Вениамин Каверин - Верлиока
— Все. Поседел в один час. Потерял сына. Или не совсем потерял, потому что сын в городском музее. Не двигается, не говорит, не ест, не пьет — словом, фактически не существует.
ГЛАВА XIX,
в которой рассказывается о том, что случилось в городе Котома-Дядьке в прошлом году. Директор пьет капли Вотчала, а девушка-экскурсовод — валерианку
Ежеминутно хватавшийся за сердце директор почти ничего не прибавил к тому, что сообщил Филя.
— Извините, — сказал он, — но когда я начинаю говорить об этом, приходится немедленно вызывать "скорую помощь".
— Я посоветовал ему принять десять капель Вотчала, — продолжал Филя, — и разговор состоялся. Дело в том, что прошлым летом он имел честь принять почтенного посетителя. Элегантный молодой человек в светлом костюме и модной шляпе с узкими полями остановился в гостинице, и официантки в один голос решили, что он "красивый, как Евгений Онегин". Говорил он гладко, сладким голосом, длинными, изящными фразами. Точнее, говорил, пока не напился.
— Напился?
— Да. Кстати, его фамилию, имя и отчество сообщил мне портье, и это может раздвинуть наши представления о Главном Регистраторе, как он себя называл. Леон Спартакович Пещериков собственной персоной. На его лице был заметен след от удара. Правда, еле заметен. Очевидно, кто-то ударил его по лицу тростью.
— Или лозой, — сказал Вася.
Ива слушала их, открыв рот. Собираясь в дорогу, она постриглась, и над розовыми ушами появились крошечные завитки. Она была похожа сейчас на юношеский портрет Байрона. Но, к сожалению, никто не оценил этого сходства.
— Но я не понимаю… — начала она.
— Молчи, девушка, — сурово сказал Кот. — Смысл вышесказанного дойдет до тебя в свое время. Это еще далеко не все, — помолчав, продолжал он. Вышеуказанный Главный Регистратор (дурной пример заразителен: я, кажется, начинаю говорить его языком)… Главный Регистратор, как было упомянуто, напился за обедом и стал приставать к Славе, сыну директора, который забежал к отцу после тренировки. Он требовал, чтобы Слава разделил с ним компанию. Но спортсмен отказался, и тогда Пещериков стал оскорблять его, крича: "Верзила! Оглобля! Дылда!" — и так далее. По словам отца, Слава проявлял завидное терпенье и, только когда Пещериков крикнул: "Коломенская верста!" — слегка стукнул его. Очевидно, это старомодное прозвище показалось самым обидным. Взяв его за шиворот и вытащив из ресторана, он осторожно положил его в глубокую лужу. Кстати, лужа была не только глубокая, но единственная в своем роде, поскольку именно она помешала городу Котома-Дядьке выйти на первое место в области по чистоте.
Кот замолчал. Ему хотелось заложить лапки за спину, как это делают люди, но не удалось, и он только молчаливо, со значительным лицом прошелся из угла в угол.
— Да-с, — сказал он, — вот такие пироги! На следующий день должна была состояться товарищеская встреча между «Спартаком» и котома-дядькинским «Динамо». И протрезвевший Пещериков посетил ее. Возможно, разумеется, что к чувству мести присоединился тот факт, что он болел за «Спартака» и ему не хотелось, чтобы выиграла котома-дядькинская команда. Короче говоря, встреча близилась к концу со счетом восемьдесят три — восемьдесят два в пользу гостей, когда за секунду до финального свистка двухметровый игрок «Динамо» Слава Кочергин оказался рядом с корзиной, в которую неминуемо забросил бы мяч, если б не превратился в статую из розового туфа.
ГЛАВА XX,
в которой бокс сравнивается с баскетболом и рассказывается о некоторых достоинствах розового туфа
У девушки-экскурсовода городского музея Кати Соловьевой, которую всем хотелось называть просто Катенькой, было здоровое сердце, но и она могла произнести только несколько слов.
— Позвольте мне сначала выпить двадцать пять капель валерианки, — сказала она.
Кто не знает поговорки "глаза на мокром месте"? Так вот в этом случае она не могла пригодиться: несмотря на валерианку, Катя не удержалась от слез.
Зато книга отзывов и пожеланий оказалась на высоте — почти каждая страница завершалась возмущенными и даже дерзкими замечаниями, обращенными к городским властям. "В нашей стране нет и не должно быть колдунов, — писал подполковник в отставке Эпштейн. — Грубо говоря, людей нельзя безнаказанно превращать в камень. Это вам не цирк!" "На каком основании до сих пор не объявлен всесоюзный розыск преступника?" — спрашивал следователь из Уржума. "Я очень рюбрю рюски рюди, — писал турист-японец. — Но зачем не указать, кто производир эта работа? Верикий скурптор сдерар эта верикая работа". "Почему не приглашены для экспертизы ученые из Министерства Необъяснимых Странностей?" — с негодованием замечал киевский студент.
Все они были совершенно правы, кроме, может быть, японца, который решил, что "Баскетболист с мячом" — произведение искусства. Но одновременно все они ошибались: милиция и угрозыск усердно (хотя и безуспешно) занимались этим загадочным делом. Врачи не решились определить так называемый летальный исход, хотя реаниматор, немедленно вызванный на стадион, решительно заявил, что ему здесь нечего делать. Загс попытался вручить осиротевшему, как он полагал, отцу справку о смерти, и он с негодованием вернул ее, упрекнув заведующего в бюрократизме.
Двухметровый юноша стоял, подняв мяч над головой, в позе стремительного, но оборванного движения. Он напоминал знаменитую статую дискобола, разумеется, если бы скульптору пришло в голову распрямить юношу и поднять ему руки, вложив в них не диск, а мяч. Но еще больше он напоминал своего отца, конечно, если бы тот расстался со своей длинной, седой бородой.
— Значит, котомадядькинцы выиграли бы, если б этого не случилось? спросил Вася Катю Соловьеву.
— Для этого не хватало только двух очков, — ответила она, утирая слезы.
— У меня к вам большая просьба, — сказал Вася. — Может быть, вам удалось бы на некоторое время удержаться от слез. Дело в том, что я совершенно не могу видеть хорошеньких плачущих девушек. Мне хочется погладить их или даже поцеловать, а это неудобно и даже невозможно.
— Вот еще новость, — возразила Ива. — Пожалуйста, немедленно поцелуй и погладь!
— Спасибо, не надо. Я уже не плачу.
— Ты его знала? — показывая на статую, спросил Вася.
— Еще бы не знать! Мы должны были пожениться.
И Катя рассказала. Они познакомились на танцевальной площадке. Слава все говорил: "Куда мне до тебя, я простой шофер, а ты…" Он, между прочим, не простой шофер, а механик на автобазе. Он был капитаном команды, и его даже приглашали в Москву.
— Может быть, ему завидовали?
— Ему-то? Какая же может быть зависть в баскетбольной команде! Это не бокс. Ему вообще никто не завидовал, все любили и в городе, и на работе. Завидовали мне, — прибавила она и покраснела.
Трудно сказать, когда Ива и Катя успели близко познакомиться, но, пока Вася и Кот советовались, что делать, они, уединившись, рассказали друг другу если не все, так уж немало из того, что произошло и происходит в их жизни.
Катя заметила, что ей каждую минуту хочется умереть, а Ива стала горячо убеждать ее, что еще не все потеряно и надеяться никогда не поздно. Кот, поговорив с Васей, сидел то у одной, то у другой на руках и слушал их, снисходительно улыбаясь. Возможно, что он в эту минуту был чем-то похож на знаменитого Чеширского Кота из "Алисы в Стране Чудес".
А тем временем Вася стоял перед статуей из розового туфа и думал. Ведь вернуть жизнь Славе Кочергину — это, без сомнения, было посложнее, чем помочь лодочнику, договорившись с водой. "Розовый туф, из которого строят дома, не вода, — сказал он себе. — И напрасно я стал бы уверять его, что человек и камень — братья. Но все-таки хорошо, что он не превращен в статую из мрамора или гранита. В туфе все-таки есть что-то человеческое. Он мягкий, теплый, его цвет означает надежду. Может быть, он не станет так уж сопротивляться".
Вася сразу понял, что прежде всего надо постараться взглянуть окаменевшему баскетболисту в глаза. Но даже это было не так-то просто! Во-первых, он был на голову выше Васи. Во-вторых, в прыжке он поднял глаза вверх — конечно, чтобы прицелиться и без промаха отправить мяч в корзину.
— Катенька, в музее не найдется стремянки?
Он поднялся на третью, четвертую ступеньку и, оглянувшись, попросил оставить его одного — ему надо было, как он объяснил, собраться… С пятой ступеньки он увидел глаза Славы и поразился: даже круто загнутые длинные ресницы окаменели. "Но глаза, — подумал он, — просят о помощи. И я тебе помогу".
Он поднялся на шестую и седьмую ступеньку и не только увидел глаза, но, заглянув в них, с восторгом почувствовал, что могучая добрая воля вспыхнула в нем и с каждым мгновеньем стала разгораться и разгораться.
