Василий Жуковский - Стихотворения. Баллады. Сказки

Пустынник

«Веди меня, пустыни житель,Святой анахорет;Близка желанная обитель;Приветный вижу свет.

Устал я; тьма кругом густая;Запал в глуши мой след;Безбрежней, мнится, степь пустая,Чем дале я вперед».

«Мой сын (в ответ пустыни житель),Ты призраком прельщен:Опасен твой путеводитель —Над бездной светит он.

Здесь чадам нищеты бездомнымОтверзта дверь моя,И скудных благ уделом скромнымДелюсь от сердца я.

Войди в гостеприимну келью;Мой сын, перед тобойИ брашно с жесткою постельюИ сладкий мой покой.

Есть стадо… но безвинных кровьюРуки я не багрил:Меня творец своей любовьюЩадить их научил.Обед снимаю непорочный

С пригорков и полей;Деревья плод дают мне сочный,Питье дает ручей.

Войди ж в мой дом – забот там чужды;Нет блага в суете;Нам малые даны здесь нужды;На малый миг и те».

Как свежая роса денницы,Был сладок сей привет;И робкий гость, склоня зеницы,Идет за старцем вслед.

В дичи глухой, непроходимойЕго таился кров —Приют для сироты гонимой,Для странника покров.

Непышны в хижине уборы,Там бедность и покой;И скрыпнули дверей растворыПред мирною четой.

И старец зрит гостеприимный,Что гость его уныл,И светлый огонек он в дымнойПечурке разложил.

Плоды и зелень предлагаетС приправой добрых слов;Беседой скуку озлащаетМедлительных часов.

Кружится резвый кот пред ними;В углу кричит сверчок;Трещит меж листьями сухимиБлестящий огонек.

Но молчалив пришлец угрюмый;Печаль в его чертах;Душа полна прискорбной думы;И слезы на глазах.

Ему пустынник отвечаетСердечною тоской.«О юный странник, что смущаетТак рано твой покой?

Иль быть убогим и бездомнымТворец тебе судил?Иль предан другом вероломным?Или вотще любил?

Увы! спокой себя: презренныУтехи благ земных;А тот, кто плачет, их лишенный,Еще презренней их.

Приманчив дружбы взор лукавый:Но ах! как тень, воследОна за счастием, за славой,И прочь от хилых бед.

Любовь… любовь, Прелест игроюОтрава сладких слов,Незрима в мире; лишь пороюЖивет у голубков.

Но, друг, ты робостью стыдливойСвой нежный пол открыл».И очи странник торопливый,Краснея, опустил.

Краса сквозь легкий проникаетСтыдливости покров;Так утро тихое сияетСквозь завес облаков.

Трепещут перси; взор склоненный;Как роза, цвет ланит…И деву-прелесть изумленныйОтшельник в госте зрит.

«Простишь ли, старец, дерзновенье,Что робкою стопойВошла в твое уединенье,Где бог один с тобой?

Любовь надежд моих губитель,Моих виновник бед;Ищу покоя, но мучительТоска за мною вслед.

Отец мой знатностию, славойИ пышностью гремел;Я дней его была забавой;Он все во мне имел.

И рыцари стеклись толпою:Мне предлагали в дарТе чистый, сходный с их душою,А те притворный жар.

И каждый лестью вероломнойПривлечь меня мечтал…Но в их толпе Эдвин был скромный;Эдвин, любя, молчал.

Ему с смиренной нищетоюСудьба одно дала:Пленять высокою душою;И та моей была.

Роса на розе, цвет душистыйФиалки полевойЕдва сравниться могут с чистойЭдвиновой душой.

Но цвет с небесною росоюЖивут единый миг:Он одарен был их красою,Я легкостию их.

Я гордой, хладною казалась;Но мил он втайне был;Увы! любя, я восхищалась,Когда он слезы лил.

Несчастный! он не снес презренья;В пустыню он помчалСвою любовь, свои мученья —И там в слезах увял.

Но я виновна; мне страданье;Мне увядать в слезах;Мне будь пустыня та изгнанье,Где скрыт Эдвинов прах.

Над тихою его могилойКонец свой встречу я —И приношеньем тени милойПусть будет жизнь моя».

«Мальвина!» – старец восклицает,И пал к ее ногам…О чудо! их Эдвин лобзает;Эдвин пред нею сам.

«Друг незабвенный, друг единый!Опять, навек я твой!Полна душа моя Мальвиной —И здесь дышал тобой.

Забудь о прошлом; нет разлуки;Сам бог вещает нам:Всё в жизни, радости и мукиОтныне пополам.

Ах! будь и самый час кончиныДля двух сердец один:Да с милой жизнию МальвиныУгаснет и Эдвин».

Ивиковы журавли

На Посидонов пир веселый,Куда стекались чада Геелы[3] лыЗреть бег коней и бой певцов,Шел Ивик, скромный друг богов.Ему с крылатою мечтоюПослал дар песней Аполлон:И с лирой, с легкою клюкою,Шел, вдохновенный, к Истму он.

Уже его открыли взорыВдали Акрокоринф и горы,Слиянны с синевой небес.Он входит в Посидонов лес…Все тихо: лист не колыхнется;Лишь журавлей по вышинеШумящая станица вьетсяВ страны полуденны к весне.

«О спутники, ваш рой крылатый,Досель мой верный провожатый,Будь добрым знамением мне.Сказав: прости! родной стране,Чужого брега посетитель,Ищу приюта, как и вы;Да отвратит Зевес-хранительБеду от странничьей главы».

И с твердой верою в ЗевесаОн в глубину вступает леса;Идет заглохшею тропой…И зрит убийц перед собой.Готов сразиться он с врагами;Но час судьбы его приспел:Знакомый с лирными струнами,Напрячь он лука не умел.

К богам и к людям он взывает…Лишь эхо стоны повторяет —В ужасном лесе жизни нет.«И так погибну в цвете лет,Истлею здесь без погребеньяИ не оплакан от друзей;И сим врагам не будет мщенья,Ни от богов, ни от людей».

И он боролся уж с кончиной…Вдруг… шум от стаи журавлиной;Он слышит (взор уже угас)Их жалобно-стенящий глас.«Вы, журавли под небесами,Я вас в свидетели зову!Да грянет, привлеченный вами,Зевесов гром на их главу».

И труп узрели обнаженный:Рукой убийцы искаженныЧерты прекрасного лица.Коринфский друг узнал певца.«И ты ль недвижим предо мною?И на главу твою, певец,Я мнил торжественной рукоюСосновый положить венец».

И внемлют гости Посидона,Что пал наперсник Аполлона…Вся Греция поражена;Для всех сердец печаль одна.И с диким ревом исступленьяПританов окружил народ,И во́пит: «Старцы, мщенья, мщенья!Злодеям казнь, их сгибни род!»

Но где их след? Кому приметноЛицо врага в толпе несметнойПритекших в Посидонов храм?Они ругаются богам.И кто ж – разбойник ли презренныйИль тайный враг удар нанес?Лишь Гелиос то зрел священный[4]Все озаряющий с небес.

С подъятой, может быть, главою,Между шумящею толпою,Злодей сокрыт в сей самый часИ хладно внемлет скорби глас;Иль в капище, склонив колени,Жжет ладан гнусною рукой;Или теснится на ступениАмфитеатра за толпой,

Где, устремив на сцену взоры(Чуть могут их сдержать подпоры),Пришед из ближних, дальних стран,Шумя, как смутный океан,Над рядом ряд, сидят народы;И движутся, как в бурю лес,Людьми кипящи переходы,Всходя до синевы небес.

И кто сочтет разноплеменных,Сим торжеством соединенных?Пришли отвсюду: от Афин,От древней Спарты, от Микин,С пределов Азии далекой,С Эгейских вод, с Фракийских гор…И сели в тишине глубокой,И тихо выступает хор[5].

По древнему обряду, важно,Походкой мерной и протяжной,Священным страхом окружен,Обходит вкруг театра он.Не шествуют так персти чада;Не здесь их колыбель была.Их стана дивная громадаПредел земного перешла.

Идут с поникшими главамиИ движут тощими рукамиСвечи, от коих темный свет;И в их ланитах крови нет;Их мертвы лица, очи впалы;И свитые меж их власовЭхидны движут с свистом жалы,Являя страшный ряд зубов.

И стали вкруг, сверкая взором;И гимн запели диким хором,В сердца вонзающий боязнь;И в нем преступник слышит: казнь!Гроза души, ума смутитель,Эриний страшный хор гремит;И, цепенея, внемлет зритель,И лира, онемев, молчит:

«Блажен, кто незнаком с виною,Кто чист младенчески душою!Мы не дерзнем ему вослед;Ему чужда дорога бед…Но вам, убийцы, горе, горе!Как тень, за вами всюду мы,С грозою мщения во взоре,Ужасные созданья тьмы.

Не мните скрыться – мы с крылами;Вы в лес, вы в бездну – мы за вами;И, спутав вас в своих сетях,Растерзанных бросаем в прах.Вам покаянье не защита;Ваш стон, ваш плач – веселье нам;Терзать вас будем до Коцита,Но не покинем вас и там».

И песнь ужасных замолчала;И над внимавшими лежала,Богинь присутствием полна,Как над могилой, тишина.И тихой, мерною стопоюОни обратно потекли,Склонив главы, рука с рукою,И скрылись медленно вдали.

И зритель – зыблемый сомненьемМеж истиной и заблужденьем —Со страхом мнит о Силе той,Которая, во мгле густойСкрываяся, неизбежима,Вьет нити роковых сетей,Во глубине лишь сердца зрима,Но скрыта от дневных лучей.

И всё, и всё еще в молчанье…Вдруг на ступенях восклицанье:«Парфений, слышишь?.. Крик вдали —То Ивиковы журавли!..»И небо вдруг покрылось тьмою;И воздух весь от крыл шумит;И видят… черной полосоюСтаница журавлей летит.

«Что? Ивик!..» Все поколебалось —И имя Ивика помчалосьИз уст в уста… шумит народ,Как бурная пучина вод.«Наш добрый Ивик! наш сраженныйВрагом незнаемым поэт!..Что, что в сем слове сокровенно?И что сих журавлей полет?»

И всем сердцам в одно мгновенье,Как будто свыше откровенье,Блеснула мысль: «Убийца тут;То Эвменид ужасных суд;Отмщенье за певца готово;Себе преступник изменил.К суду и тот, кто молвил слово,И тот, кем он внимаем был!»

И бледен, трепетен, смятенный,Внезапной речью обличенный,Исторгнут из толпы злодей:Перед седалище судейОн привлечен с своим клевретом;Смущенный вид, склоненный взорИ тщетный плач был их ответом;И смерть была им приговор.

Варвик