Александр Жарков - Ключ разумения
Ангор, отведав такого угощения, без сомнения расстался бы с жизнью, но тут вмешался е г о родной брат. Видный революционный деятель Исидор Антаки, он же любимец публики канатоходец Тибул, войдя в комнату, взмахом руки остановил избиение. Гвардейцы мгновенно повиновались любимому артисту, хотя и не знали о том, что циркач и палач братаны. А может, и хорошо, что не знали. Это не было тайной, кому положено было знать всё, тот знал всё. Но братья Антаки не афишировали родство, а по фамилиям и даже по именам в Деваке почти никого не звали, чаще по прозвищам да кличкам. Даже толстяки были: первый – Дохляк, второй – Страус и третий – Младшой. А как их родители назвали, не помнил, наверное, никто.
Ой, как я отвлёкся! Итак, товарищ Исидор-Тибул поднял руку и приказал «танцора временно не убивать, а кинуть в яму с тигриными испражнениями» – общий смех! – «слишком на нём, господа-товарищи революционные гвардейцы, много крови. Его будет судить народ». Тут он единственный раз посмотрел на Ангора, и тот догадался, что заготовленную фразу: «Здравствуй, брат! Ты что, не узнал меня?!» лучше не произносить. Для обоих лучше.
Весь день Ангор прождал расправы, но всё было тихо. Лишь однажды кто-то крикнул: «Смерть Трисдварасу…», но голос оборвался, видно, охрана, которая почему-то не показывалась ему на глаза, не дремала. «Пока бдят, – немного успокоился танцор, – но что будет к ночи, когда начнут активно праздновать победу?» А к ночи мрачный гвардеец опустил на верёвке корзину с едой и бутылкой вина. «Корзина с вензелем из дворца, мятежники гуляют, гвардеец – ишь ты! – трезвый, а потому и мрачный, – прикидывал узник. – Брат, понятно, не навестил, но ужин прислал… э… э… съедобный, спасибо и на том».
Поев, немного подобрев, он попытался заняться любимым делом: придумать оригинальную, небывалую ещё казнь, кому? Да хотя бы себе самому! Он встал и немного потоптался по дну ямы. Простора не было, и потому в голову лезли казни самые обыкновенные: отрубить голову, повесить, разорвать, сжечь и заморозить – тьфу, скука!
Итак, была ночь. Как сумасшедшие, трещали цикады. Небо озарялось салютами и фейерверками: во дворце праздновали победу. В ветвях ближайшего к яме дуба блестело в лунном свете несколько застрявших воздушных шаров. Зверинец был на задах толстяковского парка, а дворец посерёдке, и если там и были какие-то соответствующие победе шумы, то здесь их не было слышно. И звери, хоть и были несколько возбуждены сменой социального строя, делали вид, что это их не касается, и пытались заснуть. «А вот как не даст вам завтра жрать новая власть, будете знать!», – злорадно думал Раздватрис.
Но звери хотели вести дореволюционный образ жизни, была ночь и надо было спать. Пытались заснуть обезьяны, тихо покачиваясь на лианах, развешенных среди дубов новатором-садовником Мичуром, зимой они ночевали в утеплённых дуплах. Пытались заснуть павлины, попугаи, а также хищники-людоеды, которых держали, чтоб потешать толстячков, любивших после обильного завтрака насладиться видом терзаемой человеческой жертвы, не по жестокости, а просто так издавна принято. Послышался короткий львиный рык сквозь сон. А может, громкий зевок, а может и не львиный, а тигриный. «Завтра-послезавтра, а может, уже сегодня этот зевавший раздерёт меня, ещё молодого двадцатипятилетнего человека в клочья на потеху девакской черни, и мне будет всё равно: лев это, или тигр.»
Ангор снова сел, обхватил себя длинными руками – несмотря на тёплую летнюю ночь, в яме было сыровато – и стал задрёмывать. Старый одноглазый филин Момо заухал. «Должно быть, жёлтый глаз его горит, я сплю, а он всё горит, всё полыхает, как жёлтый костёр…»
– Ангор, – зазвучал в мозгах детский голос, – Ангор Антаки, сегодня тебя казнят.
– Может, сегодня, а может, завтра, а может, и не казнят, а…. – забормотал Раздватрис.
– Нет, – перебил его голос, – точно казнят с е г о д н я.
Ангор открыл глаза: прямо перед ним за решёткой горел жёлтый глаз филина, у него была большая голова с торчащими рыжими волосёнками. Голова нагнулась и маленькая ручка почесала молодую проплешину.
– А, это ты Пупс, чего тебе? – насторожился Ангор, узнав карлика, помогавшего звериным смотрителям и знавшим здесь все ходы.
– Пупс, да, так т ы звал меня, – хихикнул человечек и убавил огонь в жёлтом фонаре, который Ангор принял за глаз филина, – вообще-то меня зовут…
– Мне плевать, как тебя зовут, чего тебе надо? – грубо прервал его Ангор.
– Ты не должен меня бояться, – снова хихикнул карлик, – я друг, я больше, чем друг… Тебя сегодня кинут к тиграм, – детский голос дрогнул и захныкал… – Голодные львы и ти-игры… они… они…
– Они разорвут меня на части и проглотят, даже не распробовав, – не без пафоса произнёс узник. Он решил немного повыпендриваться… – О! Я не раз это наблюдал!
– Да! – с жаром прервал его человечек. (Перед ним не надо было красоваться, он и так был переполнен восхищением). – Да! Ты ложился на зарешеченную крышу над ареной и плевал сквозь прутья в очередную жертву, которую сперва мучил в башне пыток! А когда её рвали звери, тебе летели в лицо куски окровавленного мяса, а ты переворачивался на спину и хохотал так, что солнце в небе сжималось от страха! Я любил и боялся в это время наблюдать за тобой!
– Про солнце это хорошо, – сказал Ангор, – да ты артист, Пупс…
– О, пока только в мечтах! – растрогался карлик. И тут в очередной раз вынырнула из-за облачка луна. И он вспомнил, зачем пришёл. – Слушай внимательно, Ангор. Сейчас тебя посетит человек, который поменяется с тобою одеждой, его примут за тебя и некоторое время тебя не хватятся.
– И кто этот самоубийца?
– Нету времени. Решётка… – он повозился с замком, – не заперта… Не доходя до арены, жду тебя на камне. Всё.
– Погоди, я хочу знать, кому и что буду за это должен… – Но жёлтый фонарь вместе с Пупсом уже исчез в извилинах земли. И тут с тихим свистом в яму спустилась лиана, да не пустая: прямо возле его ног кто-то приземлился. Слетевший в яму потревожил павлинов, и они, вспорхнув на один из дубов, стали орать, как мартовские коты, или пробудившиеся младенцы. Луна светила вовсю, и хорошо, что никто из стражи не появился – праздновали все поголовно, а может, вообще никто не охранял, а? Прилетевший был одет в мундир и плащ гвардейского лучника при дворе их величеств трёх толстяков, всё зелёно-коричневое, под цвет травы и деревьев. Привстав, он оказался человеком среднего роста, с белокурыми кудрявыми волосами до плеч, лицо имел мужественное, простодушное и очень знакомое. В нём не было и тени страха.
– Переодеваемся, – дружелюбно предложил лучник, отстёгивая и скидывая плащ.
Ангор смерил прилётца взглядом и усмехнулся:
– Ты-то в мои панталоны влезешь, а влезу ли я в твои – вопрос.
– Не учли, – знакомый незнакомец на кривую усмешку ответил открытой обворожительной улыбкой. На груди блеснул серебряный герб из перекрещенных стрел, подарок Робина Гуда. И Ангор понял, кто перед ним. Этого молодого человека знала вся страна.
– Да, не учли, – повторил лучник. – Обойдёмся верхней одеждой, ночью не так заметно. Поспешите, прошу вас.
… Когда Раздватрис был по ту сторону решётки, он не удержался и шепнул:
– Метьер Колобриоль, первый лучник страны, победитель самого Робина Гуда, зачем тебе это надо?
– Как зачем? – Метьер округлил глаза. – Просто я люблю приключения. – И снова улыбнулся своей неподражаемой улыбкой.
Знакомая ненависть вползла в сердце Ангора.
– Если сюда прорвётся какой-нибудь жаждущий моей крови, а таких много… очень много, и всё же примет тебя за меня, приключения, которые ты так любишь, закончатся слишком быстро. – И он посмотрел на Метьера тем взглядом, которым смотрел на всякого, кто пытался, как ему казалось, унизить его своим благородством. Его жертвы уносили этот взгляд на тот свет. Но то ли было темновато, то ли что, но Метьер выдержал взгляд и не снял улыбки. Но почувствовал, что перед ним человек, который за добро, оказанное ему, не просто способен, но считает своим долгом всадить в тебя нож. Неизвестно, кто первый из них отвёл бы взгляд, но снова замяукали павлины и они убрали глаза одновременно. Метьер сел на место Ангора, а Ангор, забыв повесить замок – а в нём даже ключик, предусмотрительно оставленный карликом, торчал, – ушёл в тигриный подземный коридор на бледно-жёлтый свет далёкого фонаря.
«Не спросил даже, кто его послал, не Тибул ли?» – думал он, скривившись от застоявшегося звериного запаха.
А Метьер сел на место и приготовился к худшему. Когда карлик Пупс, давнишний его приятель, передал ему просьбу одного высокопоставленного ныне человека, и объяснил, почему выбор пал на него, Метьер сразу согласился. Во-первых, он действительно любил приключения, а во-вторых, знал любовь к нему народа, и, так же, как Пупс, не верил, что, если всё откроется, его казнят. «Это если народ будет решать», – заскочило вдруг в него сомнение. И слова о жаждавших отомстить Раздватрису не пропали бесследно. И вообще, зачем было помогать бежать главному палачу, убийце, которого ненавидела вся Девака?! – только сейчас эта мысль поразила его. «Затем, – тут же горячо возразил он кому-то, – что я люблю людей. Разных людей! Всех людей! Может, он ещё исправится…» «Затем, что ты крайне легкомыслен!», – сказал в нём голос покойной матери. И это была правда.
