Лазарь Лагин - Старик Хоттабыч
Даже сейчас, даже бабушке он не мог решиться сказать про Хоттабыча. Да она бы и не поверила и подумала бы, чего доброго, что он и в самом деле заболел.
— Я раньше хотел скрыть это, а сказать, когда уже сдам, но мне стало совестно… Ты понимаешь?
— А что ж тут, Воленька, не понимать! — сказала бабушка. — Совесть — великая вещь. Хуже нет, как против совести своей идти… Ну, спи, спокойно, астроном мой дорогой!
— Ты книжку пока забери, — дрожащим голосом предложил Волька.
— И не подумаю. Куда мне её девать? Считай, что я тебе её до поры до времени сдала на хранение… Ну, спи. Спишь?
— Сплю, — отвечал Волька, у которого с признанием точно гора с плеч свалилась. — И я тебе обещаю, я тебе честное пионерское даю, что сдам географию на «пять»! Ты мне веришь?
— Конечно, верю. Ну спи, спи, набирайся сил… А как родителям — мне говорить или сам скажешь?
— Лучше ты.
— Ну, спи спокойно!
Бабушка поцеловала Вольку, погасила свет и вышла из комнаты.
Некоторое время Волька лежал, затаив дыхание. Ему хотелось услышать, как бабушка будет сообщать его родителям печальную весть, но, так ничего и не расслышав, он заснул.
IX. БЕСПОКОЙНАЯ НОЧЬ
Не прошло и часа, как разбудил телефонный звонок, раздавшийся в отцовском кабинете.
К телефону подошёл Алексей Алексеевич.
— Слушаю… Да, я… Кто? Здравствуйте, Варвара Степановна!.. Благодарю вас, ничего, а ваше?.. Волька?. Волька спит… По-моему, вполне здоров, поужинал с исключительным аппетитом… Да, знаю, он рассказал… Сам удивляюсь… Да, пожалуй, другим не объяснишь… Конечно, пусть лучше отдохнёт несколько времени, если вы не возражаете… Благодарю вас за внимание… Будьте здоровы… Тебе привет от Варвары Степановны, — сказал Алексей Алексеевич жене. — Интересовалась Волькиным здоровьем. Говорила, чтобы не беспокоились: Волька у них на хорошем счету. И чтобы он хорошенько отдохнул.
Снова Волька попытался услышать, о чём толковали между собой его родители, и снова, ничего не разобрав, уснул.
Но и на этот раз ему удалось поспать не больше четверти часа. Опять помешал телефон.
— Да, это я, — послышался приглушённый голос Алексея Алексеевича. — Да… Здравствуйте, Николай Никандрович… Что?.. Нет, нету… Да, дома, конечно дома… Пожалуйста… До свидания, Николай Никандрович.
— Это кто звонил? — донёсся из кухни голос Волькиной мамы.
— Отец Жени Богорада. Волнуется, что Женя до сих пор не вернулся домой. Спрашивал, не у нас ли он и дома ли Волька.
— В мои годы, — вмешалась в разговор бабушка, — так поздно возвращались домой только гусары… Но чтобы ребёнок…
Через полчаса телефонный звонок в третий раз за эту беспокойную ночь прервал сон Вольки Костылькова.
На этот раз звонила Татьяна Ивановна — мать Жени Богорада. Женя всё ещё не вернулся домой. Она просила узнать о нём у Вольки.
— Волька! — приоткрыл Алексей Алексеевич дверь. — Татьяна Ивановна спрашивает, когда ты в последний раз видел Женю.
— Вечером в кино.
— А после кино?
— А после кино я его не видел.
— А он тебе не говорил, куда он собирается пойти после кино?
— Нет.
Долго, очень долго ждал Волька, когда прекратятся наконец разговоры старших о пропавшем Жене (сам-то он нисколько не волновался: он подозревал, что Женя на радостях махнул в Парк культуры, в цирк), да, так и не дождавшись, в третий раз заснул. На сей раз окончательно.
Вскоре в углу раздался тихий всплеск. Потом послышались шлёпающие шаги. На полу появлялись и быстро высыхали следы чьих-то невидимых мокрых ног. Кто-то, напевая себе под нос заунывную протяжную восточную мелодию, незримо расхаживал по комнате.
Следы мокрых ног направились к столу, на котором озабоченно тикал будильник. Раздалось чьё-то восхищённое чмоканье. Будильник сам по себе взлетел в воздух и некоторое время спокойно висел между полом и потолком, потом вернулся на своё обычное место, а следы повели по направлению к аквариуму. Снова раздался плеск, и всё затихло.
Поздно ночью пошёл дождь. Он весело стучал в окна, лихо шумел в густой листве деревьев, деловито журчал в водосточных трубах. Временами он затихал, и тогда слышно было, как крупные дождевые капли солидно и звонко падают в бочку, стоявшую под окном. Потом, как бы набравшись сил, дождь снова начинал лить густыми потоками.
Под такой дождь приятно спать, он действует убаюкивающе даже на людей, страдающих бессонницей, а Волька никогда не жаловался на бессонницу.
К утру, когда небо почти прояснилось от туч, кто-то несколько раз осторожно тронул за плечо нашего крепко спавшего героя. Но Волька не проснулся. И тогда тот, кто тщетно пытался разбудить Вольку, печально вздохнул, что-то пробормотал и, шаркая туфлями, направился в глубь комнаты, где на высокой тумбочке поблёскивал Волькин аквариум с золотыми рыбками.
Раздался еле слышный всплеск, и снова в комнате воцарилась тишина.
X. НЕОБЫКНОВЕННОЕ СОБЫТИЕ В ТРИДЦАТЬ СЕДЬМОЙ КВАРТИРЕ
Никакой собаки Наталья Кузьминична (так звали Гогину маму) Гоге не покупала и не дарила. Не успела. А потом и подавно не подарила: после невероятных событий этого ужасного вечера и Гога и Наталья Кузьминична надолго потеряли интерес к этим древнейшим и вернейшим друзьям человека.
Но ведь Волька совершенно отчётливо слышал лай, доносившийся из тридцать седьмой квартиры. Неужели он ослышался?
Нет, Волька не ослышался.
А собаки в тридцать седьмой квартире ни в тот вечер, ни много месяцев спустя всё-таки не было. Туда, если хотите знать, даже лапа собачья с тех пор не ступала. Словом, напрасно Волька завидовал Гоге. Завидовать было нечему: лаял Гога.
И началось это как раз в ту самую минуту, когда он умывался, перед тем как приступить к ужину. Ему не терпелось поскорее и всячески приукрасив рассказать матери, как осрамился сегодня на экзаменах его одноклассник и сосед Волька Костыльков, и тут он почти сразу и залаял. То есть он не всё время подряд лаял. Кое-какие слова у него получались, как у всех людей, но зато вместо многих, очень многих других у него изо рта, к великому его удивлению и ужасу, вылетал самый что ни на есть настоящий собачий лай.
Гога хотел сказать, что Волька порол на экзамене сущую чепуху и что якобы Варвара Степановна ке-э-эк стукнет кулаком по столу да ке-э-эк заорёт: «Ты что же это, дурак, чепуху порешь?! Да я тебя, хулигана, на второй год оставлю!»
Получилось же у Гоги вместо этого:
— А Волька вдруг ку-э-эк стал пороть гав-гав-гав. А Варвара Степановна ке-э-эк стукнет по гав-гав-гав…
Гога от неожиданности оторопел. Он замолк, передохнул и попытался повторить фразу. Но и на этот раз вместо тех грубых слов, которые врунишка и ябеда Гога-Пилюля хотел приписать Варваре Степановне, из его уст вырвался собачий лай.
— Ой, мама! — испугался Гога. — Мамочка!
— Что с тобой, Гогушка? — всполошилась Наталья Кузьминична. — На тебе лица нет!..
— Понимаешь, я хотел сказать, что… гав-гав-гав… Ой, мамочка, что же это такое!..
С перепугу Гога и в самом деле здорово изменился в лице.
— Перестань лаять, Гогушка, солнышко моё, радость моя!..
— Я же не нарочно, — захныкал Гога. — Я же только хотел сказать…
И снова вместо членораздельной речи он смог выдавить из себя только раздражённый лай.
— Сыночек, миленький, не пугай меня! — взмолилась бедная Наталья Кузьминична, и слёзы покатились по её доброму лицу. — Не лай! Умоляю тебя, не лай!..
Но тут Гога не нашёл ничего умнее, как рассердиться на свою мать. И так как он обычно в таких случаях не стеснялся в выражениях, то и залился таким неистовым визгливым лаем, что с балкона соседней квартиры закричали:
— Наталья Кузьминична! Скажите вашему Гоге, чтобы он не смел мучить собаку! Безобразие какое!.. Избаловали мальчишку до полного бесстыдства!..
Обливаясь слезами, Наталья Кузьминична бросилась закрывать окна. Потом она попыталась пощупать Гогин лоб, чем вызвала новый приступ озлобленного лая.
Тогда она уложила вконец перепугавшегося Гогу в постель, неизвестно зачем укутала ею стёганым одеялом, хотя на дворе стоял жаркий летний вечер, и побежала вниз, к телефону-автомату, вызывать врача из «неотложной помощи».
Это было совсем не так просто. Для вызова «неотложной медицинской помощи» требовалось, чтобы человек заболел какой-то очень опасной болезнью, чтобы у него, в крайнем случае, внезапно очень подскочила температура.
Пришлось Наталье Кузьминичне соврать, будто у Гоги температура тридцать девять и восемь десятых и что он будто бы бредит.
Вскоре прибыл врач. Пожилой, полный, седоусый, опытный.
Первым делом он, конечно, пощупал Гогин лоб и убедился, что никакого повышения температуры у него не было и в помине, и, конечно, возмутился. Но виду не показал. Уж очень расстроенное было лицо у Натальи Кузьминичны.
