Павел Бажов - Малахитовая шкатулка
— Из головы выбрось эту дурость! Ты коренного фабричного роду, и никуда в другое место не пойдёшь. Твой-то Кирилло, сказывают, умом повихнулся, а ты к нему в выученики захотел! Чтоб я этого больше не слышал! Завтра же сведу на завод.
А я упёрся: «Не пойду!» Тятя меня с крутого плеча и давай ремнём потчевать. Я как-то вырвался и убежал из дому. Мамонька, понятно, растревожилась. Свара в доме пошла. Кончилось тем, что Кирилло Федотыч сам пришёл и уговорил как-то отца. Тятя только этак сердито поглядел на меня и укорил мамоньку:
— Любуйся, какого самовольного балуна вырастила.
А мне сказал:
— Смотри, Сидко, на меня потом не пеняй, что во время не образумил.
С таким родительским наказом я и стал выучеником по поисковому делу.
Кирилло Федотыч маленько грамотный был. Книжки у него были. Особо он дорожил одной.
— Это, — говорит, — старинного академика Севергина сочинение. Тут всё о камнях и земле, о горючих и металлических существах по правде сказано.
За этой книгой он частенько подолгу сидел, только иной раз жаловался, — непонятное есть и нерусскими буквами иные слова напечатаны. По этой же книге он вёл испытание руды и земель.
Учил меня Кирилло Федотыч не по книге, а на деле. Собирается где поиск делать, сейчас же расскажет, по каким признакам и приметам он это место выбрал, что думает тут увидеть в первом пласте, во втором, откуда он разглядел эти пласты, пока ямы нет. Когда работы ведём, тоже по порядку рассказывает: за таким, дескать, камешком должны встретиться другие, а за этим — третьи. Первые — следок, вторые — поводок, а третьи те самые, которые искать задумали.
Летом мы с Кириллом Федотычем по всей заводской даче бродили. Раз как-то сидим на самой вершине горы. Кругом на многие вёрсты видно. Кирилло Федотыч тут и рассказал мне о золотоцветне горы.
— В иных местах горы под облака ушли, снег на верхушке и летом не тает. Сразу видишь, где вершина, где скат, где подошва. А в нашем краю, видишь, горы мелконькие и все лесом заросли. Те, что покрупнее, хоть имена имеют: Азов вот, Волчиха, в той вон стороне Таганай, а там Благодать, дальше Качканар и другие. Иные опять по выработкам: Хрустальная, Карандашный увал, Тальков камень. Остальные, если путём разобрать, без имён ходят. Чтоб не путаться в дорожках, и эти горки, понятно, называют, только вовсе простенько. Растёт сосна — горка Сосновая, по берёзе — Берёзовая, по осине — Осиновая, Липовая там, Ельничная, Пихтари, Кедровая, Листвяничная. По подъёму тоже различают: Пологая, Крутая, Остренькая. Перейди в другую заводскую дачу, там тоже Сосновые да Ельничные, Пологие да Остренькие. Одна путанка, а не имена. Когда надо запись о находке сделать, примечаю по речке, либо, того лучше, по номерному знаку лесного участка. А все эти горки скопом зовут одним словом — гора.
Оно и правильно, потому как по нашим местам гора может там сказаться, где её вовсе не ждут. Поселились, к примеру, на ровном будто месте, жили не один десяток годов, а копнул кто-то поглубже в своём огороде, — оказалась руда. Первый сорт, мартит! Чуть не цельное железо. Стали добывать, и видят, — жила не в ту сторону идёт. Идёт, где ближний железный рудник. От другой, значит, горы эта видна. Не один год из этих огородов по двум улицам мартитовую руду добывали да в завод сдавали, а так и не разобрались, откуда жила пришла. Да что говорить! На что низкое место— болото, а и под ним гора может оказаться. Сколько раз по таким местам мне самому приходилось дорогие камешки добывать. Не от болотной же няши они зародились.
Это я к тому разговор веду, что вот все эти вершинки, которые видишь, они вроде камешек, а гора сплошной грядой прошла. Недаром её раньше Поясом земли звали. Пояс и есть. Вишь какой! В длину тысячами верст считают, а сколь он широк и насколько в землю врезался, этого никто толком не знает.
В поясах по старине, известно, казну держали. От того, может, и нашей горе прозванье досталось. Только, понятно, в таком поясе богатства не счесть.
По этому Поясу земли, говорят, широкая лента украшенья прошла из дорогих камней. Всякие есть, а больше сзелена и ссиня. Изумруды, александриты, аквамарины, аметистики. А по самой серёдке этой хребтины двойной ряд хризолитов. Видал этот камешок? Помнишь? Он и зелёный, и золотистый. Весёлый камешок. В сырце и то любо подержать такой на руке. Так весной да солнышком от него и отдаёт. Мы эти камешки золотоцветнями зовём.
Только эти камешки мелконькие, а есть большой. Этот зовут золотоцветнем горы. Такого ещё мир не видывал. Перед ним все камни, какие из земли добыты, не дороже песку, а то и золы.
Сила этого камня не в том, что за него много денег дадут. Ни у кого и денег не хватит, чтоб его купить. Перед тем человеком, который усмотрит этот камень, Пояс земли раскроется.
Такой камень, понятно, гора крепко держит. Не одну, поди, сотню лет, которые понимающие этот камень подсматривали, а ничем ничего. Даже следочков к нему не нашли. И то сказать, — в одиночку бьются. Много ли один в такой горе за всю жизнь увидит. Заводское начальство со счёту сбрось. Эти слепороды дальше своего носа не видят. О том, чтобы раскрыть Пояс земли, у них и думушки не бывало. Иноземельные больше про наше богатство пронюхали, подсылают своих, а то и здешних нанимают, у кого стыда нет. Вот хоть северский управитель. На заводской будто службе, а сам каким-то американцам поиск ведёт.
Ну, этим, ясное дело, золотоцветень горы не даётся, потому орудуют воровски и жадностью пропитаны насквозь. Чуть что попадётся, сейчас же рвать начнут, не до поисков им.
Нет, друг, тут другой глаз требуется. Мало того, что он должен быть зоркий, надо ещё, чтоб он никакой корыстью не замутился, — не для себя выискивал, а для всего народа.
Рассказал это Кирилло Федотыч и добавил:
— Может, и тебе не удастся увидеть либо хоть дожить до той поры, когда золотоцветень горы увидят, в одном не сомневайся. Наша гора богатствами полна. Старые разработки вовсе пустяки, вроде свинороины на лугу. Пройдёт малое время— и места не заметишь. Горы эти ещё послужат народу да и как послужат!
Этот сказ своего учителя по поисковому делу я запомнил на всю жизнь. Сперва, по молодому умишку, сам подглядывал, не откроется ли мне, золотоцветень горы. Потом, как в лета вошёл, уразумел, что не про таких сложено. Поиски, видишь, вёл не без расчёту, чтоб заработать для себя и для семьи, а когда и вовсе добывал в ямах старательскую долю. И всё-таки этот сказ мне надежду подавал, что не всё так будет. Тогда, видишь, сильно заговорили, что скудеет наша гора, что скоро тут и добывать нечего будет.
Может, это нарочно плели, чтоб цену на заводы сбить. Тогда, годов так за десять до революции, многие здешние заводы от старых владельцев стали переходить к каким-то обществам, а правители как наподбор оказались чужестранные. Видишь это — и неспокойно станет, а вспомнишь сказ — повеселеешь.
В этакую весёлую минуту ко мне как-то и подъехал северский управитель.
— Покажи, Климин, места, какие у тебя на примете, я тебе хорошо заплачу.
Я ему, конечно:
— В другую контору заявки даю.
— Это, — говорит, — всё едино.
— Кому, — отвечаю, — как, а я на сторону продавать не согласен.
Про мошенство этого управителя я слыхал, и так мне неохота стало заявку сдавать, что не пошёл в контору. В свою-то. Думаю, — вытащит ведь. Так мои разведки впусте и лежали не по один год. Тут война подошла. Пришлось мне там три года пробыть, потом столько же на гражданской, а как пришёл домой, так вовсе другая контора. Чермету о своих находках и заявил: утешно мне это, только всё-таки это дело маленькое, а главное в другом.
Дождался-таки я, что старый поисковый сказ сбылся.
Сталинский зоркий, заботливый глаз усмотрел среди наших лесов, увалов да старых разработок золотоцветень горы и указал за него взяться.
И великий Пояс земли раскрылся и показал свои бессчётные богатства на радость трудовому народу, на зависть его врагам.
Всем видно, что наша старая гора теперь живёт новой жизнью. Бессчётными огнями новых рудников, шахт и заводов в день семидесятилетия Великого вождя трудящихся горит и переливается золотоцветень нового Сталинского Урала.
1949 г.
Не та цапля
одом-то мы из сысертских. Все наши деды-прадеды от железного дела кормились. По-разному, понятно. Кто руду добывал, кто плавил, кто в сварочной жарился, кто в прокатке до поту крутился, кто в листобойном надрывался, кто на перевозках чугуна да железа маялся. Из нашей семьи сдавна тропка на механическую была протоптана. По этой тропке и я с малых лет бегать стал. Больше двадцати годов её торил при старом-то положении.
Она, — эта тропка на механическую, — счастливой считалась. Иной раз в разговоре и укорят:
— Вам, ведь, слесарям да токарям, житьё вполгоря. На худой конец рублишко за день наколотите да наскоблите, а нашему брату из семи-восьми гривен, видно, никогда не выскочить.
