Анатолий Петухов - Сить - таинственная река
подвиги Гуся на воде померкли перед тем, что совершил Витька.
Вовка Рябов восхищенно сказал:
— Вот это — да! Где уж Гусю тягаться!..
Даже Сережка не нашелся, что сказать в защиту своего лучшего друга, и только Танька заметила:
— У него же нету ластов. И ружья нету...
В этот год Танька еще не бывала в шалаше — Гусь ни разу не приглашал ее с собой. Но не выгонит же он ее,
если она туда придет? И, кто знает, может быть, он оценит ее поступок, что она не побоялась идти по лесу целых
восемь километров, и они, наконец, помирятся. Но если Гусь и не пойдет на примирение, если он не оценит ее
мужество, она не обидится — сама виновата.
Виновата... Как давно, кажется, это было! Танька вспоминает тот январский день, когда она, не устояв перед
соблазном пойти в кино с моряком, впервые почувствовала себя взрослой. Слов нет, тогда она совсем-совсем
забыла о Гусе. Вернее, не то, что забыла — просто он отодвинулся куда-то далеко-далеко, потому что было бы
смешно сравнивать красивого рослого моряка с худеньким подростком, который еще ходит в седьмой класс.
Но после того, как Танька поняла свою ошибку, она сразу вспомнила о Гусе и дала себе слово никогда больше
не изменять ему. Она не пошла в кино даже с десятиклассником Юркой Субботиным, самым красивым парнем в
школе, в которого влюблены все девчонки, все, кроме нее, Таньки.
Она простила Гусю обидные шутки и насмешки, и еще многое готова ему простить...
И сейчас Танька думала о том, что, может быть, Гусь заболел или с ним случилось несчастье, небольшое
несчастье, совсем небольшое. И тогда бы Гусь узнал, какая она заботливая и внимательная. Она бы положила его
голову себе на колени и гладила его волосы нежно-нежно. И ему бы стало легче, он бы закрыл глаза, а потом уснул.
И спящего — только спящего — она бы его поцеловала. А на самом деле он бы не спал, а только притворялся
спящим. И он бы сразу понял, что она любит его...
Танька не заметила, как прошла половину пути. Вот и просека. Теперь надо идти влево до квартального
столба, потом снова повернуть на юг и идти до тех пор, пока просека не упрется в Сить. А там берегом до шалаша
совсем близко.
И вдруг Танька вспомнила: Гусь-то в шалаше не один, он с Аксеновым, которого, говорят, избил отец! И она
стала придумывать, куда бы мог исчезнуть Толька хотя бы на час, на полчаса. Она представила: Гусь болен, он
лежит в шалаше, он не может подняться, и Толька сначала уходит за дровами, а потом идет ловить рыбу. Но рыба
ловится плохо, и Толька простоит на берегу с удочкой до самого обеда...
Танька успокоилась и прибавила шаг. В желтом, белыми горошинами платье в талию, стройная и гибкая, она
шла легко, не испытывая никакого страха в этом дремучем глухом лесу. Пустая тарка тихо позвякивала о ветки.
Тряпка, который был перевязан Толькин нос, так присохла, что ее пришлось отмачивать. Гусь подогрел на
костре воду, поставил котелок на пень возле шалаша и строго сказал:
— Вставай на четвереньки и опусти нос в котелок!
Толька послушно наклонился. Но от теплой воды и от того, что голова была ниже туловища, разбитый нос
заныл. Толька захныкал.
— Не скули! Терпеть надо! — цыкнул Гусь.
— Я терплю, — прогундосил Толька,— да ведь больно...
Кайзер, лежавший возле шалаша, насторожился, тихо встал и осторожно направился в лес.
— Отмачивай, а я посмотрю, чего там, — сказал Гусь и пошел за волчонком.
Впереди меж деревьев мелькнуло желтое платье.
«Кого еще леший несет!» — удивился Гусь и встал за дерево. Ждать пришлось недолго. Скоро из-за сосен
показалась Танька. Увидев волчонка, она вздрогнула, остановилась, потом тихо позвала:
— Кайзер, Кайзерушко! Иди ко мне. - Кайзер поднял голову и резко затрусил на знакомый голос. Однако
вплотную к Таньке не подошел, а остановился в нескольких шагах, выжидающе глядя на Танькины руки.
— Глупенький! Нету у меня ничего! — так нежно сказала Танька, что Гусю сделалось зябко.
Он вышел из-за сосны и приблизился к девушке.
— Чего пришла? — спросил хмуро.
Она склонила голову и молчала.
— A в тарке что? — снова спросил Гусь.
— Ничего. Пустая...
— Пустая. Сама ты пустая!.. Хоть бы хлеба принесла. Или молока. А то притащилась, сама не знаешь зачем.
Гусь свистнул Кайзеру, повернулся и побрел к шалашу. Через минуту не стерпел, оглянулся. Танька стояла все
так же, опустив голову, и будто разглядывала свои туфли.
— Ну, чего стоишь? Пришла, так иди уж. Хоть перевязку Тольке сделаешь.
Бессловесная и робкая, совсем не похожая на обычную Таньку, задиристую и бойкую, девушка стояла
одиноко, будто весь мир покинул се.
— Так иди же! — мягче сказал Гусь и обождал, пока Танька подошла.
Толька все так же стоял на четвереньках.
— Ой, что это он делает? — вскрикнула Танька.
— Нос отмачивает.
— Нос? Зачем?
— Надо, значит, — и Тольке: — Хватит теленком-то стоять, поди отмокло!..
— Кажется, еще нет, — отозвался Толька.
Пока Гусь ходил следом за Кайзером, Толька, конечно, не отмачивал повязку, а стоял на коленях,
прислушиваясь к разговору.
Гусь молча взял его за ворот рубашки.
— Вставай. Вон врачиха пришла, перевяжет.
— He... лучше ты...
Повязка действительно плохо отмокла, и Гусь долго снимал ее. Танька стояла рядом и испуганно смотрела на
коричневую от крови тряпку, которую слой за слоем отдирал Гусь с Толькиного лица. Когда повязка была снята,
Гусь так и ахнул: распухший нос был сворочен налево.
— Гад, он же уродом тебя сделал!
Толька осторожно потрогал кончиками пальцев нос и заплакал. Плакал он навзрыд, по-ребячьи, размазывая по
щекам слезы, которые, смешиваясь с кровью, так обезобразили его лицо, что смотреть на него стало страшно.
— Ты замолчишь или нет! — рявкнул Гусь. — В медпункт надо идти, а не реветь.
Он швырнул Таньке остатки своей майки.
— Перевязывай, а я переметы пойду смотреть.
У Таньки дрожали руки, она боялась прикоснуться к Толькиному лицу.
— Такие, как ты, на фронте бойцов из-под пуль вытаскивали, а ты нос перевязать не толкуешь! А еще
врачом собираешься быть...— в сердцах сказал Гусь и сам принялся за перевязку.
Не обращая внимания на вскрикивания Тольки, он обмотал тряпкой его лицо и взялся за удочки.
— Можно, и я с тобой? — тихо спросила Танька.
— Иди. Не жалко.
Они встали на плот, оттолкнулись от берега.
— А ты знаешь, ведь Пахомовы из города приехали, — сказала Танька. — Насовсем.
— Ну и дураки. Все в город, а они — из города.
Танька хоть и не была согласна с таким мнением, но спорить не стала.
— Ты Витьку ихнего знаешь? — спросила она.
— Нет. А что?
— Он тоже седьмой класс кончил. У него подводное ружье есть. И ласты, и маска.
— У Витьки-то? Врешь!
— Чего мне врать? Сама видела. Он на Вязкую старицу плавать ходил. Кучу рыбы настрелял! Большущих
язей и одну щуку. Он так здорово плавает! ты бы посмотрел!..
Гусь ревниво искоса взглянул на Таньку и усмехнулся:
— Уже влюбилась?
Танька вспыхнула.
— Если хочешь знать, он лучше тебя! — выпалила она.
— Где уж мне! — деланно вздохнул Гусь. — И Лешки-моряка лучше?
— Если ты не перестанешь, я брошусь в реку! — с отчаянной решимостью сказала Танька.
— Бросайся, не держу. Тут, между прочим, крокодил живет — щука такая... Прошлый раз чуть всех нас не
утопила. На голове у нее мох. Не веришь — спроси у Тольки.
Танька молчала. Нет, не о таком разговоре мечтала она, когда шла сюда лесной тропой! Почему все получается
наоборот, совсем не так, как думаешь?
— Больше я тебе ничего на скажу, — вздохнула Таньке. — И, пожалуйста, не думай, что я из-за тебя сюда
пришла. Я из-за Тольки пришла, понял?
— Понял. Но чего же ты с ним не осталась? Беги к нему! Я могу подольше поудить, чтобы вам не мешать.
— Высади меня на берег!
— С радостью! — Гусь резко повернул плот и, упирая шест в твердое дно, быстро погнал его к берегу.
— Беги!
Танька спрыгнула с плота и бросилась в лес, в противоположную от шалаша сторону.
— Ты куда? Стой! — крикнул Гусь.
Но Танька убегала все дальше.
— Вот дура! — Гусь сплюнул в воду, сошел на берег и побежал следом.
За деревьями желтым манящим огоньком мелькало Танькино платье. Какой-то шальной азарт, ухарство —
догнать! — овладели Гусем. Он ринулся в лес и что есть духу понесся напрямик, перепрыгивая через валежник,
пни и низкие кусты можжевельника.
Танька, услышав погоню, обернулась, отскочила к сосне, прижалась к ней спиной.