Туве Янссон - Опасный канун
Тут одному из малышей приснилось что-то страшное, и он закричал. Все остальные проснулись и закричали за компанию.
— Так-так-так, — сказал Снусмумрик. — Прыг-скок! Глянь-погляди!
Это не помогло.
— Ты вовсе не кажешься им весёлым дяденькой, — объявила крошка Ми. — Последуй примеру моей сестры, скажи им: если не замолчите, я убью вас! А после этого попроси прощения и дай им карамелек.
— И это поможет?
— Ещё как! — сказала крошка Ми.
Снусмумрик приподнял свой шалаш из еловых веток и забросил его в можжевеловый куст.
— Вот как надо поступать с домом, в котором ты жил, — сказал он.
Дети леса разом умолкли и наморщили носы под моросящим дождём.
— Дождь идёт, — сказал один.
— Хочу есть, — сказал другой.
Снусмумрик с беспомощным видом посмотрел на крошку Ми.
— Постращай их Моррой! — предложила она. — Моя сестра всегда так делает.
— И ты становишься паинькой? — спросил Снусмумрик.
— Разумеется, нет! — сказала крошка Ми и расхохоталась.
Снусмумрик вздохнул.
— Ну-ну! — сказал он. — Вставайте, вставайте. Поторопитесь, и тогда вы кое-что увидите!
— Что именно? — спросили малыши.
— Так, кое-что… — неопределённо сказал Снусмумрик и помахал в воздухе лапой.
— Да ты сам не знаешь, — сказала крошка Ми.
Они шли и шли.
А дождь всё лил и лил.
Дети леса чихали, теряли башмаки и спрашивали, почему им не дают бутербродов. Некоторые ссорились друг с другом и затевали драки.
Один набил полный нос хвои, другой укололся о ежа.
Снусмумрик уже почти начал жалеть сторожиху в парке. Посадив одного малыша на шляпу, двоих на плечи и взяв двоих под мышки, он шёл, мокрый и несчастный, спотыкаясь о кустики черники.
И тут, когда ему стало совсем невмоготу, перед ними открылась прогалина. Посреди стояла маленькая избушка — труба и столбы калитки были увиты гирляндами из увядших листьев.
Снусмумрик, едва держась на подкашивающихся ногах, прошёл к двери избушки, постучался и стал ждать.
Никто не открывал.
Он опять постучался. Никакого ответа. Тогда он распахнул дверь и вошёл в избушку. Дома никого не было. На столе стояли увядшие цветы давно остановившиеся часы. Он отстранил от себя детей и подошёл к холодному очагу. На нём лежала оладья. Он прошёл в чулан. Малыши безмолвно следили за ним глазами.
Некоторое время всё было тихо. Потом Снусмумрик вернулся с бочонком бобов и поставил его на стол.
— Теперь вы будете есть бобы, пока не станете поперёк себя шире, — сказал он. — Потому что мы ненадолго остановимся тут и успокоимся, и я узнаю, как зовут каждого. Зажгите мне трубку!
Малыши, как один, бросились зажигать трубку.
Немного погодя в очаге уже горел огонь, все платьица и штанишки висели для просушки. Посреди стола стояло большое блюдо дымящихся бобов, а снаружи, с монотонно серого неба, лил дождь.
Они слушали, как капли шелестят по крыше и в очаге потрескивают дрова.
— Ну, как вы себя чувствуете? — спросил Снусмумрик. — Кто хочет играть в песочнице?
Дети леса посмотрели на него и засмеялись.
Затем они налегли на коричневые бобы Филифьонки.
Сама же Филифьонка сидела под арестом за вызывающее поведение и не подозревала, что у неё гости.
Глава десятая,
о генеральной репетиции
Шла генеральная репетиция пьесы Муми-папы, и все лампы горели, хотя до вечера было далеко.
За обещание получить бесплатные билеты на премьеру бобры поставили театр на почти ровный киль, но сцена всё равно имела лёгкий наклон, и это пусть не сильно, но всё же давало себя знать.
Перед сценой висел занавес, красный и таинственный, перед ним покачивалась на волнах маленькая флотилия лодок с любопытствующими. Они ждали уже с восхода солнца и захватили с собой обед, ведь генеральные репетиции всегда тянутся бесконечно долго.
— Мама, а что это такое — генеральная репетиция? — спросил один ежонок в одной из лодок.
— Это когда тренируются в самый последний раз, чтобы быть в полной уверенности, что всё сделано так, как надо, — объяснила ежиха. — Завтра будут играть пьесу по-настоящему, и тогда нужно будет платить за просмотр. А сегодня просмотр бесплатный, для бедняков вроде нас с тобой.
Но за занавесом отнюдь не были уверены в том, что всё сделано так, как надо. Муми-папа сидел и переписывал пьесу.
Миса плакала.
— Мы же сказали, что хотим умереть в конце обе! — заявила дочь Мимлы. — Почему только её должен съесть лев? Невесты льва, сказали мы. Помнишь?
— Хорошо, хорошо, — нервничая, отозвался Муми-папа. — Лев съест тебя, потом Мису. Только не мешайте мне, я стараюсь выдерживать гекзаметр!
— А как обстоит дело с родством? — озабоченно спросила Муми-мама. — Вчера дочь Мимлы была замужем за твоим отлучившимся сыном. А теперь за ним замужем Миса, а я её мама? А дочь Мимлы незамужняя?
— Я не хочу быть незамужней, — быстро вставила дочь Мимлы.
— Они должны быть сёстрами! — в отчаянии воскликнул Муми-папа. — Стало быть, дочь Мимлы твоя невестка. То бишь моя невестка. То бишь твоя тётка.
— Так не пойдёт, — сказал Хомса. — Если Муми-мама — твоя жена, то твоя невестка не может быть её тёткой.
— А не всё равно! — сказал Муми-папа. — Не получается пьесы!
— Не волнуйтесь, — сказала Эмма с удивительным пониманием. — Всё устроится. В конце концов публика ходит в театр не для того, чтобы что-то уразуметь.
— Эмуля, дорогая, — сказала Муми-мама. — Платье для меня слишком тесное… Всё время лопается на спине.
— Запомните, — сказала Эмма с полным ртом английских булавок, — не следует радоваться, когда она войдёт и скажет, что её сын осквернил свою душу ложью!
— Хорошо, обещаю быть унылой, — сказала Муми-мама.
Миса читала свою роль. Внезапно она отбросила бумагу и крикнула:
— Это слишком весело! Это мне вовсе не подходит!
— Тихо, Миса, — строго сказала Эмма. — Начинаем. Освещение готово?
Хомса зажёг жёлтый прожектор.
— Красный! Красный! — крикнула дочь Мимлы. — Мой выход — при красном свете! Почему он все время даёт не тот свет?
— Все так делают, — хладнокровно заметила Эмма. — Вы готовы?
— Я не знаю своей роли, — пробормотал Муми-папа в полнейшей панике. — Я не помню ни единого слова!
Эмма похлопала его по плечу…
— Это тоже так полагается, — сказала она. — все в точности так, как и должно быть на генеральной репетиции.
Она три раза топнула в пол сцены, и снаружи у лодок наступила полная тишина. С радостной дрожью во всем своём старом теле она подняла занавес.
Удивлённый шёпот донёсся со стороны малочисленных зрителей.
Большинство из них никогда прежде не бывали в театре.
Они увидели скалистый пейзаж при красном освещении. Чуть правее зеркального шкафа (который был задрапирован чёрным покрывалом) сидела дочь Мимлы в тюлевой юбке и с венком из бумажных цветов на узле волос.
Некоторое время она с интересом смотрела на зрителей внизу у рампы, потом начала непринуждённой скороговоркой:
Ночью умру я. Невинность моявопиет громко к небу.В кровь обратилося море и в пепел —весенняя зелень.Юности свежесть мой лик источает,как роза, прекрасен.Страшной, жестокою смертью погибнув суровой пустыне.
Тут из-за кулис вдруг послышался, певуче и звонко, голос Эммы:
Роковая ночь,Роковая ночь,Роковая ночь!
Затем слева вышел Муми-папа в небрежно накинутом плаще, повернулся лицом к публике и дрожащим голосом продекламировал:
Узы дружбы, родства — всё рвётся,коль долг меня призывает.Ах, лишусь ли короны своейв пользу сестры моей внука?..
Муми-папа заметил, что прочёл неверно, и поправился:
Ах, лишусь ли короны своейв пользу сестры моей внучки?
Муми-мама высунулась из-за кулис и прошептала:
— Так ли? Должна ль мне корону отдать сестрица невестки?
— Да, да, да, — сказал Муми-папа. — Через это я перескакиваю.
Он сделал шаг в сторону дочери Мимлы — она пряталась за зеркальным шкафом — и сказал:
— Вострепещи, о неверная мимла, и слушай, как ужасный лев в ярости сотрясает свою клетку и рычит от голода на луну!
Тут наступила долгая пауза.
— …от голода на луну! — громче повторил Муми-папа.
Ничего не произошло.
Он повернулся налево и спросил:
— Почему лев не рычит?
— Я не могу рычать, прежде чем Хомса не подымет луну, — сказала Эмма.
Хомса высунулся из-за кулис.
— Миса обещала сделать луну, да так и не сделала, — сказал он.
