Елена Чудинова - Лилея
— Вот оно что. Так то тамошние злодеи, дитя? И то, здешним сейчас не до преступлений.
Положительно, сто лет Нелли не доводилось говорить с человеком, знающим, что к чему. Последние годы ей казалось, что все, кроме нее и мужа, малые дети, которым надобно либо долго растолковывать простейшие предметы, либо выдумывать успокоительные сказки взамен истин, что могут их слишком напугать.
— Тамошние, матушка. Мы дознались наверное. И сей младенец, он…
— Здесь он в безопасности, будь покойна, дитя. Ты вить приехала его у меня оставить?
— Да, — Нелли стиснула пальцы сплетенных ладоней.
— Подойди ко мне!
Нелли опустилась на колени у кресел игуменьи. Добрые иконы современного письма, казалось, глядели на нее отовсюду, успокаивая и утешая. Похоронить бы себя и горе здесь, в тихой обители! Нет, нельзя, ничего нельзя, нельзя проводить в последний путь Филиппа, нельзя горевать, нельзя обрести покой.
Белые теплые руки ласково стиснули ее лицо. Черные глаза теперь глядели совсем близко в глаза Елены, и, коли бы она не знала ничего о горестном прошлом княгини Федосии, нынешней матери Евдоксии, она по одним только этим глазам, верно, увидела бы, что и та испытала горе.
— Ты едешь в проклятые Господом края, в места лютых беззаконий?
— Еду и прошу Ваших молитв, — твердо ответила Нелли.
— Господи, как пережить новую тяготу! — Игуменья отняла одну ладонь от щеки Нелли и на мгновение опустила в нее лоб. — Много ль с вами людей?
— Один человек до границы довезет, а там, верно, отпустим назад. Станем нанимать проводников по дороге. Матушка, возьми мы с собою хоть роту солдат, противу санкюлотов будет мало.
— Да, бедные дети, вся ваша охрана — Господь Всемогущий! — Игуменья осенила себя крестным знамением. — Но сердце противится вас отпускать.
— Я должна спешить. — Елена поднялась. — Я не ведаю, зачем злодеям мальчик, а значит не ведаю, долго ли прожить ему в плену.
— Ты не останешься передохнуть, Елена? Глупый вопрос, когда б ты могла, ты промедлила бы не здесь. Прости старуху.
— Благословите нас.
— Господь с вами, дети. — Княгиня благословила и расцеловала подруг. Губы ее дрожали, дрожали добрые белые руки. — Да воротитесь вы из страны погибели невредимыми, как Седрах, Мисах и Авденаго из пещи огненной! Да воротитесь все трое, славословя Господа! Кинь тревогу о сыне, Елена, он будет благополучен.
Но малютка Платон, казалось, не желал никакого благополучия в разлуке с маменькою. Казалось, сестрам и послушницам удалось привлечь его внимание к свежепеченным маленьким пряникам, щедро источавшим запах мене часа тому сорванной с грядок мяты. Но увидевши, как Елена и Параша садятся в карету, он с гневом швырнул надкушенный пряник на землю и затопал ножками, издавая оглушительный рев.
Карета тронулась. Рев слышался еще несколько времени после того, как фигурка дитяти исчезла в колыхающемся вокруг море черных подолов.
— Не кручинься, детское горе недолгое, — Параша незаметно отерла слезинку.
— Он вить даже не запомнит меня, Парашка, коли мы не воротимся, — Елена судорожно вздохнула. — Слишком он мал, чтоб запомнить.
— Даже думать о таком не смей! — возмутилась Параша. — Неужто не знаешь, с такими мыслями дело начинать — верный проигрыш!
— Откуда взяться иным-то мыслям, — усмехнулась Елена. — Муж отнят у меня, и без меня ляжет завтра в землю. Брат, доверенный мне сирота, канул в пучинах людского безумия: нырнуть-то я за ним нырну, да в сотню боле шансов и самой утонуть. А вот сейчас я рассталась с единственным дитятею. А все ж ты права, а не я. Кинем грусть, в конце-то концов самое худшее — будем всею честной компанией Платошу на небесах дожидаться, лет шестьдесят!
Елена рассмеялась, и Параша краем глаза отметила, как распрямились бессильно поникшие только что плечи подруги. Подбородок Нелли вскинулся вверх, глаза задорно сверкнули. Словно вновь была она отроковицею в мальчишеском платьи, со шпагою в руках и веселой готовностью противостоять безымянному в христианском мире демону Венедиктову, финикийскому Хомутабалу. Но Хомутабал был один. В далекой же сторонке теперь всяческих бесов кружит среди людей и в самих людях небось поболе, чем набрасывается на живую душу в посмертных мытарствах. Пускай, Нелли сладит, она сильная. Да и Параша ей поможет, вдвоем вдвое сил. Ах, если б Катька, как тогда, если б три их было!
— Ты только погляди!
Колеса стучали уже о булыжники городской мостовой. Словно в ответ на мысли Параши, навстречу по улице текла пестрая гурьба цыганов. Верно не без торга сегодни на площади, просто так цыганы в город не зайдут, не любят они этого.
— Ну что, станем дурью маяться?
— Не дурью маяться, а весточку слать, — возразила Параша, выглядывая из окошка. Цыган было не так и много: двое чернобородых мужчин в бархатных жилетах и шелковых рубахах поверх плисовых штанов, старуха с огромным узлом на плече, ребятишки, слишком верткие, чтобы их можно было счесть, три молодых женщины.
Не единожды за двое минувших суток подруги заводили спор о Кате. И хоть Елена и стояла на словах, что призвать ее никак невозможно, в душе ее шевелилась слабая надежда, сама собою разгоревшаяся при виде Катиных соплеменников.
Последняя из молодок отставала немного. Нето, чтоб ребенок годовичок в узле за спиною был для нее ощутимой ношей, шла она словно налегке, но то и дело любопытствовала по сторонам. Все, казалось, занимало ее — наряды недовольных таковым вниманием прохожих дам, занавешенные окна домов, собаки в подворотнях, которым эта вовсе юная мать тихонько посвистывала, проходя. Юная и живая, не старше семнадцати годов.
Елена выпрыгнула навстречу из кареты.
— Погоди, милая, мне до тебя дело!
— Ай, погадать? — гортанным голосом откликнулась цыганка: голос был старше ее лица. — Так ты, барыня, сперва ручку позолоти.
Ну да, куда ж без этого! Нелли рассмеялась и, покопавшись в кошельке, нашла двугривенный.
Монета исчезла в смуглой маленькой руке в мановение ока.
— Гадаю-то я плохо, не меня звать лучше было, — с приветливой улыбкою поведала молодка. — Хуже всех гадаю в таборе, не стоит и начинать!
— Что ж ты тогда деньги взяла, коли думала, мне гаданье надобно?
— Так впредь умней будешь, сперва спросишь, а потом решишь, вынимать ли кошель.
— Я и без того умная, мне гадание твое ни к чему. Другое дело, важное. Женщину я одну из ваших ищу, моих годов. В каком она таборе, в каких краях, не ведаю. Имя ей Кандилехо, по нашему Катерина.
С чего Нелли цыганкино лицо только что показалось живым и смышленым? Вовсе даже туповатое лицо, неподвижное. И глаза смотрят из-под повязанного черно-розовым платком лба безжизненно и сонно.
— Она ваша, да не совсем, племени лавари, что средь вас особое, — голос Елены упал. — Отец ее барон. А передать ей должно такие слова: уехала Нелли в ту землю, что родина мужа… Ах, нет… Перед тем, что Нелли замуж-то вышла за Филиппа, коего она знает. А теперь путь ей лег на его родину, одной, только с Парашею. Катерина поймет. А где будет Нелли на мужней родине, она и сама не ведает. Сие и надобно передать Кандилехо.
— Помилуй, барыня, цыганок-то на свете не перечесть, — тягуче возразила молодка. — А какие-такие лаварцы, я знать не знаю. Таборов много, баронов не мене. По всему свету мы кочуем, где ж я могу с этой твоей Катериной повстречаться да перемолвиться?
— А то я без тебя не знаю, что таборов да баронов повсюду много, — Елена не намеревалась сдаваться просто так. — И вовсе тебе незачем самой ее увидать. Только весть запомни: Нелли за Филиппа вышла, а теперь едет с Парашею на мужнюю родину. Как повстречаешь цыганку из другого табора, так ей скажи эти слова тож запомнить да и дале пересылать. Рано либо поздно, дойдет до Кандилехо.
— Дойдет, барыня-красавица, годков через дюжину, а то и скорей. Ежели тебе спеху нет, так я уж расстараюсь. Коли, конечно, лаварцев этих запомню, да имена мудреные. Эко диво, лаварцы! Может и вовсе нету таких цыган на свете.
Дитя в красном узле, до того мирно дремавшее головкою на плече матери, проснулось и загукало. Женщина посвистала ему не хуже, чем собачонке, и подобрала юбки в явственном намереньи припустить бегом.
— Отстала я от наших, барыня-красавица, прощай покуда!
Елена только махнула рукой.
— Ну, чего, сказала? — накинулась на нее в карете Параша.
— Ох, отстань от меня! Из-за тебя я вышла перед немытой дурой дура набитая. По глупости девчоночьей Катька тогда обещалась. Никто ничего не знает о ней, гиблое дело.
Некоторое время ехали молча.
Елена откинулась на подушки, в полумрак, подале от окон. Казалось, глупая выходка разбила в прах и доселе хрупкий зрак когда-то такой живой, такой настоящей подруги. Кареглазая отважная девочка Катя осталась в прошлом, в отрочестве самое Нелли. Кати боле нету. Есть где-то, быть, может, женщина двадцати с немногим годов, неизвестная и чужая.
