Сосед по парте - Тамара Шаркова
* * *
Тут я вернулся мыслями в настоящее. В общем, получается, что у Ванды и Шишкарева полно теток, дядек и кузенов всех возрастов. И только у нас с мамой самый близкий человек — сосед по парте! А если мама в больнице задержится, я что же — попаду в приют?! Жесть!
Мама возвращается домой!
После того, как маму из реанимации перевели в общую палату, я каждый день навещал ее вместе с Мартой или еще с кем-нибудь из библиотеки. В первый раз, когда мы с Мартой зашли к ней в комнату, там было еще три тетки. Две лежали, а третья — в какой-то жуткой хламиде, сидела на кровати и ела из пол литровой банки коричневое месиво. Мне прямо плохо стало. Марта это заметила и развернула меня к тетке спиной, лицом к маме. И мне стало еще хуже. Незнакомое бледное мамино лицо состояло из высокого лба и огромных глаз, окруженных темными кругами. По губам как будто кто-то прошелся серой помадой. Волосы были стянуты на затылке резинкой и казались темными и влажными. А вообще они светлые пушистые, и летом она, как одуванчик. Тут мама улыбнулась и стала похожей сама на себя.
Потом мы уже в холле встречались. Мы с мамой прятались под «пологом пьяной пальмы», которая росла в огромной желтой кадке, а Марта охотилась за лечащим врачом. Пальму подпирал толстый деревянный кол, но мне все равно казалось, что она вот-вот рухнет. Зато там стоял уютный диванчик, который мы разворачивали к окну. Я все время спрашивал маму: «Тебе уже лучше? Тебя скоро выпишут?» Мама отвечала «Скоро! Скоро!», но глаза у нее были печальные.
Я притащил маме ту книгу Хэрриота («Из воспоминаний сельского ветеринара»), в которой он рассказывает, как впервые оказался среди Йоркширских холмов. Она такая интересная и веселая, что помогает лучше любого лекарства. Поэтому я в прошлом году принес этот томик Ванде, чтобы ее развлечь, а она говорит: «Мне-то зачем это пособие для ветеринаров?! Ты Шишкареву отнеси». Они тогда вместе грипповали. А потом Ванда отдавать книгу не хотела. Пришлось насильно ее забирать. Но Шишкарев на Хэрриота и смотреть не стал. Услыхал, что он ветеринар и заявил: «Звериный или нет, главное — врач. Значит будет пороки в людях выявлять! Нужны мне эти люди в образах хамелеонов или наоборот! Меня на литре русичка этим задолбала!» Пришлось мне книгу унести домой. Было обидно. Ведь Хэрриот, прежде всего, доброту в людях искал. Ему самому в молодости от многих фермеров доставалось из-за их дремучести. Но он им все прощал за то, что они любили своих животных. И смеется Хэрриот прежде всего над собой, когда попадает в нелепые ситуации.
Через десять дней маму выписали. Марта привезла ее домой на такси, когда я был в школе, и вечером мы, как всегда, уже сидели в кухне, и я рассказывал ей наши школьные новости. Не все, конечно. Славы богу, не в первом классе.
Я, дурак, думал тогда, что все ужасные волнения этого года благополучно закончились и первые несколько дней после маминого возвращения спокойно жил своей жизнью. Пришла врач из районной поликлиники и продлила мамин бюллетень. Катерина принесла деньги из кассы взаимопомощи, и мы с ней купили все продукты по маминому списку.
В первые дни после уроков я со всех ног мчался домой, который с маминым присутствие опять стал неприступной крепостью, в которой я был неуязвим для всех бед мира. Единственно, что меня тревожило, — это мамин взгляд. Если я заставал ее не за какими-нибудь домашними делами, а просто сидящей на своем диване, она смотрела перед собой каким-то невидящим взглядом, и не сразу реагировала на мое появление. Но уже неделю спустя я уже не летел домой сломя голову, а мог зайти к Шишкареву посмотреть на новые вагончики для железной дороги или погонять с ребятами мяч возле школы. Тут и случилась расплата.
Я заявился домой после того, как мы с парнями бегали в «Дубравку», парк недалеко от школы, смотреть на тренировку конных полицейских. Вошел в переднюю и замер. Дверь в мамину комнату была закрыта и из-за нее доносились голоса нескольких женщин, которые что-то живо обсуждали. Из кухни высунулась Катерина и поманила меня рукой.
— Кать, что там? — у меня от тревоги пересохло в горле.
— «Совет в Филях». Марта свою знакомую докторшу привела и Ваша соседка со второго этажа поднялась.
— Тетя Галя-французская. А зачем?
— Моё дело маленькое, — ответила Катерина, обидчиво поджав губы. — Я чай готовлю. Щас понесу.
На кухонном столе стоял поднос, подаренный маме на юбилей три года назад, а на нем четыре чашки из праздничного сервиза с видами Москвы. Раздвигая чашки затейливыми изгибами своих краев посередине подноса лежало блюдо с пирожными.
— Выбирай, пока я не отнесла!
Я пожал плечами. Мне было как-то не до пирожных.
— Ладно. Я эклер отложу и «картошку». Остальные на четыре делятся без остатка. А какое мне, а какое тебе — потом решим.
Тут из комнаты, энергично постукивая каблуками, вышла Марта. Зашла в туалет, потом в ванную и заглянула к нам в кухню.
— Здравствуй, Кит. Мама сказала, чтобы ты разогрел суп и тефтели.
И Кате:
— Я чашки понесу, а ты — чайник.
Цепко ухватилась за края подноса, сделала почти балетный пируэт и понеслась в комнату. Мы с Катериной только рты раскрыли. Катя, заряженная энергией своей начальницы, подхватила чайник и ринулась было за ней, но на пороге остановилась и быстро наполнила кипятком две кружки. Опять ринулась и снова застыла на пороге:
— Было восемь стаканов, а теперь шесть. Кит, им хватит?
— Иди-иди! — замахал я руками.
Конечно, мне досталась «картошка!»…
«Зачем тебе доктор? Ты ведь выздоровела!»
«Совет» длился еще целый час. Первыми ушли Марта с докторшей. Тетя Галя-французская еще ненадолго задержалась, а, уходя, нашла меня и сказала с укоризной:
— Что же это ты нас с Симоном Александровичем забыл? Второй язык у вас в школе еще не ввели? Если придется — выбирай французский. Будет мне с кем пообщаться.
Мама проводила ее, зашла в кухню, где Катя мыла чашки, и поблагодарила ее
