Никольская Олеговна - Про Бабаку Косточкину-2
Выслушав меня, Человек-Кактус кивнул:
— Кактусы живут в одиночестве. Мы редко в-видимся, и то лишь издали, — он махнул рукой на другой кактус, растущий на соседнем бархане. — Зато мы очень хорошо друг друга с-слышим.
— Слышите? — удивился я.
— Да. Мы ведь тоже иногда д-друг с другом говорим.
— О чем?
— О р-разном. Куда движется песчаная буря, например, или караван… Люди, наоборот, много говорят, но редко слышат друг друга. П-поэтому даже в самом огромном городе есть люди, гораздо более одинокие, чем кактусы в пустыне.
— И что теперь делать? — я не совсем понимал, куда он клонит.
— Надо учиться слышать. Иногда за одними словами, знакомыми и привычными, скрываются совершенно другие, сказать которые трудно. Услышать их т-тоже очень трудно, особенно если говоришь с самыми близкими.
«А ведь он прав, — снова подумал я. — Возьмем меня, например, и Вальку Амфитеатрова, моего лучшего друга. Мы с ним однажды целый месяц не разговаривали. Целый месяц моей собственной жизни без Вальки, ну куда это? А все потому, что я его неправильно тогда услышал. Я в тот раз получил пятерку по русишу, за контрошу — сам не ожидал. А он — тройбан. И Валька мне сказал: „Молодчина ты, Котька!“ А мне „дурачина“ послышался. Думал, что он это от зависти, а он просто был за меня рад».
— …п-понимаем людей, зверей, птиц, голос ветра, деревьев… — тихо говорил Человек-Кактус.
— Неужели и деревья разговаривают?
— А как же? Вон, видишь, куст на пригорке? Знаешь, о чем он сейчас мечтает?
— О чем? расцветет какими-нибудь розовыми цветами. Или фиолетовыми. А эта птица, — Человек-Кактус указал на невзрачную серенькую птичку, которая скакала по бархану и клевала сахар. — Она думает о том, как хорошо было бы свить гнездо в цветущем кусте и высидеть в нем троих птенцов: двух девочек и мальчика.
— А я?
— Т-ты?
— О чем мечтаю я?
— О том же, о чем мечтают куст и птица.
- То есть, как?
— О счастье, — Человек-Кактус опять улыбнулся. — Когда ты найдешь хомяка и вернешься домой, ты будешь счастлив. Но недолго.
— Почему недолго?
— У людей не бывает долгого счастья — так уж они устроены. Даже самые прекрасные воздушные замки им надоедают, если в них ничего не менять.
Я не очень понимал его, этого Человека-Кактуса. Точнее, не очень понимал то, о чем он говорит. Зато я это чувствовал, чувствовал каким-то нутром. Так иногда со мной бывает. Особенно после того, как он прочитал свое стихотворение:
Зачем человеку уши?Чтоб слушать, слушать и слушать!Чтоб слышать чужие душиИ души чужие звать.
Так важно у нас, в пустыне.Пространства пронзить пустые,И слыша слова простые,Их правильно истолковать!
А в городе хладовлажномТем более это важно —В пространстве многоэтажномУслышать друг друга вдруг.
И слушая души чащеСредь этой каменной чащи,Услышать смысл настоящийВ словах, что слышны вокруг.
— А можно мне попробовать? — спросил я. — Ну… послушать… вернее, услышать других?
— Не можно, а нужно, — сказал Человек-Кактус. — Но сейчас тебе нужно спешить, — он поднялся с бархана и стряхнул с брюк сахарную пыль.
— А как это сделать? — не отставал я.
— Вспомни всех, с кем тебе довелось говорить. Вспомни слова. Возможно, ты просто неправильно их услышал.
Глава 19
Бистро «Синий дилижанс»
Стоп!
Стоп, стоп и еще раз стоп! Я понял, что выдохся. Я уже ничего не соображал, и мне нужна была передышка. А также требовался перекус.
Хорошо бы сейчас чашку горячего шоколада и пончик, — подумал я, разглядывая луну в подъездном окне. — С другой стороны, на ночь есть вредно.
Только я так подумал, как стенка между первым и вторым этажами треснула, раскололась надвое и ее половинки разъехались в разные стороны.
В проеме засверкала вывеска в виде дилижанса, украшенного разноцветными лампочками. На вывеске было написано:
«Как это кстати!» — обрадовался я, входя в распахнутые двери.
Здесь было довольно мило, в этом бистро. Приглушенный свет, низкие стеклянные столики, сервированные на двоих, мягкий ковер, в котором я сразу утонул по щиколотку, полукруглая сцена с бархатным занавесом… Очень недурно, очень.
Я сел за столик у кадки с фикусом, неподалеку от сцены, и в ожидании официанта стал разглядывать посетителей. Сказать, что они были странные, — это ничего не сказать.
Они были очень странные, ОЧЕНЬ.
Все эти посетители были мальчиками примерно одного со мною возраста. Примерно одного со мною телосложения и примерно одного со мною лица. На них были надеты курточки с капюшоном, примерно такие же, как у меня.
Но самое необычное было то, что все эти мальчики были разных оттенков синего: от небесно-голубого до темно-василькового. Мальчики не обращали на меня никакого внимания. Они пили кофе, перекусывали, о чем-то переговаривались и негромко смеялись.
Среди всех этих мальчиков, как один похожих на меня, мне стало жутко. Вот вы когда-нибудь встречали где-нибудь на улице, например, чисто случайно, своего двойника? Нет? Поверьте, это мистическое зрелище. И уж тем более, когда таких двойников — целое бистро.
Ладно, сейчас нужно думать о другом.
Сейчас нужно постараться вспомнить всех, с кем мне довелось поговорить насчет Фомы Фомича. Всех соседей, будь они трижды неладны.
Сделать это мне не составит труда. Память у меня хорошая.
Итак, сначала я пошел к Пампасову. Да, точно, к Григорию Христофоровичу. И, кажется, его не было дома. Или был? Нет, точно, не было. Дома была его рука и, по-моему, еще голова.
«Советую тебе, о Мальчик, прислушаться. Рука у нас голова!» — всплыло откуда-то из-под корки, то есть из подкорки.
Значит, головы не было, а был червяк вместо кукушки. Что-то я совсем запутался. Ладно, потом вспомню.
Дальше были Кирпичевы, вернее пижамы Кирпичевых. В сущности, что путного могли сообщить мне пижамы? Тем более хлопчатобумажные? Ничего.
Едем дальше — Собакевич, пианистирующий концерт. То есть, наоборот: Котович, концертирующий пианист. Он играл мне на рояле, точнее, рояль играл мне на нем, а потом меня выгнали.
Дальше были Гусь и Принцесса, еще Мерзавчики и говорящая посуда. Ну, с ними я еще наговориться успею… Пожалуй, они единственные из всех соседей, кому стоит доверять…
Далее по списку, точнее, по стояку… м-м-м… старуха Буренкина. А именно, Корова-Собака-Хомяк. Точно! Посторонний Хомяк! Что-то он мне там нашептывал про, кажется, ухо.
«Имеющий Ухо да услышит!» — снова всплыло из подкорки.
— Ага, — сказал я сам себе. И еще раз: — Ага.
Значит, потом я заходил к Альпенгольдовым, и Альпенгольдовы мне подарили вафельное ухо.
Опять ухо! Гм-гм, странно…
Затем я высиживал яйца у Маман и ее семерых сыновей. Потом я играл в города с господином Вонючкой. И, кажется, выиграл. Или проиграл? Не важно.
Далее я спустился к Коле Полтергейстову в музей, за каштаном.
Я вынул из кармана каштан, который мне передала Колина бабушка, и перечитал его.
На одной половинке каштана было мелким почерком написано:
А на другой:
Кажется, тут все ясно. Кажется, тут без двойного дна, и я все правильно услышал. Или нет?
Я положил половинки каштана на стол, на салфетку, и внимательно к ним пригляделся.
На одной половинке каштана было мелким почерком написано:
А на другой:
Я попытался прочитать слова наоборот:
Ьсипоротоп. Итсонсапо в Амоф.
Чепуха на постном масле!
Я мысленно подвигал буквы в словах туда-сюда, и у меня получилось:
Мафо в тиносопас. Письропото.
Гм-гм, это уже больше похоже на правду.
Я покрутил еще:
Письро носопотам повотипо.
А может быть, так?
Письмо поворотипо сопотан.
— Добрый вечер, — ко мне подошла молодая официантка. — Вам как обычно? Горячий шоколад и пончик?
— Бабака?! Ты?!!
На всякий случай я протер глаза.
Передо мной стояла моя собака, Бабака, во всей своей красе: в черном форменном платье, белом переднике и с кружевной наколкой в волосах (на голове у Бабаки был белый парик).
— Ты что здесь делаешь, Бабаконька?!
— Тихо! — сквозь зубы процедила Бабака. — Не привлекай к нам внимания.
