Альберт Лиханов - Собрание сочинений в 4-х томах. Том 2
Сережа кивает задумчиво. Да, жизнь сильнее нас. А особенно смерть. Она все меняет. Хороших делает подлецами. Впрочем, хороших ли? Может, они всегда подлецами оставались, только рядом с хорошими это было незаметно.
— Когда ты вырастешь, — говорил Никодим, — и к тебе придет житейская мудрость, ты поймешь… Нам надо разъехаться сейчас. Разделить квартиру. Я ведь еще не старый, хочу устроить свою жизнь.
— Только в следующий раз, — горько говорит ему Сережа, — выбирайте жену помоложе. И чтоб ребенка у нее не было.
Он видит, как замирает взгляд Никодима.
— Я буду тебе помогать, — говорит Никодим. — Мы будем часто встречаться… Ходить в кино… В кафе-мороженое…
В Сереже будто работает странный выключатель. Он то верит в происходящее, думает, что Никодима нельзя осуждать, — размышляет, как равнодушный старик, — то не верит. Не может поверить, что это все Никодим говорит. Что это он такое придумал. «Щелк-щелк», — работает выключатель, и глаза Сережины то расширяются от непонимания и обиды, то смотрят равнодушно и пусто.
Никодим встает. Торопливо, суетясь, накидывает плащ, объясняет:
— Бабушке я уже написал, она согласна и скоро приедет. За мебель тете Нине деньги отдам я, тоже не волнуйся. Но мебель ты можешь взять любую, хоть всю, понимаешь меня?
— Вот бы, — произносит медленно Сережа, — вот бы мама на вас теперь посмотрела.
Руки у него трясутся, чуть дрожат.
— И еще, Сережа, — говорит Никодим, пряча глаза. — Еще вот что… Понимаешь… как бы сказать. — Он мямлит, топчется, чего-то хочет пояснить, но чего? чего еще объяснять? — Вот что, Сережа, — говорит он, — моя мать, ну, Вероника Макаровна, она тут ни при чем, она меня даже осуждает, но я не хочу, понимаешь, чтобы ее имя… В общем, не говори в школе, ведь мы должны остаться друзьями, верно?
— Конечно, друзьями, — отвечает сдавленно Сережа. — А как же иначе, только друзьями.
Никодим нерешительно топчется в прихожей, словно хочет что-то сказать, пятится к двери, приоткрывает узкую щель, подобострастно улыбаясь Сереже, пролезает в нее. Сережа тупо разглядывает Никодима, не в силах понять его поступков, и вдруг видит за его плечом, на лестничной площадке, знакомое лицо. Вероника Макаровна! «Чего она-то пришла? — думает Сережа. — Сыночка поддержать?» И неожиданно понимает, что Вероника Макаровна не пришла. А стоит тут давно. Что Никодим зашел к Сереже для этого объяснения, а Вероника Макаровна стояла за дверью и ждала, чем все кончится.
Глаза у Вероники Макаровны все время дергаются, смотрят нетвердо, она немного смущена, что Сережа ее увидел. Но что-то ей еще надо. Никодим уже на лестнице, уже отвернулся, готов бежать, готов скатиться колобком по лестнице, а Вероника Макаровна все еще стоит перед Сережей, переминается с ноги на ногу.
Потом говорит робко:
— Вон там, в книжном шкафу, два денежных перевода на мамино имя. Ты их получи. Это от твоего отца.
Никодим словно только и ждет этих слов. Срывается вниз по лестнице. Готов скатиться кубарем — куда-то спешит. Литература идет за ним, осторожно переступая со ступеньки на ступеньку.
Все!
Сережа закрывает дверь на запор и прислоняет голову к прохладному косяку.
Было ли это или не было?
Было ли?
Было!
Сережа вспоминает аэродром. Красный, как молния, самолет, падающий на них. И лицо Никодима.
Это было давно, тогда, в дни Сережиного счастья. От того времени ничего не осталось теперь. Рожки да ножки. Да слова. О какой-то еще дружбе. О мебели. О деньгах.
Медленно выплывают из памяти слова Никодима. И еще какая-то фраза.
Деньги от отца. Деньги. Еще какие-то деньги.
Он нехотя роется в книжном шкафу, находит извещения о денежных переводах. Два извещения по сорок рублей. От кого — непонятно, просто адрес и мамина имя.
Сережа мучительно соображает, как быть. Потом одевается, идет на почту — может, там известно.
Он идет неторопливо, обходит лужи. Раньше бы он прыгал через них, а теперь это кажется ему забавой для малолеток.
Высокое здание почты видно издалека — Сережа разглядывает шагающие золотистые буквы и смотрит в окна верхнего этажа. Немногие знают, что там радиостудия.
Он вспоминает прошлую весну и день, когда он пришел к маме. Где-то там стеклянное окно во всю стену, «аквариум», обшитый изнутри материей, чтобы не было резонанса. Но у микрофонов, нагнувшись, как цветы, теперь сидит не мама, а кто-то другой, наверное, артистка из театра. Впрочем, может, читают и не они, может, маме нашли хорошую замену, это все равно. Сережа не слушает радио. Проводка в новой квартире есть, есть и динамик, но его Сережа убрал, спрятал на антресоли, в дальний угол…
Почтамт велик, Сережа не сразу разбирается, где тут выдают переводы, стоит в очереди, потом сует голову в окошко… Вот неожиданность: ему улыбается толстуха, жена звукооператора Виктора Петровича. Она скороговоркой выспрашивает Сережу про жизнь, про здоровье, про новости, сует ему конфетку, он отвечает ей односложно — разве расскажешь все! — потом протягивает талончики.
— Это маме прислали, — говорит он.
— Маме? — удивляется толстуха, разглядывая извещение. — Значит, кто-то не знает…
Она исчезает, потом появляется, говорит радостно:
— Договорились! Деньги выдадим тебе! — Но Сереже деньги не нужны, ему надо выяснить, кто послал.
На обороте корешка он читает округлые разборчивые буквы: «Деньги за апрель», «Деньги за май». В конце слов — неразборчивая закорючка, зато обратный адрес выведен ясно: улица, дом, квартира, номер… Авдеев Семен Протасович.
Сережа не понимает, в чем дело, зачем эти деньги, почему? Но слова Никодима жгут его… Врет он все, сивый лопух. Назад отработал, вот и оправдывается… А сердце обрывается… Если допустить только, если представить…
Сережа идет по адресу, указанному в корешке. Быстро находит улицу, дом. У дома много подъездов, вот в этом живет Авдеев. Он медлит. На лавочке сидят пацаны. Сережа справляется о Семене Протасовиче.
— Да вон он идет, — говорит один мальчишка, и Сережа видит рыхлого, полного человека в очках с тонкой, поблескивающей золотом оправой. В одной руке у него толстый портфель, в другой — авоська с молоком и сырками.
— Вас разыскивают, — говорят мальчишки Авдееву.
Он внимательно разглядывает Сережу.
— Что угодно, молодой человек? — Взгляд его цепок, быстр.
— Это вы, — спрашивает Сережа, — посылали деньги Воробьевой? Анне Петровне? — Он протягивает корешки.
Мгновенье Авдеев стоит застыв. Очки его поблескивают, и за ними не видно выражения глаз.
— Д-да, посылал, — говорит он медленно, потом быстро идет в глубь двора, подальше от мальчишек, то и дело оглядываясь, кивая Сереже и приговаривая: — Иди, иди, мальчик!
Странное поведение мужчины удивляет Сережу, но он идет следом. У детских качелей человек останавливается и спрашивает резко:
— Тебя как звать?
— Не имеет значения, — грубо говорит Сережа, — я только хочу знать, вы ли посылали эти деньги. И зачем?
— Допустим, я, — отвечает мужчина, снимая очки и протирая их. Без очков он выглядит беспомощным, жалким. — Допустим, я, допустим, возвратил Анне Петровне долг. Что дальше?
— Тогда почему здесь написано: «Деньги за апрель», «Деньги за май»?
— Я знаю, тебя зовут Сережа, — говорит Авдеев, надевая очки обратно. Лицо его становится жестким и властным. — Но почему… — Сережа не дает ему договорить:
— Это правда, что вы мой отец?
— Я знал, как это кончится, — жалуется кому-то Авдеев. — Я предупреждал!
— Отец? — Сережа трясется от волнения.
— Ну раз ты догадался…
— Эти деньги вы посылали для меня?
Авдеев кивает.
— Давно?
— Всю жизнь… — Он разглядывает Сережу, едва улыбаясь. — Тебе был год, когда я видел тебя в последний раз.
«Какое мне дело, — думает Сережа, — какое дело, когда вы видели меня!..»
Его качает, его даже поташнивает. Отец… Нет, тут что-то не так. Ведь его отец летчик. Он разбился. Испытывал новый самолет, потом небо стало красным, как кровь, потом был взрыв… А тут стоит рыхлый человек с волосатыми руками и мясистым круглым лицом. Отец…
— Впрочем, — говорит Авдеев, — это сентиментальности. Наши с твоей мамой дороги давно разошлись, ты уже взрослый и сможешь понять. К тому же сейчас все проще. Я видел ее с полгода, издалека… Она, кажется, хотела подарить тебе братца, это так?
— Так, — потрясенно отвечает Сережа. — А деньги вы возьмите. — Он протягивает десятки, полученные на почте.
— Понимаю, — говорит, улыбаясь, Авдеев, — времена меняются. Ну что ж, это к лучшему. Но деньги ты отдай маме. Это мое обязательство. У нас ведь и уговор такой был, что я тебя не увижу, этого требовала Аня, ничего не попишешь.
У Сережи кружится голова. Ужасно просто кружится.
