Гру Дале - Черт-те что, или Праздник первого зуба
Зато вмешался Бавван. Он сказал с кислой миной:
— Так, быстро рот закрыл! Ещё он улыбаться будет, пупок крысиный! Смотреть тошно.
— Чу-чу-чу! — сказала мамаша и так посмотрела на Баввана, что тот сперва проглотил язык и закашлялся, а прокашлявшись, прижал уши к голове и затрясся от страха.
У Бамбуля от счастья выкатилось шаром пузо, улыбка жгла ему губы, и у меня нет сил описать сполна его радость: боюсь, ручка так раздуется, что я её и в руке не удержу. Поэтому скажу только, что он сиял, как раскочегаренный огнедыр.
Дрожа и воя от обиды и отвращения, Бавван поплёлся прочь. Другие зрители остались, но отвернулись, потому что эта жуткая улыбка ослепляла их. Они не могли понять, почему Бажаба, известная как мать правильная и властная, не пресечёт этого безобразия недрогнувшей рукой. А она только похлопала Бамбуля по плечу и приложила палец к губам. Он тут же спрятал улыбку.
Но радость так и распирала его изнутри, так щекотала, как будто у него под кожей ползали полсотни стоножек. Если закрыть рот, то взорвёшься, испугался Бамбуль и решил хотя бы вопрос задать.
— А куда мы его денем? — спросил он. — Надо склеп для него рыть, да?
— Нет, наша нора — не место для такого чуда, — сказал папа и покосился на маму Бажабу.
Она подняла зуб над головой и крикнула, обращаясь ко всей подземной нечисти:
— Ему место в музее!
— В музее! Конечно в музее! — подхватили стоявшие рядом.
Это был незабываемый момент, миг торжества и триумфа. Не каждый день вещи из подземного мира отправляются в Музей Человека — к мячу, вилке, граблям и лопате. Теперь там выставят зуб Бамбуля — такой громадный, что сейчас уже всем с трудом верилось, что он помещался во рту у малыша. Бамбуль чувствовал, как громко и быстро колотится сердце. Его зуб в витрине нечистой славы. Ничего себе!
Бавван почернел от ревности и зависти, сбежал к себе в нору и теперь бесновался там. Бамбуль слышал, как он с грохотом лупит стену и со скрежетом грызёт камни.
А у Бамбуля распалились красные щёки и сладко щемило в груди. Он улыбался, показывая всем здоровенную кровянистую дырку в нижнем ряду.
— Что ни говори, Бамбуль, — гордо сказал папа Бабадур, шлёпнув сына по пузу и по попе, — а ты весь в мать пошёл. Одна порода! Вот бандит!
— Ты думаешь? — робко уточнил Бамбуль, вспомнив расплывшееся багровое мамино лицо с чёрными волосатыми родинками, раздутыми ноздрями и глазами навыкате.
Жаркая волна растеклась от пупка до подбородка. И не будь Бамбуль от рождения таким ярко-красным, все бы увидели, что он покраснел.
— Ты думаешь? — повторил он.
Ему хотелось выкрикнуть эти слова, но он постеснялся, тихо пошёл к себе, улёгся на каменный подголовыш и затаился. Сердце билось так, что его удары, казалось, отдавались эхом.
Бамбулю вдруг понравилось свистеть. Он бродил по всему подземью, махал руками, вилял хвостом и всё время свистел. Вернее, свистеть он как раз не умел, но если дуть в дырку в зубах, то так здорово швиристит, как будто ветер шумит или косой дождь. И на самом деле, когда этот свист по трещинкам, ходам и переходам долетел до земли, то некоторые люди даже раскрыли зонтики — так явственно услышали они шум дождя с ветром.
Бамбуль помог маме притащить большущего барсука. Навстречу им попалась толпа кузин и тётушек с полными охапками кленовых корешков и связками сушёных крыс. Мама сходила в Зал больших сборищ за барабаном, дядька прикрутил к потолку ещё одну плошку с огнём. От него шёл жёлтый свет и расплывались тени по стенам. Все готовились к празднику первого выпавшего зуба — Зубоночи. И не какой-нибудь там, а лично Бамбулевой.
Кузен с Бавваном незаметно прокрались к чёрному ходу и вернулись с богатым уловом свежайших червей. Лава кипела сегодня особенно жарко. А в большом чане что-то аппетитно шкварчало и обволакивало всё вокруг прекрасным ароматом вкусного обеда. Бамбуль вдруг почувствовал страшный голод. Он не мог устоять на месте: то почёсывался, то подпрыгивал, то хвостом вилял, то руками размахивал. Спешивший мимо папа Бабадур дружески оттаскал его за ухо. Ради торжества папа накрутил из хвоста лишнее колечко. Он успел шепнуть Бамбулю:
— Теперь никто не скажет, что я недокладываю фосфора в еду!
Пришли соседи, принесли подарки: новый подголовыш, спиночесалку из корешка, спальную доху из шкуры барсука и три прекрасных, совершенно белых кристалла. Толпой повалили кузины, тоже с подарками. Бамбулю непрестанно что-то совали в руки: сладокорень, пригоршню железной стружки — втирать в тело, серную соль для ног, точильный камень — вострить зубы и эликсир, чтобы страшнее кашлять. Конечно же пришёл и мудрейший Ибн-Кошмарыч. Он принёс в мешочке из змеиной кожи потрясающий подарок — переливающуюся зелёную драконью перхоть. И все, конечно, захотели пощупать её, потому что такого дорогого подарка они вообще никогда не видели.
А папа Бабадур колдовал над обедом. С потолка капал жир, и густой влажный дух разносился по коридорам. У Злыдневны текли слюнки и уже хлюпали под ногами. На земле этот крепкий дух смешался с ветром, и прохожие стали подозрительно принюхиваться к соседям и косить по сторонам — от кого это так воняет? Собаки перестали гонять котов, коты — мышей, и даже сороки безвольно повесили головы. А несколько воробышков потеряли сознание и шлёпнулись с ветки на землю.
Наконец папа закричал, что обед готов. Он поджарил семнадцать крысиных поп и приготовил влажный, коричнево-чёрный пудинг из улиток и свежесобранных червяков. И фирменное блюдо — обугленный барсук. Его выложили на блюдо и вставили ему в рот фаршированную жабу. Жжёной шкурой и палёной шерстью несло на несколько этажей. Шеф-повар Бабадур сиял от гордости, как фосфором натёртый. Вдобавок ко всему он припас ещё один деликатес: без рук, без ног, тоже чёрный, но маленький и круглый. Папа Бабадур положил его барсуку под бок, молодецки закрутил хвост кольцом, а мамаша Бажаба подняла бровь. Повела носом. Облизала рот длинным тёмно-серым языком. И мечтательно застонала: «О-о-о!» Папа как-то неловко сложил губы в гармошку (Бамбуль готов был поклясться, что папа прячет улыбку!) и не выдержал: стал хвастаться. Взволнованно шлёпая хвостом по полу и поднимая тучи пыли, он рассказал, что уже давно нашёл этот деликатес, но не сказал никому, а припрятал для особо торжественного случая, и не прогадал. Какая-то зараза откусила, правда, кусок, но осталось всё равно много. Можно сказать, почти всё осталось. И право первым попробовать деликатес получит Бамбуль. И тут только Бамбуль понял, что это за головешка такая. Это же его погребёнок!
— Ну, Бамбуль, пожалуйста, — пригласил папа Бабадур. — Что заслужил, то заслужил.
— О-о-ой, — застонал вдруг Бавван, бледнея. Челюсть у него отвисла и упёрлась в грудь, глаза выскочили из орбит. — Это, что ли, погребёнок?
Злыдневна подалась вперёд, у неё потекли слюнки. Бамбуль посмотрел на обугленный шарик — цвет другой, но форма та же. Принюхался. Раскатал губу. Да, перед ним на едальном камне лежал, чуть перекатываясь, погребёнок. Теперь он казался ещё более гадким и ядовитым, чем в прошлый раз. Бамбуль задрожал от макушки до кончика хвоста. Папа Бабадур взял острый камень и раскромсал головешку на две половинки. Чёрная спёкшаяся корка разломилась, и взглядам открылось волшебное содержимое погребёнка. Оно сияло таким белым цветом, что защипало в носу.
И в эту секунду мамаша Бажаба трижды ударила в барабан. Звук раскатился по всему подземью, а люди наверху решили, что слышали три залпа из пушек королевского дворца, и подумали, что, наверно, родился наследный принц, не меньше. Они включили радио и стали ждать новостей.
А под землёй разгорался праздник. Подрощенные чертовки щеголяли в туфельках из змеиной кожи, на плечи они набросили боа из крысиного меха и накрасились углём, приготовились: сегодня будут танцы, там уж они хвостами покрутят. Тёмная нечисть всегда празднует Зубоночи с размахом, но тут случай особенный — зуб-рекордсмен невиданных размеров да ещё ослепительная белизна разрезанной картошки.
Зрелище не для слабонервного мелкого беса из подземья. Бамбуль вытер сопли ладонью и застенчиво улыбнулся.
— Ну давай уже, Бамбуля, пробуй! — подбадривал папа Бабадур, от нетерпения потирая руки. — Кусай, Бамбуль. Ну, открывай рот! Давай-ка подцепи пальцем — и в рот!
Папа приплясывал на месте и уже терял терпение.
Бамбуль перевёл взгляд с погребёнка на папу Бабадура и дальше — на маму Бажабу. Она кивнула ему.
Бамбуль смирился. Видно, судьба его такая, злодейка. Взял погребёнка и мужественно откусил малюсенький кусочек с самого края белой начинки. Все собравшиеся не мигая смотрели Бамбулю в рот и следили за каждым его движением. Папа Бабадур скакал то на одной ножке, то на другой.
