Территория Холода - Наталия Ивановна Московских
Он не говорит этого вслух. Старшая доверительно приникает к его плечу и закрывает глаза.
– Извини, я окурок бросил, – зачем-то говорит Майор. – Расслабился, пока тебя не было.
Старшая улыбается и ощутимо теплеет.
– Вы как мальчишка, – тихо говорит она. – За вами глаз да глаз нужен.
Майор по-доброму усмехается в ответ.
Они сидят вдвоем и молчат, пережидая тихую интернатскую ночь. Невидимый рубеж Майора оказался не таким страшным, каким представлялся. Пожалуй, можно этому порадоваться.
Глава 45. Вопросы с другого конца дороги
СУХАРЬ
– Не могу поверить, что делаю это.
Сухарь замирает от звука собственного шепота. Он не помнит, когда последний раз говорил сам с собой, да еще и вслух. Но сейчас ему катастрофически нужен звук чьего-нибудь голоса, и на худой конец сойдет и собственный. Пусть даже такой испуганный и затравленный.
Комната в дальнем конце женского крыла на пятом этаже внушает ему ужас. Сухарь поражается, что решился отправиться сюда в сумерках и ничего не сказал друзьям.
Но кому он мог сказать?
За каждого из них он чувствует ответственность и знает, что никогда не решится сознательно их взволновать. А это так легко сделать! Даже его мимолетное замечание, что тридцать шестая вдруг изменилась, заставило соседей беспокоиться. Они теперь постоянно спрашивают его, как он себя чувствует, а Сухарь старается не попадаться им на глаза, чтобы не показывать раздражения. Никогда в жизни он не думал, что его будут раздражать такие вопросы.
Он не отследил, когда впервые в качестве уединения рассмотрел возможность покинуть интернат. Но заунывный женский плач, который начал слышаться ему одному, он заметил. Сухарь старался игнорировать его, но чувствовал неумолимую тягу подняться на пятый этаж и посетить комнату, прозванную комнатой болотницы.
Он долго не мог решиться, но тяга взяла над ним верх. И вот он здесь.
Комната ничем не отличается от других таких же. Разве что вид у нее более старый и ощутимо нежилой. Единственный знак, что кто-то не так давно был здесь – чья-то тетрадь, лежащая на кровати. Она ничем не примечательна, но в затхлом пространстве комнаты выглядит новой.
Сухарь подходит к тетради и открывает ее. Первые листы вырваны, осталась только запись на корешке:
Изоляция – один из лучших способов разобраться в себе.
В голове Сухаря эти слова почему-то звучат чужим голосом, не его собственным. Это странно, но ему кажется, что он когда-то слышал человека, который так говорит.
На первой сохранившейся странице Сухарь находит интригующее сообщение:
Не листай дальше, если не хочешь мучиться вопросами. Я предупредил.
Ни подписи, ни пояснений, но Сухарь почему-то уверен, что знает человека, написавшего это. Он переворачивает лист, еще не решив, хочет ли знать, что дальше.
На следующей странице оказывается список вопросов с еще одной припиской:
О чем я! Я знал, что ты это прочтешь. Иначе ты не пришел бы сюда.
Если ты открыл, значит, хочешь об этом думать.
Хорошо. Задам тебе несколько простых вопросов с другого конца дороги.
Сам решишь, что с ними делать.
Какой сейчас год?
На территории какой страны расположен наш интернат?
В каком ты сейчас городе?
Сколько времени осталось до окончания учебного года?
Как давно длится осень?
Как тебя зовут за пределами интерната?А твоих соседей?
Почему вы никогда не говорите ни о прошлом, ни о будущем?
Кто твои родители?
Ты когда-нибудь видел классный журнал?
Сухарь захлопывает тетрадь и прикладывает руку к груди. Сердце у него колотится очень сильно, руки начинают потеть.
Что-то не так, Сухарь это чувствует, но не хочет признаваться себе в этом. Он не может мысленно ответить ни на один из этих вопросов, а это ведь полная ерунда!
Уйти и не возвращаться!
Сухарь как можно скорее покидает пятый этаж и приказывает себе не думать об этих назойливых вопросах и о человеке, который их написал. Это все бред, надо просто выкинуть это из головы.
Но в глубине души Сухарь уже понимает, что никогда не сможет этого сделать.
Эпилог
«Покаяние подлеца»
Докуриваю сигарету и одним щелчком сбиваю тлеющий остаток на землю.
– Уверен, что не хочешь, чтобы я пошла с тобой? – доносится до меня из машины.
Опускаю голову, улыбаюсь, пока не оборачиваюсь. Я знаю, что сейчас взгляд моей жены будет слишком пристальным, она будет искать во мне то, что потрясет ее хрупкий мир и заставит сомневаться в необходимости быть трезвой. А у нее давненько не было срывов, не нужно сейчас ее провоцировать. По крайней мере, я не хочу, чтобы на этот раз я был виноват.
Привожу выражение лица в порядок, осторожно наклоняюсь и смотрю жене в глаза. Она сканирует меня, ища причины растормошить собственное беспокойство.
– А ты – хочешь пойти? – серьезно спрашиваю ее. – Если действительно хочешь, пойдем, я не против.
– Но тебе бы хотелось пойти одному?
– Я бы предпочел такой вариант, да. Если меня это слишком выбьет из колеи, я бы хотел пережить это один. Но я все тебе расскажу, когда вернусь, обещаю.
Она медлит, неопределенно качает головой, а затем все-таки кивает.
Когда она близка к срыву, мы удручающе осторожны в своих высказываниях. Чувства гибче телесных реакций: на их уровне я испытываю нездоровое воодушевление, и предстоящий стресс меня не пугает, а вот культя в месте соприкосновения с протезом начинает заунывно болеть. Лишний раз убеждаюсь: какого бы хорошего качества ни был протез, сколько бы ты ни отвалил за него денег, все равно что-то будет мешать, натирать, беспокоить. Без боли тоже нельзя – видимо, не положено.
– Опять болит, да?
Жена улавливает мое состояние по микромимике и лезет в сумочку за таблетками. Вообще-то я против, чтобы она возила с собой такой соблазн, но она уверена, что это лишь сильнее мотивирует ее держаться. В группе она, разумеется, об этом не рассказывает: там это не поймут (по крайней мере, большинство). А я понимаю, мне положено. И поддерживаю жену, потому что моя вера покупает ее надежнее, чем мои предостережения.
Внимательно за ней наблюдаю, пока она протягивает мне обезболивающее. Этот взгляд она тоже чувствует и качает головой.
– Я о тебе думаю, а не о таблетках, – серьезно говорит она. – У тебя лицо почти серое от боли, я же вижу.
Смотрю на таблетки, медлю пару секунд и отказываюсь.
– Не настолько болит,
