Николай Рубакин - «Воля Аллаха», или Абдул, Абдул и ещё Абдул
— Да ты, я вижу, самъ глупый и темный человѣкъ,— отвѣчаетъ ему прохожій.— Развѣ ты не понимаешь, что мало ли о какихъ тамъ пустякахъ всякіе проходимцы могутъ тревожить повелителя правовѣрныхъ. Извѣстное дѣло, что только тѣ и жалуются, на начальство или на другія какія обиды, кто самъ въ чемъ нибудь виноватъ. Тотъ, кто самъ правъ, и жаловаться то ужъ никогда не станетъ.
Увидѣлъ Мустафа, какъ лупятъ солдаты прикладами попавшагося въ ихъ руки человѣка, и отбило у него всякую охоту подавать повелителю правовѣрныхъ какія либо жалобы. До сихъ поръ у него еще не зажили бока послѣ того, что онъ получилъ на своемъ вѣку отъ другихъ повелителей, чиномъ пониже, покорныхъ исполнителей воли этого самаго повелителя. И словно что-то надорвалось въ душѣ Мустафы. Словно день превратился для него въ ночь. Словно надъ нимъ, живымъ человѣкомъ, крышка гроба захлопнулась и всякія надежды, какія были на душѣ, вдругъ оборвались. И захотѣлось ему, кажется, первый разъ въ жизни,— взять да возроптать. Оглянулся онъ по сторонамъ, оглядѣлъ народъ, который толпился около него, и почуялъ душой, что въ этомъ народѣ, какъ будто, не одному ему возроптать хочется. Видитъ Мустафа, стоитъ около него сѣдой сгорбленный старикъ и губами что-то шамкаетъ. А что шамкаетъ, не слышно. Подошелъ къ нему Мустафа, сталъ громко прислушиваться. Слышитъ онъ, что старикъ самого же себя ругаетъ: «я бѣднякъ,— говоритъ,— я дуракъ, я трусъ! О-о-о-охъ, на все воля Аллаха! Помоги Аллахъ, чтобы мнѣ хоть на томъ свѣтѣ было хорошо». Услышалъ такія рѣчи Мустафа и, по примѣру старика, сталъ и самого себя ругать, и къ этому еще прибавилъ: «ничего не подѣлаешь».
Побродилъ онъ часокъ, другой по площади, увидѣлъ еще разокъ-другой, какъ солдаты волокутъ ловкихъ и удачныхъ жалобщиковъ къ допросу, и рѣшилъ, что лучше ужъ держаться отъ этого сундука правосудія сколь возможно подальше.
Но какъ же быть? Неужели такъ и успокоиться? А быть можетъ лучше и побои, и допросъ съ пристрастіемъ претерпѣть, лишь бы только жалоба была услышана самимъ повелителемъ правовѣрныхъ, самимъ источникомъ правды услышана. Сталъ Мустафа допытываться у свѣдующихъ людей, бываетъ ли какая польза жалобщику послѣ того, какъ его жалобу прочтетъ султанъ.
— Ну, когда какъ,— отвѣчали ему свѣдующіе люди.— Разсказывали дѣды и прадѣды, что былъ когда-то на свѣтѣ мудрый-премудрый султанъ, такъ онъ многія жалобы даже каждый день прочитывалъ и по нимъ рѣшенія ставилъ. Только вѣдь одинъ повелитель на другого повелителя не приходится, одинъ на другого не совсѣмъ похожъ, на то воля Аллаха. Нельзя требовать отъ каждой матери, чтобы отъ нея рождались самые умные, самые добрые, самые справедливые и знающіе люди. Въ Коранѣ сказано: «преклоняй голову передъ всякимъ, кто надъ тобой стоитъ», а въ законѣ написано: «кто выше тебя тотъ ужъ, навѣрно, лучше тебя».
— Такъ, такъ, говоритъ Мустафа,— на все воля Аллаха! А все-таки какъ ни какъ, а на этомъ покончить невозможно. Надо дальше идти и до самой сути дойти. Мало ли что у сундука правосудія стоятъ солдаты съ ружьями. Слѣдуетъ что нибудь такое придумать, чтобы черезъ этихъ самыхъ солдатъ взять да и перескочить. Да и чрезъ эту стѣну перемахнуть, такъ чтобы и ворота бронзовыя не мѣшали.
Чѣмъ больше думалъ Мустафа о своихъ обидахъ, тѣмъ больше ему хотѣлось до самой правды дойти, чтобы не пришлось претерпѣть ради этого. Много дней и даже ночей ходилъ онъ около бѣлокаменныхъ стѣнъ. Онъ узналъ и изучилъ всякіе входы и выходы. Онъ разузналъ и увидѣлъ, кто, когда и какъ черезъ нихъ ходитъ. Онъ узналъ и о томъ, кто какую службу несетъ при султановомъ дворѣ и кто какимъ дѣломъ занимается. Долго ходилъ Мустафа и все думалъ одну и ту же крѣпкую думу. Упорный старикъ сдѣлался еще упорнѣе. Жилъ онъ словно его несла какая-то невѣдомая волна. И вотъ придумалъ наконецъ, онъ кое-что.
* * *Однажды, рано утромъ, пришелъ Мустафа къ одной дворцовой калиткѣ, остановился около нея, стоитъ и поджидаетъ, когда эта калитка откроется и выйдетъ изъ дворцоваго сада самый младшій помощникъ самаго младшаго помощника одного изъ младшихъ садовниковъ. Зналъ Мустафа, что въ этотъ день тотъ ужъ навѣрное выйдетъ. Лишь бы только его подождать, какъ слѣдуетъ. Стоялъ Мустафа и часъ, и другой, и третій подъ лучами горячаго солнца, По его лицу градомъ текли капли пота. Сильно нагрѣлась отъ горячаго солнца его смуглая голова, но Мустафа все терпѣлъ и ни жары, ни жажды словно не чувствовалъ. Наконецъ, отворилась калитка и вышелъ изъ нея давно ожидаемый и желанный человѣкъ. Подбѣжалъ къ нему Мустафа и бухнулся прямо въ ноги.
— Смилуйся, благодѣтель! — завопилъ онъ.— Смилуйся, позволь мнѣ быть самымъ послѣднимъ твоимъ рабомъ!
Самый младшій помощникъ самаго младшаго помощника одного изъ младшихъ садовниковъ остановился въ великомъ испугѣ передъ Мустафой. Онъ уже думалъ, что на него бросится какой то невѣдомый злоумышленникъ, но увидѣлъ дырявую одежду и мозолистыя руки Мустафы и понялъ, что тутъ что-то другое. По добротѣ сердечной, онъ сталъ разспрашивать Мустафу, что ему собственно надобно.
— Дозволь мнѣ, о, лучшій изъ лучшихъ, прекрасный изъ прекрасныхъ, быть мнѣ послѣднимъ рабомъ твоихъ послѣднихъ рабовъ,— молилъ его Мустафа.— Дозволь мнѣ взваливать на мои плечи всѣ работы, какія лежатъ на всѣхъ твоихъ рабахъ, и служить тебѣ безъ всякаго жалованья и кормиться только объѣдками твоего стола.
И просилъ, и молилъ Мустафа садовника до тѣхъ поръ, пока тотъ и вправду надъ нимъ не смилостивился, и пока не позволилъ ему на себя даромъ работать. Такъ сталъ Мустафа послѣднимъ рабомъ самаго младшаго помощника другого такого же помощника одного изъ младшихъ садовниковъ. Словомъ сказать, сталъ Мустафа тоже придворнымъ человѣкомъ. Сталъ онъ жить на задворкахъ послѣдняго дворика самаго послѣдняго двора, и сталъ онъ дѣлать работу, которую уже дѣлалъ сорокъ лѣтъ и три года,— въ навозѣ рыться и за это кормиться, хозяина за великія милости благодарить и волю Аллаха славить. Работалъ Мустафа и день и ночь, и былъ очень доволенъ своею участью. Вѣдь какъ-никакъ къ источникамъ и стражамъ правды онъ еще больше приблизился,— вѣдь ужъ онъ за бронзовыя ворота прошелъ, черезъ каменную зубчатую стѣну перемахнулъ. Больше половины дѣла сдѣлано. Теперь остается сдѣлать самую малую половину,— добраться до этихъ самыхъ источниковъ и какъ-нибудь выложить передъ ними все, что накопилось на душѣ, и добиться отъ нихъ яснаго и точнаго отвѣта: можно ли наказывать человѣка за куриную вину.
И живетъ себѣ Мустафа за высокой стѣной и недѣлю и мѣсяцъ, и дворцовое мѣстоположеніе высматриваетъ, изучаетъ, гдѣ находятся придворные султановы огороды и сады, и гдѣ гуляютъ Абдулъ султанъ, великій муфтій Абдулъ и великій визирь Абдулъ. Все разузналъ Мустафа въ скоромъ времени и не только разузналъ, но и самихъ хранителей стражей и источниковъ правды увидѣлъ. Они казались ему словно окружены какимъ то сіяніемъ. Отъ нихъ словно такъ и прыщетъ во всѣ стороны какой то необычайный свѣтъ, какъ будто это не люди, а въ родѣ какъ боги. Самъ султанъ такой низенькій дрябленькiй, хотя и не худощавый; носъ у него такой вродѣ какъ у орла клювъ, а щечки какъ два мѣшечка по сторонамъ, а очи хотя и не бросаютъ молній, а такъ въ родѣ, какъ послѣ сна, но все же такія, какъ у всѣхъ прочихъ людей. И губы толще, о, гораздо толще, чѣмъ у всѣхъ людей. Одно нехорошо, что брюхо немного отвисло. А на груди золото, серебро, алмазы, брилліанты, сапфиры, рубины, звѣзды, ленты, ордена и ордена. Ихъ такъ много, что за ними даже и человѣка не видно. А великiй муфтій, такой высокій и широкоплечій да дородный, раза въ три-четыре дороднѣе, чѣмъ самъ султанъ. Чалма на немъ бѣлая, халатъ зеленый, борода чуть не до пояса, щеки пузырями торчатъ, а на груди звѣзды, ленты, ордена и ордена. А на великомъ муфтіи этихъ самыхъ орденовъ такъ много, что за ними даже и такого роста человѣка не видать. А великій визирь совсѣмъ въ другомъ родѣ. Онъ человѣкъ не такой рослый да толстый, зато какой то остренькій, и глаза вродѣ, какъ щели, такіе же остренькіе. И уши остренькія. А глаза все бѣгаютъ, бѣгаютъ. А голова, словно на шарнирѣ «туда-сюда, туда-сюда». И все-таки все это вмѣстѣ выходитъ очень внушительно. По всему видно, что это не простой человѣкъ. Да и на груди у него не меньше орденовъ, чѣмъ у великаго муфтія. Мустафа даже затрепеталъ отъ восторга, когда увидѣлъ собственными глазами тѣхъ самыхъ хранителей правды, къ которымъ такъ стремилась его душа.
— Наконецъ то сподобилъ Аллахъ! — воскликнулъ онъ.
