Евгения Ярцева - Как нарисовать мечту?
– Ты прямо как Моне, – сказала Виктория Викторовна. – Чувствуешь воздух и свет!
И рассказала Алене, а заодно и всем остальным, про его «Руанские соборы». Вообще-то собор был всего один. В городе Руане, рядом с этим самым собором, Клод Моне снял две квартирки. Одну из них переделал в студию. И ухлопал почти три года, чтобы раз тридцать написать Руанский собор. Моне рисовал его в одном и том же ракурсе, чуть сбоку. Рисовал зимой и летом. Рисовал ранним утром и на ночь глядя. Собственно, он рисовал не столько сам собор, сколько разное освещение: при полуденном и вечернем солнце, в тумане или во время дождя. Когда три десятка «Руанских соборов» были готовы и Моне представил их на суд знатоков, каждую картину тут же оценили в пятнадцать тысяч франков. Сегодня, сказала Виктория Викторовна, больше половины «Соборов» находятся в частных коллекциях. Пять штук висят в музее д’Орсэ в Париже, один в Руане, два в Национальной галерее в Вашингтоне, один в Белграде. Парочка есть и в Москве – в Пушкинском музее.
Перед следующим занятием Алена нарочно заскочила в музей, чтобы взглянуть на эту парочку. Один «Собор», охристого оттенка, был вечерним, другой, голубовато-красный, – полуденным.
Но в тот вторник студия на пленэр не выезжала. Всем ученикам было дано задание написать портрет, все равно чей – женщины или мужчины, друга или незнакомца – и принести его в студию для обсуждения.
Алена извлекла из папки портрет папы.
– Это не портрет, – сказала Виктория Викторовна.
Алена миролюбиво кивнула. Рисовала она в спешке, что называется, одной левой, даже холст загрунтовала тяп-ляп и сама считала эту вещицу халтурой.
– Да, не портрет, – продолжала Виктория Викторовна, – а целый роман! Он многое рассказывает нам об этом человеке. Мы видим, какой у него характер, мысли, какое настроение. А главное – что этот человек очень красивый.
Алена изумленно подняла брови. Человек папа, спору нет, хороший, но назвать его красивым?.. Уж чего-чего, а красоты ему явно недостает!
– Твоя кисть передала внутреннюю красоту, – пояснила Виктория Викторовна. – Она гораздо важней, чем внешняя. Видеть внутреннюю красоту – самое важное качество для художника.
Алена озадаченно уставилась на свою «халтуру», пытаясь разглядеть внутреннюю красоту, что с такой полнотой якобы передала ее кисть. Которую, кстати, пора было выбрасывать – она давным-давно отслужила свое.
– Истинная красота – это когда ты находишь гармонию внутри себя, и люди это видят. Это не мои слова. Знаешь, кто это сказал? – Виктория Викторовна значительно посмотрела на Алену. – Анжелина Джоли!
И с необычайным для себя оживлением пустилась в рассуждения о том, насколько внутренняя красота прекраснее и одухотвореннее внешней. Дескать, есть много людей с красивой внешностью, которым нечем похвастать внутри. Настоящая красота находится в сердце, а люди, в чьих сердцах пусто, стараются эффектно запаковать эту пустоту. Хоть бы мы объездили весь мир в поисках красоты, мы не найдем ее, если не взяли с собой.
Она цитировала Бальзака, Бэкона и Эмерсона, чьи имена были знакомы Алене понаслышке, Джеймса Купера и Джонатана Эдвардса, о которых Алена слышала впервые в жизни. Можно подумать, каждый второй писатель и философ счел своим долгом оставить изречение о внутренней красоте, не в последнюю очередь ради того, чтобы убедить Алену, что у ее папы (а заодно и у нее самой) этой красоты в избытке; а Виктория Викторовна годами штудировала многотомные собрания сочинений в поисках подходящих цитат, чтобы сегодня наконец выложить их Алене все до единой.
– Вот и Гюго писал, что внешняя красота не может быть полной, если не оживлена красотой внутренней, – горячилась Виктория Викторовна, перекатывая во рту «р» вдвое быстрее, чем всегда. – Коэльо читала? Его слова: «Если ты способен видеть прекрасное, то лишь потому, что носишь прекрасное внутри себя». Пруст говорил: «Оставим красивых женщин людям без воображения». А как тебе такое высказывание: «Внешняя красота драгоценней, когда прикрывает внутреннюю»? Шекспир! «Без внутреннего нет внешнего», – утверждали китайские мудрецы… – Она перевела дух и неожиданно заключила: – Тебе нужно профессионально учиться на художника. Это ясно как божий день.
На это Алена сказала, что мама с рождения определила ее в юристы или экономисты. И третьего, как говорится, не дано. Тогда Виктория Викторовна принялась рассказывать про Моне. Алена узнала, что отец Моне еще до его рождения определил сына в бакалейщики. Что в школе будущему художнику необыкновенно удавались портреты (прямо как Алене!), что на уроках он не терял зря времени и набивал руку, рисуя карикатуры на учителей. Что художник Эжен Буден убеждал его (как сейчас она, Виктория Викторовна, убеждает Алену) учиться живописи и что Моне ни в какую не хотел его слушать. Но Буден его все-таки уломал, и на пленэре Моне, точь-в-точь как Алена, «почувствовал воздух и свет». Юристов и экономистов, добавила Виктория Викторовна, пруд пруди, даже больше, чем бакалейщиков. А людей с настоящим талантом к живописи – единицы. И как же хорошо, что Моне стал не бакалейщиком, а одним из родоначальников импрессионизма. И, кстати, был признан великим еще при жизни. А недавно один из его «Руанских соборов» перепродали за двадцать четыре миллиона долларов.
– Куда мне до Моне, – усмехнулась Алена.
На лице Виктории Викторовны, обычно лишенном эмоций, внезапно проступило нечто вроде негодования, словно Алена ляпнула несусветную глупость, от которой Моне перевернулся бы в гробу. Брови ее изогнулись, глаза, и без того круглые, еще больше округлились. А вслед за тем мстительно прищурились, как если бы она взяла Алену на мушку.
– Человек должен иметь цель! – выпалила она.
И поведала Алене, что человек, у которого есть цель в жизни, даже внешне отличается от человека, у которого цели нет. Глаза его сверкают. Он держит спину прямо, а голову гордо. Он неустрашим. Ему нипочем холод, голод и прочие мелкие неприятности. Он посвящает себя избранному делу, ставит перед собой трудные задачи, решает их одну за другой и достигает головокружительных высот. Одним словом, он прекрасен.
Алена слушала Викторию Викторовну с выражением, которое яснее всяких слов говорило: она не считает себя таким человеком. Потому что, сколько целей себе ни ставь, выше головы не прыгнешь.
Аленина унылая гримаса Викторию Викторовну нисколько не смущала. Она продолжала распевать дифирамбы человеку с целью в жизни. Он, дескать, раз за разом поднимает планку на новый уровень, прямо как прыгун с шестом, который, кстати, прыгает намного выше собственной головы. Столь высокий прыжок, понятное дело, удается не сразу, но «если долго мучиться, что-нибудь получится». А из Алены (и Виктория Викторовна в этом ничуть не сомневается) получится не «что-нибудь», а настоящий художник-профессионал.
На это Алена, отравленная маминым скептицизмом, ответила, что художник, каким бы он ни был профессионалом, вряд ли найдет себе работу. Ему придется сидеть на Арбате и рисовать портреты взбалмошных прохожих, которым вздумается выбросить деньги на ветер. Кем еще он может работать?
– Мультипликатором! Оформителем! Каждая книга оформляется художником! Педагогом, наконец! Художники требуются в кино! А какой сегодня спрос на театральных художников?! Огромный! Художник – такая же работа, как любая другая. Для нее так же требуются профессионалы, как в области экономики и юриспруденции!
Алена сказала, что она и вправду хотела учиться на художника, когда была в четвертом классе, но сейчас на носу девятый. Скоро ГИА, потом, не успеешь оглянуться, ЕГЭ. Короче, близится студенческий возраст. А стало быть, метаться уже поздно.
Но Виктория Викторовна заявила, что метаться не поздно и в пенсионном возрасте. Что и у пенсионера, если он не до конца впал в старческий маразм, порой захватывает дух от мысли: а не перевернуть ли свою жизнь, не броситься ли очертя голову против течения?! И привела в пример американских пенсионеров, которые не стесняются учиться катанию на роликах или игре на фортепиано, даже если им стукнуло восемьдесят. На вопрос «Понимаете ли вы, сколько вам будет лет, когда вы научитесь играть хотя бы «Собачий вальс?» доблестные американские старички и старушки отвечают: «Ровно столько же, сколько мне будет, если я этому НЕ научусь!»
– Безумие – это прекрасно! – подытожила Виктория Викторовна. – Тем, кто на него отваживается, нужно ставить памятники!
Алена точно знала, что вместо памятника ей поставят неутешительный диагноз. По крайней мере, мама. Которая вовсе не сочтет ее безумие прекрасным и объявит Алену обыкновенной сумасшедшей. И даже папа не сумеет ее переубедить… Предположим, она махнет рукой на мамин диагноз. Запишется на будущий год в подготовительный класс школы, куда не поступила четыре года назад. Накупит «причиндалов», дороговизной которых ее запугивала мама. И все ради чего? Чтобы на экзаменах ей дали от ворот поворот? Хотя Виктория Викторовна заверила Алену, что похлопочет за нее, ведь в этой школе преподает ее знакомый профессор, Алена не сомневалась, что безнадежно отстала от тех, кто учился там с младых ногтей.
