Мэри Нортон - Добывайки в воздухе
— Право, Под… — резонно начала Хомили, зная, что всему есть предел.
Арриэтта сразу поняла, о чем говорит отец:
— Папа хочет сказать: мы не должны разговаривать с Мейбл и Сидни.
Под снова улыбнулся, хотя и вымученной улыбкой, ее презрительному тону.
— Да, с этими самыми, — подтвердил он. — Они даже знать не должны, что мы умеем говорить. Потому что, — он ударил двумя пальцами правой руки по ладони левой, чтобы подчеркнуть смысл своих слов, — если они не узнают, что мы умеем говорить, они будут думать, что мы ничего не понимаем. Как животные. А если они будут думать, что мы ничего не понимаем, они сами станут про нас говорить. Ясно, куда я клоню?
Хомили несколько раз быстро кивнула головой; она гордилась Подом.
— Ну что ж, — продолжал он более спокойно и неторопливо, — давайте взглянем на их еду, а когда поедим, начнем обход этой комнаты… исследуем все трещины и щели от пола до потолка. Займет это у нас несколько дней.
Арриэтта помогла матери подняться с пола. Под, подойдя к стенке картонки, перекинул через край ногу и легко соскочил вниз. Затем помог спуститься Хомили, Арриэтта спрыгнула следом и тут же бросилась к тарелке.
— Холодный рисовый пудинг, — сказала она, обходя тарелку кругом, — немного рубленого мяса, холодная капуста, хлеб, и, — она дотронулась до чего–то черного и лизнула палец, — и половинка маринованного грецкого ореха.
— Осторожней, Арриэтта, — предупредила Хомили, — он может быть отравленным.
— Вряд ли, — сказал Под — похоже, что они предпочитают иметь нас в живом виде. Хотел бы я знать — почему.
— Но как, они думают, мы станем пить молоко? — простонала Хомили.
— Зачерпни руками.
Хомили опустилась на колени и, сложив ладони лодочкой, погрузила их в блюдце. Скоро все лицо у нее было в молоке, но по жилам разлилось живительное тепло, и чем дольше она пила, тем больше поднималось ее настроение.
— Коньяк, — сказала она. — Дома, в Фирбэнке, они держали его в гостиной, и эти Надкаминные часто…
— Право, Хомили, — сказал Под, — сейчас не время для сплетен. И там был не коньяк, а виски.
— Не важно, что, напивались–то они в дым — сами говорили — всякий раз, как в дом приходил управляющий имением, чтобы представить счета. Как мясо, дочка?
— Вкусное, — ответила Арриэтта, облизывая пальцы.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
— Ну а теперь, — сказал Под, когда они покончили с едой, — пора браться за комнату.
Он посмотрел наверх. В обеих идущих наклонно стенах было по слуховому оконцу, расположенному на головокружительной высоте; створки запирались между собой на задвижку, снизу на каждой был вертикальный шпингалет. Над окнами висел голый металлический прут для занавесок с ржавыми кольцами. В одно из окон Под увидел ветку дуба, которую раскачивал ветер.
— Странно, — заметила Арриэтта, — начали мы под полом, а добрались до чердака.
— А добывайкам не следует, — вставила Хомили, — забираться высоко. Это к добру не ведет. Вспомните хоть о Надкаминных, там, в Фирбэнке. Уж так много о себе понимали, а все потому, что жили высоко. Хоть бы раз «добрый день» сказали, когда ты был на полу. Вроде бы вовсе тебя не видели… С этих окон проку не будет, — заметила она, — сомневаюсь, что сами человеки могут до них достать. Интересно, как они их моют?
— Забираются на стул, — сказал Под.
— А как насчет газовой плиты? — спросила Хомили.
— Безнадежно, — отозвался Под, — она наглухо соединена с камином.
Это была небольшая газовая плита с одной горелкой, на конфорке в ведерке стояла помятая жестянка с клеем.
— А если попробовать дверь? — сказала Арриэтта. — Вырежем внизу дыру…
— Чем? — спросил Под, все еще рассматривая топку камина.
— Может быть, найдем тут какой–нибудь инструмент, — сказала Арриэтта.
В комнате было полно разных предметов. Возле камина стоял портновский манекен, обтянутый темно–зеленым репсом; формой он напоминал песочные часы, вместо головы у него была шишечка, а пышные бедра заканчивались чем–то вроде решетчатой нижней юбки из металлических полос — для прилаживания настоящих юбок. Он стоял на трех изогнутых ножках с колесиками. Темно–зеленая грудь была утыкана булавками, а на одном плече торчали в ряд три иголки с нитками. У Арриэтты возникла странная мысль: неужели, если снять с человека одежду, они похожи на эту штуку? Может быть, в отличие от добываек, они сделаны вовсе не из плоти и крови? Ей припомнилось, что когда Мейбл ставила на стол тарелку, раздался какой–то скрип; и ничего удивительного: чтобы удержать стоймя такую массу, надо спрятать под платьем какие–нибудь подставки или подпорки.
Над каминной доской, по обе ее стороны, были медные газовые рожки на шарнирах, позеленевшие от времени. На кронштейне одного из них болталась мерная лента с нанесенными на нее делениями. На самой полке Арриэтта увидела край треснувшего блюдца, лезвия огромных, видимо, портновских, ножниц и большую железную подкову, поставленную на попа.
Под прямым углом к камину, отодвинутая от наклонной стены, стояла ножная швейная машина, точь–в–точь как та, вспомнила Арриэтта, что была в Фирбэнке. Над ней свисали с гвоздя резиновая велосипедная камера и мочалка из рафии. На полу стояли два сундука, лежали кипы старых журналов и ломанные садовые стулья. Между сундуками был прислонен к стене сачок, с помощью которого их захватили. Хомили взглянула на бамбуковую ручку, и, дрожа, отвела глаза.
С другой стороны комнаты возвышался большой кухонный стол, рядом — кресло с высокой плетеной спинкой. Стол был уставлен аккуратными стопками тарелок и блюдец разного размера и другими вещами, которые снизу трудно было разглядеть.
На полу возле кресла, под самым окном, они увидели массивный ящик орехового дерева, инкрустированный потемневшей от времени бронзой. Полировка растрескалась, местами совсем сошла.
— Похоже на дорожный несессер, — сказал Под; он видел нечто подобное в Фирбэнке, — для гребенки, мыла и одеколона. Или на одну из этих складных коробок для письменных принадлежностей. Хотя нет, — продолжал он, подойдя поближе к ящику, — тут сбоку ручка.
— Это музыкальная шкатулка, — сказала Арриэтта.
В первый момент им показалось, что ручку заело, но вскоре она пошла совсем легко. Добывайки поворачивали ее, словно рукоятку старомодного катка для белья, трудно было лишь на самом верху оборота. Однако Хомили, при ее длинных руках и пальцах, умудрилась дотянуться и туда, — она была немного выше Пода. Послышался скрип и шорох, затем раздалась мелодия, прелестная, как перезвон колокольчиков, под которой эльфы водят свои хороводы, но почему–то немного печальная. И вдруг она кончилась, так же внезапно, как началась.
— О, сыграй еще раз! — вскричала Арриэтта.
— Хватит, — сказал Под, — у нас много дел.
Он внимательно рассматривал стол.
— Ну хоть один разочек, — упрашивала Арриэтта.
— Хорошо, — сдался он, — но поторопись. Уже не так рано…
Пока шкатулка исполняла на «бис» свою песенку, Под стоял посреди комнаты, не сводя глаз со столешницы.
Когда Арриэтта и Хомили присоединились к нему, Под сказал:
— Туда, наверх, есть смысл забраться.
— Не представляю, как ты это сделаешь, — сказала Хомили.
— Погоди минутку, — прервал ее Под. — Я, кажется, придумал…
Они послушно замолчали, глядя, как он переводит глаза с предмета на предмет; вот он измерил высоту кресла с плетеной спинкой, вот, отвернувшись от него, взглянул на мочалку, прикинул, где вколоты в манекен булавки, и снова посмотрел на стол. Хомили и Арриэтта затаили дыхание, понимая важность момента.
— Легче легкого, — сказал наконец Под, улыбаясь, — детская игра, — и потер руки; он всегда веселел, когда удавалось успешно решить какую–нибудь профессиональную задачу. — Не удивлюсь, если там, наверху, полно всякого добра.
— Но нам–то что с этого толку? — спросила Хомили. — Раз отсюда все равно не уйти?
— Почем знать? — возразил Под. — Но так или иначе, — бодро продолжал он, — будем при деле — не станем вешать нос.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Вскоре у них установился определенный распорядок. Утром, часов около девяти, в мансарде появлялись миссис или мистер Плэттер — или оба вместе — и приносили еду. Они проветривали комнату, убирали грязную посуду и вообще «устраивали» добываек на день. Миссис Плэттер — к ярости Хомили — упорно продолжала смотреть на них, как на кошек, и, помимо блюдца молока и миски с водой, ежедневно ставила на чистом листе бумаги не только еду, но и противень с золой.
Под вечер, между шестью и семью часами, все повторялось и называлось это у Плэттеров «укладывать их спать». К тому времени темнело, нередко добывайки уже дремали, и шорох спичек по коробку, яркое пламя и рев газового рожка пробуждали их ото сна. Согласно одному из правил Пода, как бы деятельны ни были добывайки между приходами их тюремщиков, те не должны были видеть их нигде, кроме как в картонке. Времени забраться туда было предостаточно, так как шаги на лестнице загодя предупреждали их, что идут Плэттеры.
