Борис Алмазов - Синева
Мальчишка ойкнул, не поняв, то ли услышал звон будильника, то ли у него зазвенело в голове.
— Давай трубку! — повторил Тимоша.
Но Барабан-второй с перепугу вцепился в свою трубку мёртвой хваткой.
И тут сидящий впереди Барабана зритель в бархатном костюме вдруг обернулся. В глаза хулигану сверкнули стёкла старинного золочёного пенсне, и внушительный голос сказал:
— Мальчик… Ай-ай-ай… Не шали!
Зритель улыбнулся, и под его тщательно расчёсанными усами блеснули острые клыки.
— Тигр! — обомлел Барабан-второй, которому со страху и чижик показался почти драконом.
Иван Карлыч мягкой лапой отобрал у него трубочку и передал её Тимоше.
А Тимоша, тот самый Дуня, хиляк, что и кулаков-то как следует сжать не умел, легко её переломил.
— Выбросишь в урну в антракте, — сказал он, засовывая обломки трубочки хулигану в карман куртки.
— Хы… Хы… Хырашо… — пролепетал Барабан, изо всех сил вдавливаясь в стул.
— Смотри у меня! — погрозил Барабану-второму зритель в пенсне.
Барабан-второй покрылся холодной испариной…
Медленно померкла люстра.
Торжественно засветился тёмно-вишнёвый занавес, дрогнул, пошёл вверх.
Сводный хор, словно развёрнутые мехи аккордеона, заполнял всю сцену.
Маленькие первые голоса, в коротеньких штанишках и юбочках, с малиновыми бантами на груди, уже вытянули тоненькие шейки, чтобы зазвенеть, рассыпаться колокольчиками. Набрав воздуха в бодрые мальчишеские груди, собрались грянуть вихрастые вторые. А на самой верхотуре, словно вершины гор, застыли рослые басы.
А перед хором стояла девочка с такими огромными глазами, словно только они одни и были на лице. Она искала взглядом кого-то в зале, но свет рампы бил ей прямо в лицо, и она ничего не видела.
Дирижёр уже поднял палочку и вопросительно глядел на солистку, в зале начал нарастать шепоток, а она всё молчала.
И тогда из темноты зала, никем не замеченный — ведь все смотрели на сцену, — прямо к многопудовой люстре взлетел мальчик.
Девочка поглядела вверх, улыбнулась и радостно кивнула дирижёру.
Дирижёр взмахнул палочкой — тёплой морской волной хлынули в зал звуки скрипок, прибоем подхватили мелодию духовые, и девочка запела высоким и чистым голосом:
Синева, простор и облака,Что садятся пеной нам на плечи…Синева, простор и облака,Мы летим всё выше вам навстречу…
С каждой нотой голос её набирал силу, становился всё яснее, всё звонче.
И в зале увидели, как над девочкой возникло неяркое голубоватое свечение. Вместе с музыкой оно разливалось всё шире и шире и наконец вспыхнуло над сценой огромной многоцветной радугой. Её бегущие весёлые отсветы заплясали в хрустальных подвесках люстры, в глазах восторженно замерших слушателей.
И всем показалось, что над ними распахнулся голубой простор.
И они летят, летят свободно и легко.
Только Барабан-второй, совершенно обалдев от того, что с ним произошло, нервно грыз свою пластмассовую трубочку и с ужасом думал: что же с ним теперь будет?
Да у дверей, где светилась дежурная лампочка, кто-то стоял… Долетавшие сюда радужные блики от люстры иногда выхватывали из темноты рукав его ватника, шапку со звёздочкой и доброе лицо…
А песня не кончалась, она раздвигала стены зала, дарила крылья и звала к счастью и свету, к миру и радости, наполняла сердца любовью и верой в то, что нет на свете ничего сильнее доброты и таланта.
