По обе стороны огня - Валерий Дмитриевич Поволяев
— Хорош гусь! Развалился, как Ленин на Красной площади. Может, ему наволочку на голову накинуть?
— Тратить еще на него наволочку… Не надо.
Шатков чуть-чуть разжал веки — ровно настолько, чтобы через сжим увидеть белые плоские пятна лиц. Пришедших было двое — оба давешние, те, что сопровождали Нэлку с подружкой в кафе. Обычные качки. Сама Нэлка, приложив руку ко рту, стояла в проходе.
Когда первый качок приблизился к Шаткову, наклонился, Шатков, резко приподнявшись на тахте, накинул ему на голову плед и рванул к себе, подставляя под удар колено. Нападавший всем лицом, носом, ртом, губами насадился на колено, Шатков даже услышал, как у качка хрустнули кости носа — сломалась нежная перепонка, — отбил качка от себя ногой и снова рванул плед — несчастный во второй раз насадился на колено. Снова захрустели кости. Шатков отпустил плед, и нападавший кулем рухнул на пол.
Птицей слетев с кровати, Шатков прихватил по дороге стул, локтем задвинул Нэлку в проход, чтобы не мешала, — не то ведь дуреха может и хлебный ножик схватить, ткнул спинкой стула второму парню в подбородок, тот заорал, и Шатков, обрезая крик, буквально поднял его в воздух на стуле. Качок вытянулся, становясь на цыпочки, крик у него превратился в слабое жидкое бульканье, он замахал руками, вцепился в стул, пытаясь отдавить его от себя, но не справился — Шатков был сильнее этого неврастеника-двоечника, занявшегося не своим делом, и ему стало жаль качка, но Шатков тут же подавил в себе это подленькое, способное привести к гибели чувство — пожалеешь какого-нибудь мозгляка, а он потом вместо благодарности нож под лопатку всадит.
— Э-эгхэ-э! — хрипел, давясь воздухом и болью, парень.
— Ешь, ешь, — спокойно пробормотал Шатков, — ты сам этого хотел.
Парень дернулся, вывалил изо рта красный слюнявый язык.
— Вот когда язык станет у тебя синим, тогда и отпущу. — Шатков еще чуть приподнял спинку стула, выдавил из парня остатки воздуха. — Ну как, нравится? Я не спрашиваю, кто тебя сюда послал, это я и без расспросов знаю, но мне все-таки интересно, правду ты скажешь или нет? Кто? — Шатков чуть приослабил нажим стула, парень осел, втянул в рот язык. — Ну? — Шатков усмехнулся: — Может, мне тебя за уши к потолку прибить?
Вместо ответа парень поворочал головой из стороны в сторону.
— Что? Не хочешь говорить?
Парень умоляюще повернул голову в сторону, выразительно засипел — не могу, мол…
— Не можешь? Ладно. Охолонись тогда немного, — Шатков отжал стул, и парень кулем сполз на пол.
Шатков метнулся в коридор, в который он отшвырнул Нэлку. Нэлка стояла около двери, к которой был прибит писающий пластмассовый мальчик, беспомощно вытянув руки по бокам, тонкая, словно паутинка, какая-то надломленная. Глаза у нее, будто у блаженной, были закрыты.
Не задерживаясь около Нэлки, Шатков проскочил к двери, проверил, заперта ли она, выдернул из замочной скважины ключ, сунул в карман.
Бросил Нэлке, совсем не уверенный, в том, что она слышит его:
— Так будет лучше.
Парень, которого он чуть не изуродовал стулом, по-прежнему лежал у стенки, с сипением втягивал сквозь сжатые зубы воздух. Оружия у него не было, это Шатков определил точно, а вот у первого, которому он расплющил лицо коленом, оружие было. Шатков сдернул с него одеяло. Кровяное пятно, расплывшееся на ткани пододеяльника, было внушительным, вызывало невольный озноб. Шатков откинул ногой одеяло в сторону. Лицо налетчика было превращено в фарш.
«Ничего, какая-нибудь другая Нэлка, не эта, мокрым полотенцем обработает физиономию, сотрет сопли, на недельку уложит в постель — все восстановится. Только нос кривым будет. В назидание… И за любовь к зелененьким».
Шатков, поморщившись, сунул ему за пазуху руку, вытащил новый, не потерявший еще синего вороненого блеска пистолет. Оттянул затвор — в стволе находился патрон, медный глазок капсюля недобро смотрел на Шаткова. «Как в Афганистане, на войне — „масленок“ загнан в дуло, — отметил Шатков, — для быстрой стрельбы. Видать, этот скот был в Афгане».
Шатков ощутил невольную досаду — он тоже был в Афганистане, а люди, побывавшие там, помечены особой печатью.
Отметил, что пистолет был засунут в подмышечную кобуру, сшитую из белой кожи, с белыми плечевыми ремешками, а такие кобуры носят в милиции.
«В кармане у него должна быть запасная обойма, — подумал Шатков. — Если он действительно афганец, то без запасной обоймы ни за что не выйдет на дело. Запасная обойма — это как отличительный знак, без запасных обойм афганцы даже на улицу не должны выходить, это уже сидит в крови». Шатков похлопал по джинсам — вначале по одному карману, потом по другому, перевернул парня разбитой физиономией вниз, услышал за спиной булькающий звук — похоже, второго парня, увидевшего, во что превратился его кореш, начало рвать, Шатков на бульканье даже не обернулся, — в заднем кармане джинсов налетчика нашел вторую обойму.
«Точно афганец! — подвел он итог. — И чего тебя, бедолага, в банду занесло? Сидел бы лучше где-нибудь в ассоциации воинов-интернационалистов на припечке, распределял бы гуманитарку… Ан нет!»
Не только этот парень, много других афганцев — десятки тысяч человек пошли в услужение разным богатым людям, занялись делами, за которые раньше били по лицу, а некоторые вообще продались — как этот вот толстозадый деятель… ни дна ему, ни покрышки!
Шатков сверил номер обоймы с номером пистолета — обойма была родная, номера сходились.
«Не реквизировал ли он этот штатный пистоль у какого-нибудь полоротого мусора? Вот страна зершлехтов! Есть страны зергутов, а наша же страна зершлехтов. Или, как говорит один шибко мудрый деятель от литературы, — страна непуганых идиотов и вечнозеленых помидоров. И не дай бог, если того полоротого мусорка шлепнули. Тогда толстозадому — вышка!»
Он сунул пистолет под ремень штанов сзади, — как носил оружие в Афганистане, сверху прикрыл рубашкой, ухватил афганца за воротник, отволок в прихожую. Вернулся, потыкал носком кроссовки во второго налетчика.
— Ну? Сам на ноги поднимешься или помочь?
Парень вяло пошевелил одной рукой, потом приподнял голову, но не удержал ее на весу.
— Ясно, — сказал Шатков, ухватил его за воротник, рывком поставил на ноги. — Я же тебе сказал, что твоего шефа знаю, можешь его не называть… Хотя мне было интересно проверить… Николаев?
— Николаев, — вяло шевельнул губами в ответ парень.
— А эта сучка барменша — главный ваш локатор? Все наводит и наводит, никак устать не может? ПВО местного значения… Верно?
Парень беспомощно шевельнул вялым чужим ртом, в глазах у него отразилась тоска, такая тоска, что Шаткову даже сделалось жаль его — впрочем, не сообрази Шатков вовремя и
