Якоб Гримм - Сказки
Сжалился молодой человек над старухой.
– Мой отец хотя и не крестьянин, – ответил он, – а богатый граф, но чтобы вы знали, что не одни только крестьяне умеют носить тяжести, я вашу вязанку отнесу.
– Что ж, попробуйте, – сказала старуха, – мне это будет приятно. Придётся вам, правда, пройти целый час, но что это для вас составит? А те вон яблоки и груши вы тоже должны дотащить.
Когда молодой граф услыхал, что надо идти целый час, это показалось ему несколько странным, но старуха теперь его не отпускала; она взвалила ему на спину вязанку и дала в руки обе корзины.
– Вот видите, – сказала она, – это совсем нетрудно.
– Нет, не совсем-то легко, – ответил граф, и лицо у него сделалось грустное, – ваша вязанка так оттягивает плечи, будто в неё камни наложены, а яблоки и груши на вес как свинцовые. Я еле могу дышать.
Ему очень хотелось бы всё это бросить на землю, но старуха этого не позволила.
– Погляди-ка, а, – говорила она насмешливо, – молодой человек, а не хочет нести того, что я, старуха, не раз уже таскала. На словах-то вы хороши, а как взяться за дело, то вы отлыниваете. Ну, чего ж вы стоите, – продолжала она, – да медлите, ну-ка живей подымайте ноги! Теперь уж никто не снимет с вас этой вязанки.
Пока молодому человеку приходилось идти по ровному месту, ещё можно было выдержать, но когда они подошли к горе и надо было на неё взбираться, а камни под ногами скатывались вниз, будто они были живые, – стало ему невмоготу. Капли пота выступали у него на лбу и сбегали, то горячие, то холодные, по спине.
– Бабушка, – сказал молодой человек, – я больше идти не в силах, я отдохну немного.
– Нет, здесь нельзя, – ответила старуха, – вот как придём на место, тогда уж вы и сможете отдохнуть, а теперь надо двигаться вперёд. Почём знать, может, всё это вам и к добру.
– Старуха, ты становишься, однако ж, бессовестной, – сказал граф и хотел было сбросить с себя вязанку, но он старался понапрасну: она висела у него за спиной, будто к ней приросла. Он поворачивался и так и этак, но избавиться от вязанки никак не мог. А старуха, глядючи на это, смеялась и прыгала вокруг него на своём костыле.
– Любезный мой сударь, уж не гневайтесь, – говорила она, – вы краснеете, словно петух, которого резать собираются. Тащите свою ношу терпеливо, а когда доберёмся домой, я уж вам щедро дам на чаёк.
Что ему было делать? Пришлось покориться судьбе и терпеливо тащиться вслед за старухой. Казалось, что она становится всё проворней, а его ноша всё тяжелей. Вдруг старуха прыгнула, вскочила на вязанку и уселась на неё; и какой она ни была тощей на вид, а по весу оказалась куда тяжелей самой толстой деревенской девки. У юноши подкашивались колени, и когда он останавливался, то старуха била его прутом и хлестала по ногам крапивой. То и дело охая, он взобрался на гору, и когда он уже совсем готов был упасть, добрался, наконец, к дому старухи. Как увидели гуси старуху, они захлопали крыльями, вытянули шеи, кинулись ей навстречу и закричали ей: «Уля, уля, уля!» Вслед за стадом шла, держа в руках хворостину, пожилая Трулле, женщина дюжая и большого роста, но страшно уродливая, как сама ночь.
– Матушка, – сказала она старухе, – уж не случилось ли с вами чего? Вас так долго не было.
– Да что ты, доченька, – ответила она, – со мной ничего плохого не приключилось, напротив того, вот этот любезный господин донёс мне мою ношу. Ты представь себе, когда я утомилась, он сам посадил меня к себе на плечи. Да и дорога нам вовсе не показалась длинной, нам было весело, мы то и дело друг с другом шутили.
Наконец, старуха слезла на землю, сняла со спины молодого человека вязанку, взяла у него из рук корзины, ласково на него поглядела и сказала:
– Ну, а теперь садитесь у дверей на скамеечку да отдыхайте. Вы честно заслужили свой заработок, и уж вы непременно его получите.
Потом она обратилась к гусятнице:
– А ты, доченька моя, ступай в комнату, негоже тебе оставаться наедине с молодым человеком, масла в огонь подливать не следует; чего доброго, он в тебя влюбится.
Молодой граф не знал, плакать ему или смеяться. «Такая красотка, – подумал он, – если бы даже была лет на тридцать моложе, так и то, наверно, не тронула бы моего сердца». А между тем старуха ласкала и гладила своих гусей, будто детей, а потом она вошла в дом вместе со своей дочкой. А юноша тем временем растянулся на скамейке под дикою яблоней. Воздух был тёплый и мягкий. Вокруг расстилался зелёный луг, весь поросший первоцветами, чабрецом и тысячами других цветов; посередине его пробегал, журча, светлый ручей, в котором поблёскивало солнце, и разгуливали по лугу белые гуси и плескались в воде.
«А здесь и вправду приятно, – подумал он, – но я так устал, что глаза у меня сами закрываются; посплю-ка я маленько. Хорошо, если не налетит порыв ветра и не унесёт у меня ног, они у меня сделались такие вялые, будто вот-вот отвалятся».
Поспал он немного, но явилась старуха и начала его расталкивать.
– Подымайся, – сказала она, – здесь тебе оставаться нельзя. Правда, я тебе порядочно уморила, но ты ведь от этого, однако, не помер. А сейчас я дам тебе то, что ты заработал; ты в деньгах и вещах не нуждаешься, так вот подарю я тебе кое-что другое.
И она сунула ему в руку баночку, выточенную из цельного куска изумруда.
– Ты храни её бережно, – добавила старуха, – она принесёт тебе счастье.
Граф быстро поднялся и почувствовал себя совершенно свежим и, как прежде, сильным, поблагодарил старуху за её подарок и двинулся в путь-дорогу, а на прекрасную доченьку даже и не оглянулся. Когда он прошёл некоторое расстояние, издали до него всё ещё доносилось весёлое гоготанье гусей.
Графу пришлось проблуждать три дня по лесным трущобам, пока, наконец, он оттуда выбрался. Потом пришёл он в столицу, а так как там его никто не знал, то привели его в королевский дворец, где сидели на троне король и королева. Граф опустился на колени, достал из кармана изумрудную баночку и положил её к ногам королевы. Королева велела ему подняться, и он подал ей изумрудную баночку. Но только королева её открыла и заглянула в неё, как упала замертво наземь. Графа схватили королевские слуги и хотели отвести его в темницу, но королева открыла глаза и сказала, чтоб его отпустили и чтоб все вышли, что хочет она поговорить с ним наедине.
Когда королева осталась одна, она горько заплакала и стала ему говорить:
– Что для меня весь этот блеск и почести, которые меня окружают, если я просыпаюсь каждое утро в заботах и в горе! Было у меня три дочери, младшая была из них так прекрасна, что во всём свете почитали её за чудо. Была она бела, как снег, румяна, как цвет яблони, а волосы у неё сверкали, как солнечные лучи. Когда она плакала, то катились у неё из глаз не слёзы, а жемчуга и драгоценные камни. Когда ей исполнилось пятнадцать лет, король велел всем трём сёстрам явиться к его трону. Ах, если бы вы видели, как раскрыли люди от изумления глаза, когда вошла младшая, – было похоже, что взошло само солнце. И сказал король: «Мои дочери, я не знаю, когда настанет мой смертный час, но нынче я хочу завещать, что должна получить каждая из вас после моей смерти. Вы все меня любите, но кто из вас любит меня больше всех, та и должна получить самое лучшее».
И каждая из них сказала, что она любит его больше всех. «А можете ли вы доказать, – спросил король, – насколько вы любите меня? По этому я и буду судить, как вы ко мне относитесь».
Старшая сказала: «Я люблю отца, как самый сладчайший сахар». Средняя: «А я люблю отца, как самое красивое платье». Младшая промолчала, ничего не сказала.
И спросил отец: «А ты, моё дитятко, как ты меня любишь?» – «Я не знаю, – ответила она, – мою любовь к вам я не могу сравнить ни с чем». Но отец настаивал на том, чтоб она что-нибудь назвала. И вот, наконец, она сказала: «Самая лучшая пища без соли не имеет вкуса, а потому я люблю отца, как соль». Услыхал это король, разгневался и сказал: «Если ты меня любишь, как соль, то и любовь твоя пусть будет вознаграждена солью». И поделил он тогда королевство между двумя старшими сёстрами, а младшей велел привязать на спину мешок соли, и должны были двое слуг завести её в дикий лес.
Мы все просили за неё, умоляли отца и молились, – продолжала королева, – но королевского гнева смягчить было нельзя. Как она плакала, когда должна была нас покинуть! Вся дорога была усеяна жемчугами, что падали у неё из глаз. Вскоре после того король раскаялся в своей непомерной жестокости и велел разыскивать своё бедное дитя по всему лесу, но никто её найти не мог. Когда я думаю, что, может быть, её съели дикие звери, я не могу опомниться от печали. Иногда я себя утешаю надеждой, что она ещё жива, что она укрылась где-нибудь в пещере или, может, нашла приют у каких-нибудь добрых людей. Но вообразите себе, когда я открыла вашу изумрудную баночку и увидела, что лежит в ней жемчужина, такая же точно, как те, что падали из глаз моей дочери; и вы можете себе представить, как жемчужина эта взволновала моё сердце. Вы должны сказать, откуда вы достали её.
