Мэри Нортон - Добывайки

И на этот раз — в кои-то веки! — Хомили ничего больше не сказала. «Это весна, — подумала она, — со мной тоже иногда так бывало в ее годы».

«Мне нужно увидеть мальчика, — думала Арриэтта, уставившись невидящими глазами в огонь. — Я должна узнать, что случилось. Я должна услышать, все ли у них в порядке. Я не хочу, чтобы мы вымирали. Я не хочу быть последней из добываек. Я не хочу… — здесь Арриэтта совсем уткнулась лицом в колени, — всю жизнь жить вот так… в темноте… под полом…»

— Без толку готовить ужин, — сказала Хомили, нарушая тишину, — отец отправился в Ее комнату. А тебе известно, что это значит.

Арриэтта подняла голову.

— Нет, — сказала она, едва слушая. — А что это значит?

— А то, — сердито ответила Хомили, — что он вернется часа через полтора, а то и позже. Он любит бывать у Нее, болтать с Ней о том, о сем, рассматривать вещи на Ее туалетном столе. И это не опасно, когда мальчишка уже ушел спать. Отцу не нужно ничего определенного, — продолжала она, — все дело в новых полках, которые он смастерил. Говорит, они выглядят слишком уж пустыми, может, он добудет для них какую-нибудь мелочишку…

Арриэтта вдруг села прямо, вытянулась в струнку: ее неожиданно пронзила мысль, да такая, что перехватило дыхание и задрожали колени. «Часа полтора, а то и больше», — сказала мама… И все это время ворота будут открыты!

— Ты куда? — спросила Хомили, когда Арриэтта пошла к дверям.

— В кладовые, — сказала Арриэтта, прикрывая свечу рукой от сквозняка. — Я недолго.

— Не разбросай там ничего! — крикнула вдогонку Хомили. — И осторожнее с огнем!

Идя по проходу, Арриэтта подумала: «Я не говорила неправды. Я иду в кладовые… поискать шляпную булавку. А если я найду булавку (и кусок бечевки… тесьмы там, я знаю, нет), я все равно буду „недолго“, ведь мне надо вернуться раньше папы. И я делаю это ради них, — упрямо сказала она себе, — и когда-нибудь они еще скажут мне спасибо». Но все равно ее не покидало смутное чувство вины. «Хитрюга» — вот как назвала бы ее миссис Драйвер.

Арриэтта нашла шляпную булавку с перекладинкой наверху и привязала к ней бечевку, крепко-накрепко обмотав вокруг перекладинки восьмеркой, затем увенчала свои труды, запечатав узел сургучом.

Ворота были открыты; добравшись до последних ворот, под курантами, Арриэтта поставила свечу посреди прохода, где та не могла причинить никакого вреда.

В большом холле было полутемно, повсюду протянулись огромные тени, под привернутым газовым рожком парадной двери лежал круг света, еще один рожок еле мерцал на лестничной площадке на полпути наверх. Потолок уходил далеко в высоту и мрак, вокруг было необозримое пространство. Арриэтта знала, что детская находится в конце коридора на втором этаже и мальчик уже в постели, — мама только что упомянула об этом.

Арриэтта наблюдала, как отец закидывает булавку на стул, по сравнению с этим взобраться на ступеньки было легче. Мало-помалу в ее движениях появился какой-то ритм: бросок, подъем, снова бросок… Металлические прутья, придерживающие дорожку, холодно поблескивали в темноте, но сама дорожка была мягкая и теплая, на нее так приятно было прыгать.

На площадке Арриэтта немного посидела, чтобы отдышаться. Полумрак не пугал ее, она всю жизнь прожила в полумраке, она чувствовала себя в нем как дома, а сейчас темнота даже служила ей защитой.

Поднявшись на верхнюю площадку, Арриэтта увидела распахнутую дверь, из которой на пол падал золотой квадрат света, словно перегораживая коридор. «Придется пройти здесь, выхода нет», — сказала, подбадривая себя, Арриэтта. Из комнаты доносился монотонный голос.

— Эта кобыла, — говорил голос, — была трехлетка, которая принадлежала моему брату… не старшему брату, а тому, что жил в Ирландии, — младшему, которому принадлежали «Старый Друг» и «Милочка». Он несколько раз включал ее в скачки по пересеченной местности… но, когда я говорю «несколько раз», я имею в виду три… во всяком случае, не меньше, чем два… раза. Ты видел когда-нибудь ирландские скачки по пересеченной местности?

— Нет, — ответил другой голос; он звучал немного рассеянно.

«Это отец, — внезапно поняла Арриэтта, и сердце подпрыгнуло у нее в груди. — Он разговаривает с тетей Софи, вернее, тетя Софи разговаривает с ним». Она крепко схватила булавку с болтающейся веревочной петлей и побежала через освещенное место в темноту коридора. Пробегая мимо распахнутой двери, Арриэтта увидела мельком горящий камин, лампу под абажуром, поблескивающую мебель и темно-красные парчовые портьеры.

В конце коридора виднелась полуоткрытая дверь. «Это классная комната, — подумала Арриэтта, — а за ней — детская, где спит мальчик».

— Между английскими и ирландскими скачками, — продолжал голос, — есть разница, и немалая. Например…

Арриэтте нравился голос тети Софи. Ровный, спокойный, он звучал так же успокаивающе, как часы в холле внизу, и, спускаясь с ковра на узкую полоску дерева возле плинтуса, Арриэтта с интересом услышала, что в Ирландии между полями каменные стенки, а не живая изгородь. Здесь, вдоль плинтуса, Арриэтта могла бежать, а она любила бегать. По ковру не побежишь, в нем тонут ноги, приходится идти медленно. Деревянные доски были гладкие и пахли воском. Арриэтте понравился их запах.

Мебель в классной комнате, куда она наконец добралась, была прикрыта от пыли чехлами. Здесь тоже горел газовый рожок; горелка была привернута, виднелся только синеватый язычок пламени. На полу лежал изрядно вытертый линолеум, на стенах висели вылинявшие ковры. Комната, была полна всякой рухляди. Под столом темнела большая пещера. Арриэтта вошла в нее, ощупью пробралась вперед и наткнулась на пыльную кожаную подушку, раза в полтора выше нее. Арриэтта вновь вышла в полуосвещенную комнату и, подняв глаза, увидела угловой шкафчик с кукольным сервизом, картину над камином и плюшевую портьеру с бомбошками, где мальчик «увидел» ее отца. Повсюду по сторонам вздымались ножки стульев, сиденья стульев заслоняли ей все вокруг. Арриэтта пробралась между ними к двери в детскую и там внезапно увидела в дальнем углу кровать и на ней мальчика. Она увидела его большое лицо (на краю подушки), обращенное к ней, свет рожка, отраженного в его открытых глазах; руку, крепко схватившую угол одеяла и прижавшую его к губам.

Арриэтта остановилась. Немного спустя, заметив, что пальцы его разжались, она тихо промолвила:

— Не бойся… Это я, Арриэтта. Он отпустил одеяло и сказал:

— Арри… что? — голос его звучал сердито.

— … этта, — мягко повторила она. — Ты взял письмо? С минуту он молча смотрел на нее, затем спросил:

— Ты зачем это вползла потихоньку ко мне в комнату?

— Я не вползла. Я вбежала. Ты разве не видел?

Он снова помолчал, пристально глядя на нее широко раскрытыми глазами.

— Когда я принес книгу, — сказал он наконец, — тебя не было.

— Я должна была уйти. Чай уже был готов, и папа позвал меня. Это он понял.

— А-а, — деловито сказал он и больше ее не упрекал.

— Ты взял письмо? — снова спросила она.

— Да, — ответил он. — Мне пришлось два раза туда ходить. Я засунул его в барсучью нору…

Внезапно он откинул одеяло и встал на постели, огромная гора в светлой фланелевой рубашке. Теперь наступил черед Арриэтты испугаться. Не сводя с него глаз, она начала медленно пятиться к двери. Но он на нее не глядел, он шарил рукой за картиной.

— Вот! — сказал он и снова сел; громко заскрипели пружины.

— Но я не хочу брать его обратно! — воскликнула Арриэтта, опять подходя поближе. — Надо было его там оставить! Почему ты принес его назад?

Мальчик повернул письмо другой стороной.

— Он написал здесь ответ.

— Ах! — взволнованно воскликнула Арриэтта. — Покажи мне. Пожалуйста!

Она подбежала к постели и потянула за край свисавшей простыни.

— Значит, они все живы! Ты его видел?

— Нет, — сказал мальчик. — Письмо лежало там, где я его оставил. — Он наклонился к Арриэтте. — Но он написал ответ. Взгляни!

Арриэтта молнией метнулась к нему; она выхватила письмо из его огромных пальцев и тут же отбежала, чтобы он не мог до нее достать. Затем кинулась к дверям классной комнаты, где все же было немного светлей.

— Интересно, чем это он писал? — сказала она себе, поднося письмо к самым глазам. — И все заглавными буквами… Ты не сам написал его? — спросила она вдруг, оборачиваясь к мальчику.

— Конечно, нет, — сказал он, — я пишу строчными…

Но она уже увидела по его лицу, что он не лжет, и принялась по буквам разбирать послание: «С-ка-жи тв-твой… — она взглянула на мальчика. — „Твой“? — повторила она».

— Да, — сказал он, — «твой».

«Скажи твой т-я… тя… тя, тяте?» Моему тяте? — Но мальчик лишь выжидающе смотрел на нее. — «Тяте Люп…» О, тете Люпи! — воскликнула она. — Он говорит… послушай, вот что он говорит: «Скажи своей тете Люпи вернуться домой».