Юлия Власова - Соната для Пина и Бара
— Что за странные существа эти Люди! — изумлялся Клавикорд. — Скажите еще, что вы не употребляете антимоля!
— А что такое антимоль? — поинтересовался Мастер.
— Мы пьем его специально, чтобы защититься от моли. У многих это уже вошло в привычку.
— А-а-а! — заулыбался тот. — Ну, мне всё понятно! Нас-то моль не ест.
Клавикорд запутался окончательно: Люди не едят фетра, Людей не ест моль. Чудеса! Пин и Бар тихонько покатывались со смеху на своем диванчике. А девушку, имя которой наконец-то удосужились узнать (ее звали Адель), усадили в то самое кресло, в котором некогда «утопал» Пин. И теперь она тоже «утопала».
— Нам вполне подойдет чай, — глухо прозвучало из кресла-«поглотителя».
Чай для музыкальных инструментов оказался настоящей находкой. После того как Мастер собрал в ближайшем лесу листочков чабреца и мяты да научил, как их надо заваривать, Клавикорд Пизанский на чае буквально помешался. Жители городка Ре валом валили поглядеть, как готовят диковинный напиток. И Мастер вскоре сам был не рад, что затеял всю эту катавасию. Правда, одно он признавал бесспорным: музыкальные инструменты были гораздо покладистее и дружелюбнее некоторых Людей.
Потом он часами возился с местным Пианино, парой-тройкой расстроенных Гитар да огромной, неповоротливой Арфой. Адель сначала лезла к нему со своей помощью, но, убедившись, что Мастер неплохо справляется в одиночку, убежала в сосновый бор, вместе с Пином и Баром. Бар шел по лесу, и его начищенные тарелки звенели, как прежде. Он рассуждал о том, что барабаны, хоть и в тени, а ритмы задают поуверенней многих.
— Метрономы нам и в подметки не годятся, — самодовольно говорил он. — Ума не приложу, почему композиторы до сих пор не написали произведений, предназначенных исключительно для барабана. Для скрипки — есть, для фортепиано — пожалуйста! Честное слово, меня прямо досада берет!
— Я спрошу у отца, — сказала Адель. — В прошлом ему весьма удавались экспромты. Может, он что-нибудь и придумает.
Пин шел, заложив руки за спину, и подбивал ногами мелкие камешки да опавшие иголки.
— Раз так, пусть и для меня чего-нибудь напишет, — попросил он.
— Ага, не рассыплется, — коварно подхватил Бар. В последнее время он почему-то чувствовал себя очень коварным и часто поглядывал по сторонам: не замечают ли его коварства остальные. Ему казалось, что физиономия у него более чем бандитская, и то и дело старался подловить себя на какой-нибудь крамольной мысли. Но похоже, что крамольные мысли прятались где-то в закоулках его извилин и вылезать на свет не спешили. Чем больше Бар понимал, что неприятности мира Людей здесь, в стране Яльлосафим, до него не доберутся, тем больше росла в нем уверенность, что он бросит честную жизнь, сделается разбойником и пойдет бродить по пустыням. Но, по правде говоря, пустыни не особенно его привлекали. Быть может, в нем так своеобразно бурлила радость. На самом же деле его интересовало только одно: когда будет готово его собственное, неповторимое произведение.
— Пин, а Пин? — спрашивал он. — Ты ведь столько лет играл в оркестре. Вот скажи, неужели тебе никогда не хотелось выступить с сольной программой?
— Хотелось, — признавался тот. — Кому ж не хочется? Бешеной скрипке и роялю Клоузиусу тоже мечталось о славе. Но знаешь, дружище, слава приходит и уходит, и слишком уж много суеты из-за этой самой славы. Я предпочитаю быть незаметным. Незаметные часто счастливее знаменитых.
— А если разделить славу пополам, ну, с кем-нибудь? — допытывался Бар.
— Тогда ее будет чуть-чуть полегче нести, — задумчиво говорил Пин. И с тех пор Бар решил, что незачем ему кичиться и что произведение должно быть написано для двоих. Для него и для Пина.
Глава 12, в которой…
…Рояльчик возвращается в оркестр.
На следующий день Бар пристал к Мастеру и не отлипал от него, пока тот не согласился сочинить сонату.
— Только соната должна быть особенная, — упирал Бар. — Волшебная.
— Будет тебе волшебная соната, — пообещал Мастер. — Для пианино и барабана… Правда, я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь писал подобное. Для виолончели и клавесина — да, для скрипки и флейты — еще куда ни шло. Но знаешь, вы меня вдохновили. Ваш народец просто чудо как хорош!
— Погодите хвалить. Познакомьтесь перво-наперво с нашими соседями… — с загадочным видом сказал ему Бар и отправился покупать билеты на поезд до города Соль. Очень уж ему не терпелось поглядеть, во что превратился их с Пином домик. Не испачкали ль бедняки золотистые гардины на окнах, не позарились ли на бесценные пейзажи, развешанные по стенам?
«Если Пин не спрятал коллекцию дядюшки Клавесина, я за себя не ручаюсь», — думал Бар, шлепая по лужам на станции. Ливень, который успел пролиться за ночь, вымочил в округе абсолютно всё, включая станционного смотрителя-флейту. Смотритель сонно бродил вдоль путей в своем мятом берете и вглядывался в даль заспанными глазками. Но поезд всё не шел.
— Вам чего? — вылупился он на Бара, когда тот осторожно постучал пальцем по оцинкованному клапану смотрителя.
— Мне бы билетов до города Соль, — неуверенно проговорил Бар, изучая лицо флейты. — Эй, а не та ли ты флейта-Флажолет, о которой мне рассказывал Пин? — спросил он.
— Ну да, та самая, — проронил Флажолет. — В оркестре я больше не работаю. Подался в родные осины.
— Что, неужели уволили?
— Оркестр на грани гибели, — понуро сказал Флажолет. — Новый Рояль от нас отвернулся, старый захворал. А что мы без Рояля? Пустое место. Билеты — в кассе, — всё так же понуро и безучастно указал он.
— Ага, ага, — пробормотал Бар. — Ты только не раскисай, ладно? Мы Рояльчика вылечим, и ваш оркестр снова зазвучит.
— Да ну? — недоверчиво спросил Флажолет. — Неужто в самом деле вылечите?
— С нами Мастер из Мастеров. Обязательно, — подтвердил Бар.
— Тогда и мне билет, в один конец! — оживился смотритель, швыряя под ноги свой и без того грязный берет. — Эх, в оркестре играть было сущим удовольствием!
Уже вечером друзья (а в их числе и Флажолет) резались в «нотные карты» за столиком паровозного купе.
— Доминантсептаккорд бьет минорное трезвучие, — сосредоточенно говорил Бар. — Мастер опять продувает.
— А вот ничего я и не продуваю, — в шутку обижался Мастер. — Глянь на свои карты, братишка. У тебя там сплошные тоники да малые терц-децимы.
— Еще и подглядывает, — буркнул Бар.
— Отец, как думаешь, — спросила девушка шепотом, — помнит ли нас кто-нибудь там, дома? Скучает ли?
— Наш прежний хозяин, полагаю. Мы ему за квартиру не уплатили, — слабо рассмеялся он. — Да и, может, та бездомная кошка, которую ты подкармливала по утрам.
…В итоге, партию в карты выиграл скромный и незаметный Флажолет. Он каким-то образом умудрился обставить Бара, хотя Бар по праву считался одним из лучших игроков города Соль.
Об исчезновении Мастера и его дочери в мире Людей действительно никто, кроме хозяина квартиры, не сожалел. Ну, жили когда-то в квартале Бронкс два неприглядных бедняка, ну сгинули куда-то. Кому какое до этого дело?! Зато про Пина чуть ли не оды сочиняли.
— Ах, какой звучный был инструмент! — хлюпал носом директор театра. — С ним не сравнится ни одно пианино!
А солдаты, которых оглушил Бар, теперь объяснялись между собой исключительно с помощью рук и частенько вспоминали Бара недобрым жестом.
В городе Соль Пина и Бара встретили довольно равнодушно. Не получив своего клея, контрабас Гамба удалился, разочарованно покручивая колки. Гитарчик, которому не достались новые струны, горестно вздохнул и поплелся слагать печальные куплеты о том, каково это — остаться без подарка из-за границы. А те, кто ожидал Пина с возом банок сверхустойчивого лака, оккупировали крыльцо его дома и долго гомонили да балабонили, пока не появился внушительных размеров Мастер. Он, правда, несколько поубавил в росте и ширине плеч с момента, как попал в страну Музыкальных Инструментов, однако всё равно был на голову, а то и на две выше соседей Пина.
— Кого из вас мне починить? — невозмутимо поинтересовался он. Шумные Скрипки и суетливые Гобои, толпившиеся у дверей, мгновенно испарились. Никому из них не хотелось лечиться раньше времени.
Но пора было не откладывая приступать к делу: дирижер Баккетта угрожал, что если театр простоит без концертов еще неделю, то он, Баккетта, умоет руки. А без него театр уж точно развалится — и даже Рояльчик положение не спасет. Так что следовало действовать быстро.
Рояльчик кашлял малыми секундами и септимами, чихал грязными аккордами и представлял собой такое печальное зрелище, что волей-неволей прослезишься.
— А вот и мы, — объявил Пин, виновато заглядывая в зал, где, закутанный в наполовину съеденный шарф, стоял страдалец. — Мастер, приступайте.
