Лев Кассиль - Кондуит и Швамбрания (Книга 2, Швамбрания)
Слово было новым и незнакомым, и мы растерялись, не зная, похвалил нас старичок или обидел. Тогда встал Степка Атлантида. Степка спросил Кирикова: - Вопросы имеются: из какого гардероба вы выскочили - раз. И чем вы нас обозвали - два. Это насчет троглодитов. Троглодиты затопали ногами и требовательно грохнули партами. - Сядьте, вы, фигура! - сказал Кириков. - Троглодиты - это... э-э-эм... э... допотопные пещерные жители, первобытные люди, наши, э-мюэ, пра - пра - пра-пра родители, предки... ну-с, э-мюэ... А вы - молодые троглодиты. - Это, выходит, я - троглодитиха? - грозно спросила Мадам Халупа. - Ну, что вы! - учтиво зашамкал Кириков. - Вы уже целая мамонтша или бронтозавриха. - Свой! - восторженно выдохнул класс. Старичок оказался хитрым завоевателем. Класс был покорен им к концу первого урока. Даже требовательный Степка сперва признал, что "старикан подходящий малый". Прозвище новому историку нашлось быстро. Его прозвали "Э-мюэ", что по-французски обозначало "е" немое. Кириков не говорил, а выжевывал слова, при этом мямлил и каждую фразу разбавлял бесконечными "Э-э-э-мюэ"... Э-мюэ не обижался на троглодитов. Он был весел и добродушен. Девочки наши обстреливали Кирикова записочками. Э-мюэ называл нас в одиночку фигурами. - Фигура Алеференко! - говорил он, вызывая. - Воздвигнитесь! Алеференко воздвигался над партой. - Ну-с, фигура, - говорил Э-мюэ, - вспомним-ка, э-мюэ, пещерный житель... О чем мы беседовали прошлый раз? - Мы беседовали о кирках и каменном веке, - отвечал троглодит Алеференко. - Очень скучное и доисторическое. Ни войны... ничего. - Садитесь, фигура, - говорил Э-мюэ. - Сегодня будет еще скучнее. И он нудной скороговоркой отбарабанивал следующую порцию доисторических сведений. Отбарабанив, он разом веселел, ставил у двери дозорного и оставшиеся пол-урока читал нам вслух журнал "Сатирикон" за 1912 год или рассказывал свои охотничьи похождения. И внимательная тишина была одной из почестей, воздаваемых Кирикову. Ликующая лысина его постепенно окружалась ореолом славы и легенд. Несмотря на свою близорукость, Э-мюэ разглядел распад класса на партии, и он сам стал делить нас на троглодитов (гимназистов) и человекообразных ("внучков"). Это окончательно полонило души старых гимназистов. Но иногда проглядывало, казалось мне, в этом добродушном старичке что-то неуловимое, злое и знакомое. Оно вставало в конце некоторых его шуток, видимое, но непроизносимое, как э-мюэ, как немое "е" во французском правописании.
МАМОНТЫ В ШВАМБРАНИИ
Примерно на четвертом своем уроке Э-мюэ обратился к нам с большой речью. В этот день он даже шамкал и мямлил меньше, чем обычно! Но от него пахло спиртом. - Троглодиты и человекообразные! - сказал он. - Я хочу зажечь святой огонь истины в ваших пещерах... Я расскажу вам, почему меня заставляют рассказывать вам о троглодитах, а об императорах запрещают... Слушайте меня, первобытные братья, мамонты и бронтозаврихи... э-э-мюэ... История кончилась... - Нет, нет! Не кончилась... звонка еще не было! - возразили из угла. - Какая это там амеба из простейших так высказалась? - спросил Кириков. Я же говорю не об уроке истории, а о... э-э-мюэ... об истории человечества... о прекрасной, воинственной, пышной истории... Круг истории замыкается. Большевики повернули Россию вспять... э-э-мюэ... к первобытному опрощению, к исходному мраку... Хаос, разруха... Керосина нет... Мы утратим огонь... Мы оголимся... мануфактуры нет... Наступает звериное опрощение, уважаемые троглодиты... Железные тропы поездов зарастут! Э-э-мюэ... догорит последняя спичка, и настанет первобытная ночь... - Какая же ночь, когда электричество всюду проведут? - вскочил Степка Атлантида. - Брось! Правильно! - сказал Биндюг. - У нас на хуторе коммуна все поразоряла. - Долой про первобытное! Даешь про рыцарей! - закричали из угла. Класс затопал. Троглодиты скакали через парты. - Станем же на четвереньки, милые мои троглодиты, - веселился Э-мюэ, - и вознесем мохнатый вой извечной ночи, в которую мы впадем... Уы! У-у-у-ы-ы-ы!!! - Уы-уы! - обрадовался новому развлечению класс. Некоторые, войдя в роль, забегали на четвереньках по проходу. Остальные корчились от хохота. Кто-то запел: Ды темной ночки Ды я боюся, Троглодитка Моя Маруся! Эх, Маруся Троглодитка! Брось трепаться, Проводи-ка... Кириков шаманил на кафедре. Опять что-то знакомое прошло по его гримасничающей физиономии. Но я не мог уловить это скользкое "что-то". Меня самого захватило зловещее веселье класса. Хотелось полазить на четвереньках и немножко повыть. Отсутствие хвоста огорчало, но не портило впечатления. Я уже чувствовал, как гнется почва Швамбрании под шагом вступающих на нее мамонтов. - Ребята! Ребята! Хватит! - закричал опомнившийся Костя Жук. - Степка, скажи им, он им очки затер. Да Степка же!.. Но Степка исчез. "Неужели сбежал?" - испугался я. И мамонты, подняв хоботы, как вопросительные знаки, остановились в нерешительности на границе Швамбрании. В класс вбежал председатель школьного совета Форсунов. За ним, как запоздавшая тень, явился Степка. Троглодиты мигом очутились в двадцатом веке. Мамонты бежали с материка Большого Зуба. Лысина Кирикова померкла. - За такое агитирование можно и в Чека, - тихо сказал Форсунов. - Буржуй плешивый, - сказал Степка, высовываясь из-за плеча Форсунова. Саботажник! - Э-мюэ, - сказал Кириков, - я просто излагал вкратце идеи, э-э-мюэ, анархизма. Голый человек на голой земле, никакой частной собственности. - Поганка! - радостно закричал я неожиданно для самого себя. - Поганка! уверенно повторил я. В это мгновение я поймал в памяти крапивного человека, Квасниковку, часы, Мухомор-Поган-Пашу и частную собственность лысого мешочника. И "Э-мюэ" "е" немое стало "е" открытым. Разоблачение состоялось. Кирикова убрали. Человекообразные приветствовали его изгнание. Но троглодиты во главе с Биндюгом не покорились. Они стали готовиться к расправе с "внучками". Троглодиты тайно назначили на завтра вселенский хай. - У нас завтра утром будет варфоломеевская ночь, - шепотом сообщил я ночью Оське. Оська, и наяву всегда путавший слова, спросонок говорит: - Готтентотов убивать? Да? - Не готтентотов, а гугенотов, - отвечаю я, - и не гугенотов, а внучков, и не убивать до смерти, а бить. - Леля, - спрашивает вдруг сонный Оська, - а в Риме, в цирке, тоже троглодиторы представляли? - Не троглодиторы, а гладиаторы, - говорю я. - Троглодиты - это... Несколько заблудившихся мамонтов все-таки бродят еще по Швамбрании. Я рассказываю Оське, что они скрываются среди огромных доисторических папоротников. - Папонты пасутся в маморотниках, - повторяет Оська во сне.
ВСЕЛЕНСКИЙ ХАЙ
Вселенский хай изобрели уже давно. Это была высшая и чудовищная форма гимназических бунтов. Вселенский хай объявлялся прежде всего лишь в крайних случаях, когда все иные методы борьбы с начальством оказывались бесплодными. При мне в гимназии он еще ни разу не проводился. Лишь изустные гимназические легенды хранили память о последнем вселенском хае. Он произошел в 1912 году, когда исключили из гимназии трех инициаторов расправы с директорским швейцаром. Швейцар фискалил на учеников; его расстреляли тухлыми яйцами. Итак, троглодиты решили объявить Великий всеобщий вселенский хай. Командовал хаем Биндюг. Он пришел в класс немного озабоченный, но спокойный. Школа в это утро застыла в недобром благочинии. Никто не громыхал на пианино "собачьей польки", никто не боролся, никто не состязался в "гляделки". После звонка бурный всегда коридор сразу иссяк. По его непривычно безлюдному руслу прошли недоумевающие педагоги. Тишина встретила их в классе. У нас первым уроком был русский язык. Кудрявый, русобородый учитель Мелковский с опаской заглянул в класс. Едва он показался в дверях, как троглодиты, блеснув старой выправкой, взвились, словно пружинные чертики из табакерки, и застыли над партами. Человекообразные и Степка даже запоздали. Меня тоже поднял с места общий рывок. Все стояли, чинно вытянувшись. - Что вы?.. Садитесь, садитесь, - замахал рукой учитель, уже отвыкший от такого парада. Класс медленно оседал. Учитель попробовал ногой кафедру - ничего, не взрывается - и неуверенно взошел на нее. - Дежурный, молитву! - скомандовал Биндюг. - Обалдел? - спросил Степка. Класс угнетающе затих. - Преблагий господи, ниспошли нам благодать духа твоего святого, дарствующего... - зачастил де-журный Володька Лабанда. Кое-кто по привычке крестился. - Я лучше, может, уйду? - пробормотал совершенно сбитый с толку учитель. Но перед ним вырос дежурный с классным журналом в руках, и растерявшийся педагог услышал, словно в "добрые" гимназические времена, дежурную скороговорку. - В классе отсутствуют... - читал Лабанда, - в классе отсутствуют: Гавря Степан, Руденко Кон-стантин, Макухин Николай... - И он прочел фамилии всех "внучков". - Стой! Ты чего?! - вскочили "отсутствующие". - Какого черта! Мы здесь! - Сейчас начнете отсутствовать, - нахально сказал Биндюг. - Троглодиты, считаю хай открытым! - И, засунув два пальца в рот, Биндюг засвистел так пронзительно, что у нас засвербело в ушах. За стеной тотчас же отозвался свист нашего класса "Б". Затем по коридору раздались еще восемь свистков, и в школу ринулся грохот. Уроки были сорваны. "Внучков" волокли за ноги, выкидывали в дверь, швыряли через окно. Шелестя страницами, летели учебники, похожие на огромных бабочек. Девочки организовали "детский крик на лужайке". В классе шло чернилопролитие. По коридору, как икону, несли классную доску. "Всем, всем, всем! - было написано на доске. - Долой к черту человекообразных внучков! Да здравствует С. И. Кириков! Требуйте его возвращения!" Через пять минут в школе не осталось ни одного человекообразного. Патрули троглодитов охраняли выходы. Парты встали на дыбы. Начался Всеобщий великий вселенский хай.
