Жаклин Уилсон - Четверо детей и чудище
Мы спустились на частную парковку, где Бульдог как раз выгуливал щенка Громилу. Кошка Кроха и шиншилла Обезьянка спали в машине, свернувшись клубочком, каждая в своей переноске, а попугай Горлан, сна ни в одном глазу, вовсю горланил.
— Эта птаха, дай ей бог здоровья, поет еще громче вас, Шлёпа, — сказал Бульдог. — Посидел с ней в машине, так у меня чуть крыша не поехала.
— А я громко пою, да? — удивилась Шлёпа.
— Сдается мне, вы можете всю арену «О2» без ушей оставить, и микрофон без надобности, — засмеялся Бульдог.
— Пора ехать. Сегодня у нас просто ни минуты свободной, — заторопилась Наоми.
— Мы едем на «О2» — на огромный стадион, где все звезды выступают? — спросила Шлёпа.
Наоми и Бульдог рассмеялись, как будто она остроумно пошутила.
— И что, я там петь, что ли, буду? — продолжала допытываться Шлёпа.
Наоми достала из сумки листовку с надписью «Шлёпа» большими «рваными» буквами и фотографией девчонки в экстравагантном серебряном костюме и серебряных туфлях на высоком каблуке. Девчонка сжимала в руке микрофон и пела во все горло, откинув назад голову.
Шлёпа уставилась на фотографию. Она впервые при нас лишилась дара речи.
— У тебя концерт сегодня в полвосьмого, — сказала Наоми.
— А билетов много продано? — шепотом спросила Шлёпа.
— Все до единого. Двенадцать тысяч.
Мы все захлопали глазами.
— Двенадцать тысяч человек — и все они придут, чтобы на меня посмотреть! — пробормотала Шлёпа. — Я точно богатая и знаменитая! Знаменитее Розалинды, и Робби, и Моди! Класс!
Это было что-то необычайное — к арене «О2» стекалась толпа народа, и все шли на концерт нашей Шлёпы. Заметив нашу машину, люди начали скандировать: «Шлёпа! Шлёпа! Мы любим Шлёпу!»
Шоферу Бобу пришлось потрудиться, чтобы подъехать к служебному входу, а Бульдогу и целой орде охранников — потрудиться еще больше, чтобы в целости и сохранности доставить нас (и всю нашу живность) из машины в здание. Нас вели по лабиринту коридоров, и всю дорогу работники арены, все в одинаковых футболках, улыбались, кивали и желали Шлёпе удачи.
Нас привели в просторную гримерку. Там было огромное зеркало и стойка с роскошными сценическими костюмами — серебряными, и вырви-глаз-розовыми, и канареечно-желтыми, и алыми, и черными кружевными, — и ко всем были подходящие по цвету туфли на каблуке.
— Мои костюмы! — повторяла Шлёпа, поглаживая наряды и поочередно влезая в туфли.
Еще там был стол с затейливыми крошечными тортиками со сливочным кремом, и каждый — под цвет одного из Шлёпиных костюмов: с ванильным кремом и серебряными бусинками; розовый с малиной; желтый ананасовый с вишней; c маленькими яркими клубничинами; и темный черносмородиновый, посыпанный радужной крошкой.
— Вкуснятина! — И Шлёпа умяла один тортик в три хороших укуса.
Еще в гримерке были мягкие кожаные диваны и специальная большая клетка, куда Моди посадила свою шиншиллу. Мой котенок и щенок Робби бегали по комнате и играли друг с другом в салочки. Для попугая Горлана в углу поставили огромную золоченую клетку. Он прыгнул на жердочку и заголосил: «Шлёпа, Шлёпа! Мы любим Шлёпу!»
— Любит меня, — захихикала Шлёпа. — Они все меня любят.
— Время поджимает, Шлёпа. Пора бы начинать готовиться, — поторопила Наоми.
Шлёпа села перед большим зеркалом, пришла девушка-визажистка в синем комбинезоне и стала ее красить: подвела глаза, нанесла блестки на щеки и нарисовала ярко-красные губы бантиком. Мы завороженно смотрели, как Шлёпа меняется на наших глазах. Даже Робби рот разинул.
— Моди тоже блестючки! — сказала Моди, и визажистка намазюкала ей кончик носа.
— Какой костюм первым наденете, Шлёпа? — спросила девушка.
— М-м-м, пусть будет серебряный. — Шлёпа еле шевелила губами — боялась смазать помаду.
Визажистка зачесала короткие Шлёпины волосы назад, приладила здоровущий хвост такого же в точности темного оттенка, а на висках прицепила маленькие серебряные заколки. Потом Шлёпа ушла за шторку мерить серебряный костюм.
— Вот зараза, тугой, как резина! — пожаловалась она. — Не могу влезть!
Она целую вечность возилась за шторкой — но когда вышла, мы все зааплодировали. Я переживала: костюм был очень открытый, практически как купальник, а Шлёпа у нас крепышка, но оказалось, он ладно скроен, утягивал ее где надо и в целом очень стройнил. На Шлёпе были сногсшибательные колготки в сеточку и серебряные туфли на каблуках. Она продефилировала по гримерке, руки на бедрах, помахивая хвостом на затылке.
— Шлёпа, ты и впрямь как звезда, — восхитилась я.
— Я звезда и есть! — подтвердила Шлёпа.
— Звезда, звезда, звезда! — прокаркал попугай, и Шлёпа отвесила ему поклон.
Тут постучали в дверь.
— Пять минут до выхода, мисс Шлёпа! — крикнул кто-то из рабочих сцены.
— Ой-ёй! — испуганно сказала Шлёпа. И словно вдруг опять стала маленькой девочкой.
— Все будет хорошо. — Я взяла ее за руку. Рука была ледяная. Шлёпа вцепилась в меня.
— Ты же читала книгу, Розалинда, — зашептала она. — С желаниями всегда облом выходит?
— Не будет никакого облома, — сказала я, хотя у самой от нервов крутило живот.
Шлёпа начала распеваться, смотрясь в зеркало, поворачиваясь так и эдак, будто все не могла поверить, что серебристая рок-звезда в отражении в самом деле она.
Потом пришли Бульдог с охранниками и проводили ее за сцену. Нас с Наоми, Робби и Моди по другому коридору отвели на специальные места в зале. Публика при нашем появлении зашевелилась. Люди взволнованно произносили наши имена и вытягивали шеи. Затем свет погас, заиграла музыка, и все в ожидании повернулись к сцене. Было так темно, хоть глаз выколи, и я вдруг подумала: а на улице тоже уже темно?
Я сжала кулаки.
— Только бы еще не стемнело! — зашептала я. — Только бы Шлёпа успела выступить. Пусть подольше не темнеет, пожалуйста!
Раздалась барабанная дробь. Большой прожектор высветил на сцене круг, а в самой его середине была Шлёпа — улыбалась залу, голова набок, рука на бедре. Зрители одобрительно зашумели и встретили звезду шквалом аплодисментов.
Шлёпа открыла алый рот и запела. Я эту песню слышала впервые, но народ вокруг довольно визжал и подпевал. В финале Шлёпа исполнила сложный танцевальный трюк, а затем на сцену выбежала целая труппа, все в черных трико с серебряными звездами. Во время следующей песни Шлёпа танцевала вместе с ними и ни разу не сбилась, даже когда танцоры подхватили ее и закружили по сцене.
Она классно отплясывала и на каблуках держалась очень уверенно. Когда танцевальная песня кончилась, Шлёпа сбавила темп и запела тихую грустную балладу, и все тысячи людей в зале сидели затаив дыхание, ни звука не произнесли, пока Шлёпа не спела последнюю печальную строчку, — и тогда стадион снова взорвался аплодисментами.
Шлёпа широко улыбнулась и мгновенно перешла к следующей песне — это был очень громкий рок с таким настойчивым ритмом, что невозможно было удержаться и не хлопать. Без танцев тоже не обошлось — танцоры на этот раз вышли в черном и ярко-розовом. Шлёпа попрыгала с ними, а потом девушки, уже без Шлёпы, исполнили сложный акробатический номер. Затем вдруг на сцене снова тесной группкой появились парни — один за другим, четко под музыку, они отошли в сторону, а за ними оказалась Шлёпа в вырви-глаз-розовом, с розовыми перьями в волосах и в потрясающих розовых туфлях с платформой и на высоком каблуке. Она пела, танцевала, даже сделала стойку на руках и поболтала каблуками в воздухе.
И тут толпа рванула вперед, дружно выкрикивая ее имя. Я перепугалась: что, если желание пошло наперекосяк? Шлёпа вдруг показалась мне такой маленькой и уязвимой на этой огромной сцене, а вокруг — тысячи и тысячи людей. Если они все повалят на сцену, никакой Бульдог со всеми своими помощниками их не удержит. Фанаты не собирались навредить Шлёпе, они явно ее обожали, но если они все одновременно попрут вперед, то затопчут ее, разорвут и передерутся из-за клочков…
Но Шлёпа, сама невозмутимость, подняла руки и помахала — хорош, мол.
— Сядьте, ребята. — Она покачала головой, как будто пристыдила разыгравшихся трехлеток. И они послушались и сконфуженно вернулись на свои места.
Шлёпа запела следующую песню — похоже, хит, потому что после первой же строчки зал встал на уши. Это была мощная баллада с забористым припевом. Шлёпа пела, повернувшись лицом прямо к зрителям, подняв руки, упершись ногами в пол, — явно полностью выкладывалась. Она пела о том, что когда-то была сердитой девчонкой, которая никому не нравилась, но всегда знала, что рождена для славы, и вот она здесь, на сцене, поет во весь голос. Она пела о том, как много это для нее значит, потому что теперь мы все — ее друзья. Все в зале тянули к ней руки, с жаром подхватив припев, — пока вдруг прожектор не погас и вся сцена не погрузилась в темноту.
