Вениамин Каверин - Верлиока
– Нет, – наконец ответил Ворон. – Для тебя еще не пришло время узнать это имя. Ты отважен и добр. Но оно грозит тебе смертью. Зачем рисковать? Прощай!
И широко, свободно расправив крылья, он взлетел в небо, еще хранившее отблески утренней зари.
ГЛАВА XV,
в которой Ива передразнивает старого Ворона, а Вася видит предсказанный сон
– Не верю ни единому слову, – сказал Филя, когда в стороне от дороги было выбрано место для ночлега (и, надо сказать, прекрасное место в березовом лесу, где успокоительно журчал родник и уютно пахло грибами). – Свеча, погашенная вороньим крылом! Какой-то Джироламо, который, видите ли, вечен, хотя ничего вечного нет на земле! И все это свалилось нам на голову, едва мы выехали из Москвы. Мяу! Нет, приходится сознаться, что наше путешествие началось неудачно.
– Тише, ты разбудишь Васю, – ответила Ива.
Палатки стояли рядом.
– Все было совершенно ясно. Паспортистка ошиблась, Платон Платонович вообразил, что у него растет сын, дом остро нуждался в детях – и мальчик явился, потому что был нужен решительно всем. А кому нужен какой-то Лоренцо, да еще убитый четыреста лет назад?
– Нет, интересно, – задумчиво возразила Ива. – Березы – белые, трава зеленая, а не какая-нибудь малиновая или голубая. Скоро осень. Грибы. Дождь. Облака. Все как-то обыкновенно. И вдруг старый Ворон, предсказывающий сны! Жаль, что мы с тобой не попросили его что-нибудь предсказать.
– С тобой трудно разговаривать, – возразил Филя. – Во-первых, ты женщина, а во-вторых, пишешь стихи. Я тебе говорю, что наша поездка началась неудачно, а ты отвечаешь, что березы – белые, трава – зеленая, растут грибы, плывут облака.
Ива засмеялась.
– "У Джир-роламо был тр-рут и кр-ремень", – картавя, сказала она, и Кот поразился тому, как верно она изобразила старого Ворона. – Это очень странно, но, слушая его, я все время вспоминала Пещерикова. Господи, когда я называю эту фамилию, мне сразу начинает казаться, что меня тащат в какую-то пещеру. Теперь я жалею, что влюбилась в него. Мы приедем в Шабаршу, и я спрошу, почему свои письма он иногда кончает словами "с подлинным верно".
Они помолчали.
– Ты думаешь, я сама была виновата?
– Еще бы! Ты, без сомнения, кокетничала с этим франтом, похожим на крысу.
– Был грех, – вздохнув, сказала Ива. – Но он очень красивый и похож на бабочку, а не на крысу. Знаешь что, давай-ка лучше спать. Вася сказал, что завтра надо встать в шесть утра, а это для меня сложная задача. И потом, продолжала она, залезая в спальный мешок и устраивая Кота под боком, – а вдруг это правда, что Вася действительно уже жил когда-то, да еще не где-нибудь, а в Венеции? Тем более что насчет пылинок и паспортистки… Конечно, все возможно. Но мне почему-то кажется, что кому-то было необходимо, чтобы он появился на свет. Не знаю кому. Но не только Платону Платоновичу. Мне, тебе, всем людям на свете и даже растениям и животным.
Как немногие счастливые люди, Вася умел засыпать и просыпаться в назначенный час.
– Неужели предсказание исполнится во сне? И мне станет ясно, о чем он говорил? И почему он считает, что для меня еще не пришло время узнать подлинное имя того, кто так страшно отомстил ему? И что это за странное существо, которое существует с тех пор, как существуют люди?
Он уснул, но, к сожалению, увидел не Венецию, а захламленный двор какого-то незнакомого дома. По огромным мусорным кучам бродили злобные, важные, неторопливые крысы. Во сне ему не удалось бы превратить их в бабочек, хотя он ненавидел крыс. Но вот чья-то неведомая рука стала торопливо раскрашивать этот двор, и мусорные ямы, и крыс с их длинными резиновыми хвостами. Перед ним уже был не двор, а дворик, выстланный черно-белыми плитками в шахматном порядке. Высокий юноша, в котором он с удивлением узнал себя, стоял на балконе, обнесенном мраморными перилами, и незнакомые люди проходили мимо него – монахи, вельможи в малиновых кафтанах, обшитых золотом и отделанных мехом, девушки в маленьких треуголках, вызывающе сдвинутых набок. Смеются, громко разговаривают, снова смеются. "А ведь это, в сущности, весело", – подумал во сне Вася, хотя ему было почему-то тревожно и грустно.
Но вот перед ним горбатые мостики над полусонной водой, фасады дворцов, украшенные драгоценными коврами, сотни гондол, покрытых алым шелком.
Смеркается. Снова дворик, но уже другой, напоминающий зал жилого дома. Выложенный широкими черными плитами, он выглядит мрачно под быстро темнеющим небом. В глубине – двухэтажное здание. На открытом балконе прячется, мелькает красное пятно – кто-то спит на диване, набросив на себя красное покрывало? Очень тревожно. Надо проснуться. И он просыпается потому, что какая-то птица, может быть ворон, громко каркая, кричит над его головой: "Лор-ренцо, откр-рой глаза! Лор-ренцо, опасность!"
Человек в синем плаще осторожно несет в руке свечу, прикрывая ее полой, чтобы пламя не задуло ветром. За ним шагает еле заметная, но тоже чем-то грозящая тень. И ничего изменить нельзя. Кто-то будет убит, и об этом узнает только последний отблеск заката, скользящий по окнам. Надо торопиться, скрыться, уйти. Но поздно: свеча мерцает еще далеко, потом все ближе и ближе.
"Так, значит, все это было?" – прислушиваясь к сильно забившемуся сердцу, но не просыпаясь, думает Вася.
Не веря глазам, он видит молодую женщину, белокурую, похожую на Иву, с большими испуганными глазами. Она шепчет кому-то: «Беги». И вдруг сверху, с неба, на землю, бесшумно планируя, падает и низко летит над землей большая черная птица. Сейчас она начнет кричать и биться о стены. Но она не кричит. Пролетая над человеком, идущим по дворику, она крылом гасит свечу. И кто-то прыгает с балкона со шпагой в руке. И все исчезает.
Вася очнулся, услышав свой собственный голос: "Тот, кого я не смею назвать". И снова уснул. Венеция превратилась в Сосновую Гору и растворилась в снегу. Тишина, зимний покой, звездное небо. В эту полумертвую тишину стремительно врывается буря. Кто знает, может быть, она началась потому, что молодой человек, похожий на бабочку, явился к Ивановым и получил обидный отказ? Но что же общего было между взмахом крыла, погасившего свечу четыреста лет назад, и прошлогодней бурей в Сосновой Горе, переломившей десятки мачтовых сосен?
Долго, долго ворочался с боку на бок Вася и в конце концов снова уснул, так и не связав эти два происшествия, бесконечно далеких друг от друга.
Весь следующий день Ива молчала. Ни Кот, ни даже Вася не пытались разговаривать с ней – догадывались, что она сочиняет стихи. Но к вечеру, когда они остановились на берегу какой-то широкой реки, развели костер и поужинали, Ива повеселела.
– Прочтешь? – как бы между прочим спросил Вася.
– А откуда ты знаешь, что я его написала?
– Догадался.
Кот мгновенно заснул после ужина, и пришлось его разбудить. Возможно, что, если бы этого не случилось, чтение обошлось бы без саркастических замечаний.
Стихотворение было короткое. Однако оно убедило Васю, что Ива, так же как он, задумалась над загадками, которые заставили его провести тревожную ночь.
Я сон о фиолетовом растенье
И о свече, что не горит, но светит,
В глубоком сохраню полузабвенье:
Его никто из близких не заметит.
Сон вышит гладью на ковре, подобно
Венецианской шелковой галере.
И он рассказан чересчур подробно:
Что это сон, никто уже не верит.
Кот зевнул.
– Так себе, – сказал он. – Сон нельзя вышить на ковре, да еще гладью. Добро бы крестиком – это проще. Свеча не горит, но почему-то светит. Здравый смысл говорит, что это невозможно.
– Поэзия и есть возможность невозможного, – возразил Вася. – Мне эта строчка как раз очень нравится. Во сне трудно довести до конца то, что видишь. Все мерещится, ускользает, плывет.
– Если трудно довести до конца, не надо и начинать, – возразил Кот.
– Вот и видно, что ты ничего не понимаешь в поэзии. Как раз надо начинать, как бы это ни было трудно.
Кот фыркнул.
– Я сам сочинял стихи, – сказал он. – И если бы умел писать, давно издал бы собрание своих сочинений. В поэзии самое главное – здравый смысл. И польза. Для себя и других. Я бы сравнил поэзию с ловлей мышей. Когда я лювлю мышей? Когда хочется есть. И писать стихи надо, когда хочется есть.
Вася покраснел.
– Я очень сердит, – сказал он. – И, откровенно говоря, с трудом удерживаюсь, чтобы не надрать тебе уши. Может быть, ты хочешь узнать, почему я удерживаюсь?
– В самом деле, почему? – спросил заинтересованный Кот.
– Потому что ты старик в сравнении со мной и я почувствовал бы себя неловко, надрав старику уши.
– Мяу! Если тебе так уж хочется, пожалуйста, – надменно сказал Кот. – И меня, кстати, еще нельзя назвать стариком. Мне только что минуло девять. Но я спросил "почему?" в смысле "за что?".
– Ты действительно не понимаешь или притворяешься, киса? – спросила Ива.
