовать награды.
Наступило молчание.
Маленький секретарь в рыжем парике держал перо наготове, чтобы записать требование доктора.
Доктор начал излагать свою просьбу:
– Вчера на Площади Суда построили десять плах для казни восставших…
– Их казнят сегодня, – перебил Толстяк.
– Я именно это и имею в виду. Моя просьба такова: я прошу даровать всем пленникам жизнь и свободу. Я прошу отменить казнь вовсе и сжечь эти плахи…
Рыжий секретарь, услышав эту просьбу, уронил от ужаса перо. Перо, отлично заострённое, вонзилось в ногу Второго Толстяка. Тот закричал и завертелся на одной ноге. Первый Толстяк, обладатель синяка, злорадно захохотал: он был отомщён.
– Чёрт возьми! – орал Второй Толстяк, выдёргивая из ступни перо, как стрелу. – Чёрт возьми! Эта просьба преступна! Вы не смеете требовать таких вещей!
Рыжий секретарь удрал. Ваза с цветами, которую он опрокинул на ходу, летела за ним и рвалась на части, как бомба. Полный получился скандал. Толстяк выдернул перо и швырнул его вдогонку секретарю. Но разве при эдакой толщине можно быть хорошим копьеметателем! Перо угодило в зад караульного гвардейца. Но он, как ревностный служака, остался неподвижен. Перо продолжало торчать в неподходящем месте до тех пор, пока гвардеец не сменился с караула.
– Я требую, чтобы даровали жизнь всем рабочим, приговорённым к смерти. Я требую, чтобы сожгли плахи, – повторил доктор не громко, но твёрдо.
В ответ раздались крики Толстяков. Получалось такое впечатление, будто кто-то ломает щепки.
– Нет! Нет! Нет! Ни за что! Они будут казнены!
