Владислав Ванчура - Кубула и Куба Кубикула

КУБУЛА И КУБА КУБИКУЛА

ВО ВРЕМЕНА ШАПОК с ушами были жестокие зимы, и наоборот: когда стояли такие лютые морозы, шапочники шили шапки с ушами. Было это ровно сто лет тому назад, мир ещё молодой был, и все сплошь верили сказкам. Нынче-то нас на мякине не проведёшь, а в те давние времена даже пан учитель боялся ведьм и, если б ночью на него кто затопал, он бы скорей стрекача домой, только пятки бы засверкали. Тогда с привидениями — не шути!

Бродил в то время по белу свету медвежатник один — Ку бой Кубикулой звать, — и имел он от медведя своего Кубулы большие неприятности. Был этот медведь великий лодырь и лакомка. Не причесывался, не мылся, ходил как пугало. Медвежатник с ним и так и сяк: Кубула, мол, Кубулочка. Какое там! Медведь ни на месте постоять, ни себе морду утереть, ни гребешком дать себя вычесать и уши вычистить. За едой — из рук вон плохо, а насчёт купанья и не заикайся! И что блох у этого самого Кубулы было, милые мои! Можно сказать, тысяча и одна. Пятьсот днём спят, а пятьсот ночью. Ночные блохи, понятное дело, черноватые, а дневные — желтоватые. А у тысяча первой тельце было крапчатое, и следила она за остальными, чтоб шли спать и вовремя вставали бы… Кубула всё время, без перерыва, чесался.

— Что ты, Кубула, вечно чешешься? — сказал медвежатник. — Я тебя отучу! Ведь тебя дети боятся, и ни одна мамаша не позволит им с тобой играть.

— Ерунда, — ответил медведь Кубула. — Ерунда. Имей в виду, меня все любят.

Куба Кубикула покачал головой и говорит сам себе: «Я тебя, голубчик, перехитрю. Вот что я сделаю: припугну-ка я тебя медвежьим Барбухой».

Когда пришла медвежатнику на ум эта славная мысль, время близилось к шести и пора было подумать о ночлеге. Мороз такой — кости ломит! Но Кубуле это по вкусу.

— Куба Кубикула, — говорит, — пожалуйста, пойдём в лес. Глянь — до него рукой подать. Пойдём туда! Я бы, скажем, на дерево залез и всякие рожи стал бы тебе строить. Пасечника и пустынника изобразил. Идёт, а?

При этом блохастый шлёпнул своего друга по спине, стал прыгать и бренчать цепью — ну чистый первоклашка! Но Куба Кубикула ни в какую.

— Ишь чего выдумал, приятель! — сказал он медведю. —

Мы пойдём в кузницу. Уж там-то выспимся! Там всхрапнёшь, парень!

Медведь захныкал, что этого, мол, нельзя, что он себе там шубу спалит и всякое такое. Ничего не помогло: пошли в кузницу.

СТО ЛЕТ ТОМУ НАЗАД кузнецы были нелюдимые молчальники. Зря словечка не проронят.

Куба Кубикула с Кубулой остановились в дверях, и Куба начал первый:

— У тебя тут тепло, хозяин. Пусти переночевать. Медвежонок, шельма, в лес хочет, да у меня там уши замёрзнут.

Кузнец, понимаешь, молчок. Зыркает глазами по углам — и ни слова.

Ну, Кубула, тогда ты проси! А он такой: набрал воздуха побольше и заговорил, что твой писарь. Это хорошо, что умел за другого попросить. Самому-то в этом окаянном кузнечном чаду радости мало, да Кубе Кубикуле на морозе пришлось бы поплясать.

Договорил медведь, а кузнец опять ни слова. Что ты будешь делать? Схватили Куба Кубикула с Кубулой кто горшок, кто кусок железа и давай колотить, будто в тарелки и барабан, давай проказничать и такие замысловатые ко ленца выкидывать, что кузнец маленько улыбнулся. А кто улыбается, тот уж нам по шее не накостыляет и к чёрту нас не пошлёт. Да и ребята набежали. Кубула пьяную барыю им представляет и всех их лижет: кого в ухо, кого в носик, кого в подбородочек.

— Ах вы, бродяги! — говорит хозяин.

Потом спрашивает медведя, нет ли у того блох.

— Блох? Да откуда у медведя блохи, папаша? Подумать только! Врёт Кубула, глазом не моргнёт, даже нос покраснел, совсем зарапортовался. Ему замолчать бы! А он ещё кузнецовой жене брюшко своё показывает.

— Братец ты мой, — хозяйка говорит, — да у тебя их видимо-невидимо. Под каждым волоском по одной сидит.

Папаша сейчас же насчёт того, чтобы Кубулу, дескать в хлевок отправить, но медведик стал просить, и умолять, и жалобиться:

— Золотые вы мои, да ничего этого нету, просто я весь веснушчатый такой.

Что же выходит, Кубула? В лесу спать — да, а в хлевике — нет? Может, ты о лесе просто так сболтнул, может, хоть на минутку один бы остался, так сейчас бы заверещал и Кубу Кубикулу кликать давай.

Младшую Кузнецову дочку Лизой звали.

И говорит эта самая Лиза:

— У меня острые глаза, и то, что вы видели, не блохи были, а песочек, либо снежочек, либо мухи.

Эти двое сразу друг друга поняли.

Повалила Лиза медведя на спину, тот ноги кверху и ну барахтаться. То один наверху, то другой, возятся, хохочут — даже икота напала.

— Будет, будет вам! — сказала мамаша. — Уймитесь! Ведь ночью спать не будете.

Кубула сел на задочек — дай дух перевести!

— Вот как мы сделаем, — сказал Кубе Кубикуле кузнец. — Ты ляжешь в комнате, а этот блохастый пускай в кузнице останется.

Но медвежатник говорит: нет, так не пойдёт.

— Он тут, папаша, ещё глупость какую-нибудь вытворит. Нет, нет, нет! Я с ним останусь.

ИЗ КОМНАТЫ ЗАПАХЛО ПОХЛЁБКОЙ, дети навострили носишки, медведь — свой нос, и все гурьбой в двери да за стол. Но прежде подошла Лизанька к Кубуле, обняла его за шею.

— Медведь, — на ушко ему шепнула, — останься со мной, я тебя люблю.

Наелись детишки досыта — и в постель. А медвежатник наелся вполсыта и сел к очагу. А медведь только червячка заморил и стоит. Язык высунул и на Кубов мешок так жадно смотрит, что медвежатник рассердился:

— Ах ты, ненасытный! Мне это больно накладно: что где хорошего, сейчас слопаешь! Ничего тебе не дам! Ничего!

Ну, понятное дело, дал. Оставались у него от лучших времён две свиные колбасы да одна кровяная. Хам, хам, хам — и всё у Кубулы в животе. Съел медведь, и стало у него на душе так весело, хоть совесть маленько зазрила.

— Куба Кубикула, — говорит, — а осталось у тебя в сумочке ещё что-нибудь?

— Осталось ли, нет ли, молчи и спи, — ответил Куба.

Но Кубула томился — сна ни в одном глазу. Тут медвежатник почесал себе подбородок и сказал:

— Пора начинать с медвежьим Барбухой.

Сел поудобней у огня, прислонился спиной к наковальне, положил Кубулову голову к себе на колени и, почёсывая озорника за ушами, начал:

— Дорогой мой Кубула! Родился раз в лесу медведик, по имени Миша. Страшный был грязнуля и непоседа. Спать ложился поздно, и сколько, сударь мой, уговаривать его приходилось, чтоб он чего-нибудь поел! Пуще всего любил он у пчёлок мёд отнимать и так и ходил — весь в меду. Все волосики в комки и в кисточки склеены: вид прямо страшный. Папа хотел его причесать, а парнишка залез на сосну и вниз — нипочём. Что делать? Напустили на него медвежьего Барбуху. А знаешь, кто такой Барбуха? Это медвежье страшилище. У Барбухи, голубчик ты мой золотой, голова как у шершня, вмето когтей у него жала, а шуба из дыма. Куда Барбуха ни придёт, там всюду страшная вонь, будто трава горит. Само собой, медведей от такого чада оторопь берёт, и они так кашлять начинают, не приведи господи!

О Барбухе лучше помалкивать — да коли с парнем сладу нет, что папе и маме делать? Взялись они за лапки и закричали в лес:

«Барбуха! Барбуха! Прижги нашему озорнику окорока… Хватай его! Мы без тебя никак с ним не справимся!»

И ещё кричат:

«Гром и молния! Гром и молния!»

И только крикнули в третий раз, стоит Барбуха прямо перед ними. По всему лесу, милый Кубула, пошёл этот самый смрад. Миша задрожал, да и старому не по себе.

«Где этот паршивец?» — страшилище спрашивает.

И Миша тут же съехал с дерева вниз, даже брюшко себе поободрал.

Зарекается безобразничать, но ничего не поделаешь: надо к ручью идти, умываться. Ладно, пошли они к ручью. Только Миша на что уж проказник был, а зажал себе нос, чтоб вонючку этого поменьше чуять, а сам думает, как бы его околпачить. Смешно его слушаться, да и в воду лезть больно неохота. А как же постираться-то?

«Постираться? — подумал Миша. — Вот-вот! Постираю, как прачки деревенские!»

С этой мыслью залез он в кусты, снял шкуру. И бросил шубку свою в воду.

Шкура плавает, переворачивается а Миша в кустах хохочет.

Да плохое вышло веселье! Разве страшилище и родителей проведёшь?

Барбуха слышит смех, мама слышит смех, и папа тоже что-то слышит.

Подходят они к ручью и, понятное дело, сразу видят — это не Миша купается, а только шуба его. И тут-то, сударь мой, началось. Барбуха как разьярится, как все жала выпустит да как начнёт на парнишку, на голенького-то, наступать. Совсем уж начал жалить, да тут я — Куба Кубикула — подоспел. Стало мне его жалко, я и закричал:

«Гром и молния! Барбуха, коптилка старая, скорей, скорей напустись на двух медвежат-дьяволят! Они там птичьи яички на дуплистом вязе обирают!»